Шайыр без умолку нарочито покровительственно болтала:
Сижу в зале, волнуюсь, как дурочка, за него, думаю, хотя бы один раз взглянул в мою сторону, а он А он, конечно, совсем забыл обо мне
Маматай рассмеялся и мягко сказал:
Ну как я мог кого-то увидеть со сцены?..
Да, но ты ведь различал тех девушек, что выступали рядом с тобой, нарочито ревнивым, капризным голосом проговорила Шайыр.
Господи, мы же исполняли номер!
Да, конечно, они после концерта, получив свои цветы, разбежались и бросили тебя Ах ты мой бедный
Шайыр, заглядывая Маматаю в глаза, теплой, мягкой ладонью ласково провела по щеке, сильная и властная тяга охватила его, и он, забыв обо всем на свете, сжал ее в объятиях.
Шайыр жила одна в небольшой квартире, состоящей из комнаты и крохотной кухни. Но, к удивлению Маматая, дверь им открыла молоденькая девушка лет пятнадцати-шестнадцати, тоненькая и изящная, с множеством блестящих косичек-змеек на голове. Ее звали Зейне. Шайыр тут же объяснила, что Зейне приехала из деревни, чтобы поступить на комбинат, ну вот она и взяла ее к себе пожить.
Пока Шайыр говорила, Маматай огляделся: у окна накрыт стол, правда, небогато, но явно заранее, и он подумал, что, наверное, Шайыр рассчитывала, что приведет его к себе, а может, ждала и кого-то другого. Впрочем, какое его дело, снисходительно решил он.
Вошла с кухни Зейне, не глядя на Маматая, поставила горячий чайник на стол.
Зейне, обратилась к ней ласково Шайыр, тебе ведь рано завтра вставать, так ты ложись на кухне.
Девушка тихо кивнула головой и так же тихо вышла.
Маматаю стало не по себе, он неловко, не зная, куда себя девать, топтался на месте.
Шайыр включила проигрыватель: комнату заполнила чарующая, немного грустная мелодия. Откинувшись на спинку стула, хозяйка дома закрыла глаза, покачивая головой в такт музыке, низким, грудным голосом стала подпевать, казалось совсем забыв о госте.
А Маматай все больше и больше сокрушался: «Ну зачем ты здесь, Маматай? И что подумает эта девчонка? Что, мол, здесь на комбинате все такие, как он и Шайыр» И тут же сам себя успокоил, мол, что ж тут плохого, зашел выпить чаю.
Шайыр наконец уменьшила звук проигрывателя, погасила верхний свет и включила ночник, медленно стала раздеваться. Увидев, что Маматай застыл, с испугом глядя на нее, Шайыр подошла к нему, и ловким, кошачьим движением прижала его голову к своей груди.
Что ты, миленький ты мой теленочек мой, пылко зашептала она ему в ухо. Ну кто же ты, если не теленочек? А? Неужели тебе не хочется приласкать твою желанную Она ведь рядом с тобой Ждет
Маматай решительно отвел руки женщины.
Шайыр, ты что? За дверью ведь девочка!..
Ну и что же? недовольно возразила она. Что же я теперь из-за нее должна в святые записаться?
Подойдя к постели, она вдруг покачнулась и с легким стоном опустилась на кровать.
Иди ко мне, нежно выдохнула она.
Маматай готов был провалиться сквозь землю.
Нет, Шайыр! твердо сказал он. Ни к чему все это
Шайыр медленно поднялась с кровати и, подойдя к нему, со всего размаха ударила его по щеке раз, еще раз Опомнившись, он сильно стиснул ее руки, и та по-бабьи громко и отчаянно заплакала. Маматай окончательно растерялся: уйти ли, обидевшись, или, несмотря ни на что, успокоить эту несчастную, одинокую женщину.
Шайыр подняла голову и хрипло сказала:.
Ты ты самая последняя из всех сволочь!.. Изображаешь из себя, что ты ни при чем У тебя, видите ли, есть гордость, и у меня она есть, слышишь, теленочек ты мой!..
Шакин, ради бога, скажи, что с тобой? как можно мягче спросил Маматай, он впервые обратился к ней уменьшительно-ласково, как к ребенку.
Ненавижу всех, может быть, от этого еще сильнее разрыдалась Шайыр. Еще один, такой же, как ты, ходит по земле, будь он проклят!.. Исковеркал мне жизнь
Злость погасила все другие чувства, и Шайыр, закурив сигарету, замолчала. Маматай, обрадованный тем, что она чуть-чуть успокоилась, все же решил разобраться, в чем причина ее несчастий. Он обнял ее за плечи и потребовал:
Или рассказывай все толком, или не отпущу
В какую-то долю секунды Маматай почувствовал, что он теряет равновесие, так сильно Шайыр толкнула его в грудь. Отлетев к стене, он услышал:
Убирайся, пока не поздно, убирайся!
Рука ее потянулась к пустой бутылке, и Маматай испуганно попятился к двери и выскочил во двор. Уже во дворе он услышал, как за ним захлопнулась дверь и хриплый голос Шайыр с презрением произнес: «Теленок»
Что же ему делать? Маматай, никогда не встречавший женщин такого крутого нрава, чувствовал свое бессилие и еще долго стоял у дверей, потом медленно направился в общежитие, убитый, одинокий, чувствуя себя совсем зеленым, ничего не смыслящим мальчишкой.
* * *
В один из майских дней среди молодых рабочих в просторном кабинете директора комбината сидел Маматай. Бегло просмотрев список, директор Темир Беделбаев, пожилой, седой человек, в очках с толстыми линзами, поднял от бумаги плоское костлявое лицо и окинул внимательным взглядом присутствующих, потом густым, тяжелым басом медленно проговорил с назидательной интонацией пожилого и уже уставшего от дум человека:
Джигиты, мы вместе с нашими комсомольцами тщательно отобрали пятьдесят молодых людей. Вот список, он чуть-чуть приподнял листок. В чем цель? Нам нужно пополнить технические кадры. С этим заданием мы и отправим их, то есть вас, друзья, в Ташкент на шестимесячные курсы поммастеров. Потом половина вернется, а остальные останутся на стажировке. Понятно, джигиты? Директор воспрянул духом. Вернетесь сюда уже специалистами. Как смотрите на это, согласны ли?
Согласны! шумно откликнулись джигиты.
Просторный кабинет директора сразу наполнился возбужденным шушуканьем. А сидящий у самой двери хрупкий подросток робко спросил:
А почему среди нас нет девушек?
Джигиты, опять бодро произнес Беделбаев, сдвигая очки почти на кончик носа, девушки уже стажировались как прядильщицы. Вы будете работать на тяжелых станках, а это мужское дело.
Понятно, но жаль, разочарованно протянул тщедушный паренек, скучновато будет там.
Директор широко и доброжелательно улыбнулся, да и на маленьком, как у ребенка, личике Черикпаева юркнула быстрая улыбка.
Не огорчайся. Там есть и наши девушки на стажировке.
Ребята возбужденно зашевелились, заплескался смех.
У меня есть вопрос, Маматай поднялся с места. Я еду на курсы. Это моя мечта. Но мне еще хочется поступить в институт в Ташкенте, заочно. Как вы на это смотрите?
Директор повернулся к главному инженеру, мол, давай отвечай, и тот, не спугнув с лица улыбки, ответил Маматаю:
Конечно, одобряем. Дадим отпуск. А не сдашь вернешься на курсы. Понятно?
Поможем, поддержал директор, будет учиться за счет комбината.
* * *
Слова главного инженера окрылили Маматая, и он все эти дни с радостью готовился к отъезду, но что-то все же не давало покоя, будоражило душу, а связана была его душевная неустроенность со странным поведением Шайыр. За день до отъезда решился он зайти к ней попрощаться.
Не выгонишь, как в тот раз? робко переступил порог ее дома Маматай.
Шайыр долго и изучающе смотрела в упор на гостя.
Теленок медленно и задумчиво наконец протянула она.
Как-никак, а живое слово. Маматай искренне обрадовался и такому приему.
Они сидели друг против друга за столом, и от выпитого вина лицо у Шайыр разрумянилось и в глазах появилась детская беспомощность.
Шакин, тихо сказал Маматай, я уезжаю на полгода в Ташкент. На курсы. Вот пришел попрощаться.
Шайыр ничего не ответила, только одобрительно кивнула головой.
Шакин, опять тихо и робко попросил Маматай, ей-богу, в тот раз я ничего не понял, о ком это ты говорила и что он тебе такого сделал?
Она почему-то глубоко вздохнула, плечи у нее опустились: ей не хотелось, чтобы прошлое снова возвращалось к ней.
Мне было тогда семнадцать лет, тихо, с трудом начала говорить Шайыр, и я его полюбила, словно на меня нашло затмение. Ничего от него я не скрывала, ни сердца, ни чувства, потому что я верила ему. Но он меня бросил, подло, воровато. А я осталась, что страшнее всего, в положении Мой отец, очень религиозный, фанатичный человек, сразу вынес свой суровый приговор: «Род наш гордый, мы никогда не склоняли ни перед кем головы. А ты осрамила нас. Как теперь смотреть в глаза людям? Нет, я спасу честь рода. Я готов пожертвовать тобой Вот так!» Больше трех месяцев держали меня в глухом сарае, как узницу, представляешь? Родила я зимой в нетопленой конюшне, и у меня тут же отобрали ребенка. Шайыр с всхлипом втянула полной грудью воздух и осторожно выпустила его это она боялась разбудить свои страшные думы.
Маматай сидел, боясь шелохнуться. Все, что рассказывала Шайыр, было диким, не верилось, что в наши дни может быть такое. А Шайыр, вся во власти прошлого, молчала, расширившимися от страдания зрачками глядя куда-то вдаль.
Я не умерла, встряхнув головой, продолжала она свой рассказ, и не хотела умереть ночью ушла из дому. Это был последний день войны: голод, трудности Ох и намыкалась я, но надо было держаться. Помогли добрые люди, и я поступила на швейную фабрику Прошли годы, постепенно все наладилось у меня, и я даже вышла замуж за инвалида войны, но рожать я уже не могла, а он хотел детей, вот мы по-доброму и развелись Так и живу соломенной вдовой, вольной птицей, сама по себе. А ты, видать, осуждаешь за это, хочешь причислить меня к плохим, а себя к хорошим Не правда ли?
Нет-нет, Шакин, не так! торопливо запротестовал Маматай.
Но, резко и гневно произнесла Шайыр, я не позволю унижать себя, пока на плечах вот эта голова, Шайыр указательным пальцем ткнула себя в висок и, вытянув вперед обе ладони, продолжала: На работе я на хорошем счету, понимаешь? Не сомневаешься?
Нет, Шакин, нет, беспомощно повторял Маматай.
Правда, я в конторе прозябаю. На стане и я могу работать. Но пока нельзя на то есть серьезные причины, и покоя нет
На глазах Шайыр проступили слезы отчаяния и поздней горечи. Сердце Маматая сжала острая, безысходная жалость от этих гневных воспоминаний женщины. Потом они долго сидели молча, и Маматай решился наконец спросить:
А где все-таки этот человек, которого ты так и не захотела назвать?
Где? На земле, с насмешкой, обращенной к себе, отозвалась Шайыр.
Это не ответ, Шайыр, с тихой обидой заметил Маматай.
Шайыр громко и почти весело рассмеялась.
«Что за человек? Да как она может смеяться?» удивленно подумал Маматай.
Здесь он, продолжая еще смеяться, сказала Шайыр. И живет он, доложу я тебе, лучше тебя и меня.
Ты его видишь?
А то как же! Каждый день. Наверно, я его еще люблю, иначе давно бы отомстила. Шайыр замолчала, видно, воспоминания совсем выбили ее из колеи. Наконец она вздохнула: Если кого любишь, а он постыдно, как трус, уйдет от тебя, чувствуешь себя бессильной, но готовой на все.
Брось, Шайыр! гость резко взмахнул рукой.
Да я просто так. На это есть причины
Видимо, какая-то тайна угнетала Шайыр. Но чем мог он ей помочь? Он только беспомощно повторял:
Ты покажи мне этого человека. Покажи, а?
Еще громче смеялась Шайыр. Казалось, смех переполнил ее всю, и ей во что бы то ни стало нужно освободиться от него.
Ты с ним видишься чуть ли не каждый день! Да-да!
Я? Разве? еще больше растерялся Маматай.
Но Шайыр тут же спохватилась:
Да ладно. Я шучу Понимаешь?
Еще долго они сидели друг против друга. Откровенность всегда сближает, но Шайыр больше ничего не сказала.
Утром у главных ворот комбината собралось множество провожающих: Мусабек, Кукарев, Халида, Хакимбай всех не перечтешь. Глаза Маматая как будто искали кого-то, но он и сам не знал кого просто было ощущение, что и его кто-то должен прийти проводить. Но с ним все время заговаривал Хакимбай, он на ухо Маматаю успел даже шепнуть какую-то шутку, но Маматай не обратил на нее внимания.
Автобус тронулся, и только тут Маматай заметил стоявшую в стороне от всех Бабюшай. Она через силу улыбалась и кому-то махала рукой. У Маматая неосознанно возникла мысль, что не хватало ему, может быть, именно этого прощального взгляда и робкого взмаха руки Но грусть расставания быстро рассеялась, уступив место новым заманчиво-неизведанным впечатлениям.
ЧАСТЬ ВТОРАЯПЕРЕПУТЬЯ
I
Прошли годы
Маматай Каипов с волнением оглядел до неузнаваемости изменившиеся окрестности комбината. Внизу, в лощине, раскинулась огромная строительная площадка. Высокие окна почти готовых серых железобетонных корпусов ослепительно блестели под немилосердно жарким южным солнцем. Взметенные в белое летнее небо, кирпичные тумбы ТЭЦ плавно выкуривали кольца дыма. Маматай давно знал, что там, внизу, достраиваются корпуса второй очереди. Отсюда, с холма, хорошо было видно, как деловито снуют человеческие фигурка, медленно и важно передвигаются, краны, то тут, то там вспыхивают снопом искры электросварки. Идет работа
Маматай любил эту неугомонность. Этот ритм работы его нисколько не утомлял, ни вечерняя, ни ночная смена. Наоборот, как казалось, ему, привычка к строгому распределению своего времени помогла ему получить диплом инженера-технолога. Легко ли ему было? Маматай усмехнулся. Он вспомнил, сколько сомнений и трудностей пришлось ему преодолеть. С той поры, как он уезжал отсюда на курсы в Ташкент, прошло уже пять лет. Все изменилось.
Изменился и сам Маматай.
Кукарев, его учитель и наставник, вот уже два года, как парторг комбината. Маматай никогда не забудет первые свои шаги, робкие надежды, метания. Кукарев сыграл тогда в его жизни немалую роль.
Маматай смущенно остановился в дверях парткома. Да, Кукарев сдал, очень сдал: под пиджаком еще острее выпирали лопатки, осунулось, как-то посерело лицо.
Иван Васильевич поднялся навстречу желанному гостю с открытой и доброй улыбкой и, чуть прихрамывая и опираясь на трость, уверенно шагнул к Маматаю. Он отечески обнял его, в глазах засветилась радость.
Молодец, вот ты и стал инженером. Будущее всегда благожелательно к молодым, ласково похлопал он Маматая по спине и торопливо добавил: Вот и сын у меня тоже стал инженером.
По какой специальности? заинтересовался Маматай.
У нас в роду все текстильщики потомственная специальность. Он в Москве учился.
О-о, хорошо! Сюда распределят? торопился с расспросами Маматай.
Кто знает, Кукарев пожал худыми, острыми плечами, Россия велика.
О том, что Алтынбек Саяков стал главным инженером комбината, Маматай узнал от него самого еще в бытность своей ташкентской жизни. Он натолкнулся на него случайно, когда тот, возвращаясь с курорта, проездом, как сказал он, остановился в городе. И был он не один, а с Бурмой Черикпаевой, как всегда, тихой и приветливо улыбающейся. Тогда-то и поведал ему Алтынбек о переводе с повышением Черикпаева, о своем новом назначении, а заодно и о предстоящей их свадьбе с Бурмой. Как сложились их дальнейшие отношения, сейчас Маматай не знает, да не очень-то и интересуется этим.
Только Насипу Каримовну застал Маматай на старом месте, где она продолжала свое любимое дело классификатора. Да и она, как тут же стало известно Маматаю, задумала менять свое место. Прежде чем поделиться с Маматаем своими планами, Насипа Каримовна осторожно поверх очков осмотрелась вокруг как бы кто не подслушал, а потом понизила голос до шепота:
Кукарев уговаривает, мол, есть опыт работы в фабкоме Самой мне не хочется уходить, ведь всю жизнь здесь, да и боязно: придут молодые, неопытные им-то что?
Пять лет нас учат, а вы не хотите верить в нас, бедолаг молодых, пошутил Маматай.
Ой, аллах, неожиданно засмеялась Насипа Каримовна, и тебя я, оказывается, задела.
А о Хакимбае Пулатове Маматаю сказали, что тот вот уже два года, как работает на новой отделочной фабрике начальником механических мастерских. Значит, попал наконец Хакимбай в свою стихию. И в самом деле, вся сложная техника отечественных машин и даже самые редкие зарубежные марки были сосредоточены на его участке.
Самого Пулатова Маматай встретил совсем случайно на улице. Хакимбай шагал рядом с пышноволосой Халидой Хусаиновой. Халида приветливо, как давнему другу, улыбнулась Маматаю, на щеках ее ярко горел румянец довольства и веселья.
Пойдем ко мне! почти закричал обрадованный Хакимбек, не отпуская Маматаевых рук. К нам идем. Есть о чем поговорить. И жена тебе, как видишь, рада. Идем. Все новости выложу
Маматай, конечно, пообещал зайти. Сейчас же он очень торопился к своему другу Мусабеку.
Он в нашем цеху, сообщил о Мусабеке Пулатов. В токари мечтает податься. Вот я и забрал его к себе в механический.
Дельно поступил, похвалил Маматай. А то мог бы удрать обратно в деревню, ведь половина его души всегда была там.