Мы стянули кухлянки через головы, свалили их на пол в углу комнаты.
Данилов?! вдруг воскликнул секретарь райкома, подошел к моему провожатому, вглядываясь в его лицо, и быстро заговорил по-якутски.
Данилов стоял перед ним молча, опустив глаза, лицо его было неподвижным, бесстрастным, я не мог прочесть на нем никаких чувств. Одно было ясно: встреча не радует моего провожатого. Он что-то коротко ответил по-якутски и, сказав мне, что надо распрячь лошадь и отвести ее на конюшню, вышел.
Ты его знаешь? спросил я. Но он никогда здесь не был.
И я в Абый только что приехал, сказал Семенов. Мы встречались в другом месте, давно Не ожидал, что он окажется в Дружине. Посиди здесь, пойду с Даниловым договорюсь, где вам ночевать.
Семенов надел пушистую меховую ушанку и вышел. Вернулись они с Даниловым минут через десять.
Здесь рядом, сказал Семенов, я показал Николаю. Попьем чаю и пойдете спать. На учет возьмем тебя завтра утром. Ночью уезжать не дам, пурга.
Мы с Даниловым принесли из саней свои продуктысгущенку, корейку, колбасу и чаепитие удалось на славу. Семенов расспрашивал меня о газете, о судоремонте, о том, много ли в затоне комсомольцев, есть ли клуб, и, узнав, что мне поручен драмкружок, обрадовался, сказал, что абыйские комсомольцы устроят лыжный пробег и посмотрят спектакль. Данилов сначала слушал нас внимательно, потом глаза его все чаще стали закрываться, и наконец он поднялся и сказал, что пойдет спать. Проводив его до двери, Семенов вернулся к своему месту, долго молчал, опустив глаза. Я знал, что он думает о своей встрече с Даниловым. Что-то произошло между ними давно, и он не хочет рассказывать
Семенов поднял на меня глазаузкие, темные, с желтыми искорками отраженного пламени лампы в уголках у переносья.
Нехороший это был человек, когда мы повстречались, произнес он медленно, покачал головой и повторилНехороший. Он смотрел на меня как-то скорбно, наморщив лоб толстыми продольными складками, приподняв широкие густые брови. Что было с ним потом, после моего отъезда, не знаю. И вдруг вижу его с тобой
Он спас жизнь товарищу, сказал я, прыгнул в трюм и выбил человека своим телом из-под тяжеловеса.
Это на него похоже, кивая, сказал Семенов. Очень похоже, он бывал, как бешеный. Не потому, что хотел кому-то помочь, он был злой на всех, несдержанный, от него можно было ждать чего угодно. Какой же он стал теперь?
Мне приходилось мало с ним встречаться, сказал я уклончиво. И без него дел хватает.
Семенов посидел молча, наклоняя голову, точно соглашаясь со мной, но сказал требовательно и строго:
Ты должен помочь ему стать правильным человеком. Это твоя обязанность, ты пришел к нам оттуда, из самой Москвы, у тебя образование, ты много знаешь, прочел много книг. А он? Что знает он? быстро заговорил Семенов. Видел одну тайгу, пережил смерть родителей, холод, сам едва не помер с голоду. Кто же, как не ты, должен ему помочь? Пришел твой черед помогать, ты живешь рядом с ним в затоне. Разве я не прав?
Со всех сторон мне только и говорят, что я должен делать: и драмкружком руководи, и комсомольскую работу веди, и заметку о человеке, который со мной не хочет знаться, пиши, и кого-то воспитывай И никто не может сказать, как все это делается? Я не умею, понимаешь?
Жизнь сама покажет, сказал Семенов. Я по себе знаю, и только не надо торопиться Давай выпьем еще чаю. Может, ты будешь ночевать здесь? Я сплю пока на своем столе, а ты ляжешь на соседнем, положишь кухлянку.
На столе я спал в прорабской конторке на Кузнецкстрое, сказал я, только у меня вместо кухлянки тогда был тулуп. А за окномдоменная печь, вся в лесах и гирляндах электрических огней
Ну теперь я тебя уже никуда не отпущу, будешь мне рассказывать о Кузнецкстрое. Ведь я никогда не видел даже поезда
Мы потягивали из кружек горячий ароматный плиточный чай и рассказывали друг другу о том*, что знали: я про Кузнецкстрой, он об охоте, о Якутске, о своей новой должности секретарем райкома, об Абые. Лишь о Данилове не сказал больше ни слова. Может быть, винил себя в том, что плохо отозвался о нем и не хотел настраивать меня против этого человека.
От Семенова я узнал, что в районном центре живут не только охотники и рыболовы, но и резчики по мамонтовой кости. Клыйи мамонтов находят по берегам таежных рек весной, когда начинает таять вечная мерзлота. Как-то в половодье абыйские охотники видели огромную тушу мамонта, плывущую по Индигирке среди вывороченных с корнями стволов деревьев.
Посмотреть бы эти клыки, мечтательно сказал я. Никогда не держал в руках мамонтовую кость
Эка невидаль! усмехаясь, сказал Семенов. Утром зайди за нашу юрту, там в яме свалено штук десять Потрескались от старости; для резчиков не подходят.
А можно взять один себе? осторожно спросил я.
Да хоть все забирай, Семенов рассмеялся. Только они тяжелые, как ты с ними управишься?
Ничего, как-нибудь!
II
Проговорили мы с Семеновым до глубокой ночи. Проснулись оттого, что в комнате появились работники райкома, быстро вскочили, убрали со столов одежду, привели себя в порядок. Формальности с учетом были закончены быстро, после завтрака мы с Даниловым собрались тронуться в обратный путь, он пошел запрягать лошадь. Семенов сунул мне в руки толстую свернутую в трубку тетрадь в клеенчатом переплете.
Мой дневник, вел его, когда охотился на побережье в Арктике, сказал он. Может, пригодится для газеты. Не удивляйся, встретишь грамматические ошибки, буду благодарен, если поправишь. Одна только просьба: там есть записи о плохом человеке, я даже имени его не упоминал, вычеркни все, оставь то, что было хорошего. Так, наверное, правильнее. Зачем вспоминать про плохое?
Дневник охотника на арктическом побережье! Такого журналистского везения и ожидать было трудно. Я сказал, что обязательно прочту, если можно, какую-то часть дневника подготовлю к печати, а тетрадь верну.
И тут я вспомнил о клыках мамонта. Позади райкомовской юрты под снегом действительно были навалены дугообразные заостренные с одного конца бивни. Я залез в яму и, стоя по колено в снегу, с трудом выволакивал на свет божий один бивень за другим. Все они растрескались от времени на костяные буровато-желтого цвета слои, похожие на годовые слои дерева, некоторые клыки превышали мой рост, были неподатливы, как-то странно выворачивались из моих рук. Я спешил, надо было поскорее трогаться, раскраснелся, вспотел. На краю ямы выросла груда бивней, и я никак не мог выбрать себе что надо: то более или менее сохранившийся бивень, будучи поставлен одним концом в снег, был слишком мал, не доходил мне и по грудь, то подходящий, как мне казалось, по размеру гигант весь расщепился на слои, напоминая гнилое изогнутое бревно, то у клыка был выщерблен острый конец За этим занятием меня и застал Данилов. Постояв некоторое время у ямы и с изумлением понаблюдав мою работу, он сказал:
Эта кость плохой, как гнилой дрова
Да причем тут дрова?..
Зачем ты чистишь помойка? Они сами все уберут, нам ехать давно пора не унимался Данилов.
Хочу выбрать на память, сказал я. Это же бивни мамонтов.
У тебя дома никогда не был такой мусор? удивился Данилов.
Подгони сюда лошадь, сказал я, возьмем все бивни, а потом в Дружине я отберу самый хороший, сейчас некогда.
Данилов прекратил спор, привел под уздцы лошадь, опасливо косившую лиловым оком на груду бивней, и принялся помогать мне укладывать бивни в сани. Вскоре розвальни стали походить на доисторическое чудовище с торчавшими по бокам выгнутыми страшными клыками. Семенов вышел нас проводить, увидел живописную картину и принялся пританцовывать на снегу и- хохотать. Из юрты высыпали все работники райкома и тоже покатывались со смеху. Я объяснил, в чем дело.
Жадность никогда до добра не доводила!.. смеясь, воскликнул Семенов. Как же вы сами поместитесь в санях? Этих клыков хватило бы на пять музеев, если бы были целыми. Послушай моего совета: побросай их на дороге, никому они не нужны.
Я молча пожал руки провожавшим, и мы с Даниловым зашагали рядом с санями, я опасался влезать в них на виду у людей, не так это было просто. Миновали последнюю юрту, дорога вошла в кустарник.
Стой, мрачно сказал я. Давай садиться.
Садись, сказал Данилов и остановил лошадь.
Я залез в сани, с ожесточением растолкал бивни и, втиснувшись между ними, опустился на сено. Данилов дернул вожжи, зашагал рядом с розвальнями. Какой-то бивень подпирал мне спину, какой-то давил на грудь. Ясно было, что Данилову места нет. Я выкарабкался из-под клыков, встал на колени, с трудом приподнял один бивень и вывалил его на обочину дороги.
Садись, сказал я.
Данилов, не оборачиваясь, помотал капюшоном кухлянки и упрямо продолжал шагать рядом с санями. Я вывалил за борт второй бивень.
Место есть, Коля, садись крикнул я.
Данилов обернулся, оглядел клыкастые сани и, помотав головой, сказал:
Тебе кость нужен, я пешком пойду, лошадь жалка, не потянет Он помолчал и, вышагивая возле саней, заметил:Первый раз вижу человек, который так много плохой кость забрал. Кому будешь торговать?
Стой! крикнул я.
Данилов одержал лошадь, сани остановились. Я принялся выворачивать из сена и выкидывать на обочину один бивень за другим. Остался последний. Приподняв, оглядел я его со всех сторон. До того он был обшарпанный, грязный, расщепленный с обоих концов, растрескавшийся на слои, что я без малейшего сожаления выбросил и его.
Все! сказал я. Садись, поехали, и так много времени потеряли. На душе у меня стало легко и хорошо. Спасибо за науку, сказал я, когда Данилов устроился в передке саней и взмахнул вожжами.
Какой наука? удивился Данилов. Я тебе плохого не хотел. Места не был садиться, лошадь жалел. Хочешь, заберем обратно вся кость, если тебе нада? Я пешком пойду.
Ну нет, сказал я, с меня хватит этих переживаний. Вполне!
И мне хватит, сказал Данилов, видимо, все же имея в виду нечто иное, чем я. Будем погонять?
Давай сказал я. Заря-то какая, вся в золоте воскликнул я, вглядываясь в сверкающие нити и как бы светившиеся изнутри башни замка. Хорошо!
Хорошо! от души согласился Данилов.
Лошадь пошла рысцой, и острый ветерок заставил меня прикрыть рукавицей лицо и сузить глаза. Не хотелось отворачиваться от жаркой светлой страны за синей полосой тайги на далеком берегу озера
Эх, плоха Наталья! вдруг сказал Данилов.
Я молчал, так неожиданно было его замечание.
Она плохая или ей плохо? спросил я, наконец приходя в себя. Созерцательное настроение покинуло меня.
Федор драмкружок не пускает Жалка девка!
А ты бы поговорил с Федором сказал я и, радуясь тому, что Данилов сам начал откровенный разговор, который у меня с ним не получался, и встревоженный его сообщением.
Он говорит: не твоя дела Он и меня не пускал, а я ходил, простодушно добавил Данилов.
Почему же не твое дело? Ты его друг, товарищ.
У него нет никакой друг, одна Наталья как-то горестно сказал Данилов и, повернувшись ко мне и посмотрев мне в лицо, добавилЯ правда говорю.
Ты ему жизнь спас, как же ты не друг ему? Ты настоящий друг.
Нет! решительно сказал Данилов. Я ему жизнь не спасал, так проста получилось Настоящий друг ему Наталья. Больше никого у него нету. Если бы я был друг, я бы тоже не пошел драмкружок. Наталья друг ему, она не пошел
Лошадка бежала ровной рысцой, полозья иной раз поскрипывали в неглубоком, надутом за ночь пургой затвердевшем снегу.
Он плохой человек, сказал я после недолгого молчания, как он может не пускать Наталью, если он ей друг?
Ты говоришь плоха, с упрямыми нотками в голосе сказал Данилов. Я знаю, он хороший человек
Откуда ты знаешь?
Данилов молчал. На этом разговор оборвался. Мы то ехали на санях, то бежали по очереди сзади, чтобы разогреться, то шагали перед лошадью, давая ей отдых, но ни Данилов, ни я больше не вступали в спор о Федоре, я понял, что переубедить моего товарища мне не удастся.
В Дружину мы прикатили поздним вечером, Данилов свернул на конбазу. Странное щемящее чувство против воли овладело мной, я редко буду видеть человека, которого эти два дня соединяла со мной дорога. Мы будем жить в разных домах, и каждый из нас будет занят своим делом. Не знаю, испытывал ли это же чувство Данилов. Он возился с упряжью, освобождая лошадь от ремней и оглоблей, и не смотрел на меня. Я скинул кухлянку в теплой комнатке при конбазе, вышел наружу, пожелал Данилову спокойной ночи и отправился к себе в палатку. На улочке оглянулся, в сумерках вечера Данилов стоял у саней, опустив руки, и смотрел мне вслед.
В палатке стало до того одиноко, неприютно, хоть беги обратна на конбазу. Разжег печку, комнатка наполнилась теплом, стало легче на душе. Быстро поел и залез под одеяло с одной мыслью: поскорее бы настало утро и приходили заботы о газете, о драмкружке и еще какие-то другие, которые неминуемо навалит на меня жизнь и без которых человек не может жить среди людей
Чуть свет, даже не позавтракав, прибежал я в редакцию, растопил железную печурку, зажег керосиновую лампуи углубился в чтение записей Семенова. Никто еще не появлялся, можно было спокойно прочесть дневник и подумать, что использовать для газеты.
Листки тетради от времени стали хрупкими, пожелтели, записи были сделаны то выцветшими чернилами, то карандашом, кое-где почти совсем стерлись. Описанные в дневнике события напоминали те, что много раз повторялись в Арктике в различных экспедициях, терпевших бедствие: голод, холод, отчаяние людей, оказавшихся на краю неминуемой гибели. Но человеческие отношения, о которых можно было догадаться, читая скупые записи Семенова, поражали своей необычностью.
Первая запись была датирована 31 мая 1937 года. Семенов рассказывал о том, как несколько молодых якутов, промысловых охотников, решили идти к арктическому побережью на добычу песца.
В дневнике описывались лишения, которые изо дня в день терпели промысловики. Почти все продовольствие их погибло, охотиться на диких оленей ослабевшим людям было трудно, мяса добывали в обрез. И в довершение всех бед один из них стал воровать продукты, оставленные на самый крайний случай. Но и в этой, казалось бы безвыходной ситуации, они заставили своего товарища, пытавшегося выжить за счет других, «стать человеком»так было сказано на последней страничке.
Дневник Семенова был не очень большим, я перепечатал его в двух экземплярах. Один оставил себе, в другом, выполняя просьбу Семенова, убрал записи, в которых рассказывалось, как один из них обворовывал товарищей, и написал небольшое вступление о том, каким образом попала в редакцию тетрадь в клеенчатом переплете.
III
Пока я готовил дневник к печати, в душе моей все более зрело сомнение. Нужно ли выкидывать из дневника историю с воровством продуктов? Странно, неразумно отбрасывать сложности только потому, что они выходят за границы желаемых представлений. Может быть, как раз в них-то и заключено зерно истины, без которого невозможно понять реальную жизнь? Не умаляю ли я подвига людей, которые в обстановке смертельной опасности не выгнали на смерть в тундру тяжко провинившегося перед ними человека, как предлагали некоторые из них, но заставили его жить честно? Арктика знала другое. Сколько жестокостей сотворялось среди снегов теми людьми, которые теряли все человеческое перед лицом смерти. На память мне пришла история американского лейтенанта Грилли, по-своему честного служаки, который при таких же обстоятельствах в Арктике расстреливал своих товарищей. А загадочная история исчезновения молодого ученого Мальгрема, члена экспедиции Нобиле на Северный полюс?..
И тогда я восстановил в дневнике все записи. К приходу редактора материал был положен на его стол.
Рябов обрадовался моему появлению, сказал, что начавшаяся пурга обеспокоила и Гриня, и Кирющенко, боялись, как бы мы с Даниловым не попали в самое пекло и не сбились с пути, но, к счастью, ветер вчера утром стих и все успокоилось. «Дневник»так я назвал материалему понравился.
Подкупает подвиг людей, не только спасших друг друга, но и помогавших товарищу стать лучше, сказал он. Ты прав, выкидывать этого нельзя. Снеси Ивану, пусть набирает, как есть, дадим в номер, не пожалеем лишней полоски, яркий материал! Забери у него там последние гранки, вычитаем, выправим и сегодня сверстаем газету. Тираж будет завтра, хоть Кирющенко и ругает нас последними словами за опоздание. Я так и думал, что ты привезешь какой-нибудь материал.