Потрёпанная книжка была обновлена. Вишнёвым клеем он прилепил оторванные листки, выстрогал из дерева крышки. На чердаке хаты он устроил хранилище, куда и прятал свою книгу.
Тем временем староста готовился к выступлению сына. Желая проверить его знания, он заставил Данилу читать. Но сын схитрил, выбрав в Часослове место, которое не раз читал у дьячка. Староста остался доволен и на другой день отправился к дьячку. Харитон Иванович, ничего не подозревая, сказал:
Пусть Данило читает первым, мне всё едино.
Петрусь, узнав, что ему придётся выступать в церкви, заволновался:
«А что, если испугаюсь? Собьюсь?..»
Не раз прибегал мальчик к дьячку читать. И читал так хорошо, что даже дьячиха, равнодушная к чтению, и та сказала:
Вишь, мальчишка, а читает не хуже попа.
И вот наступило рождество.
На второй день праздника дверь в хату Потупы отворилась, и вошёл староста, окутанный клубами морозного пара:
Здравствуйте, добрые люди!
Здравствуйте.
Слыхал яваш хлопец будет читать в Церкви. Так дай, думаю, принесу бедным людям сапоги, а то знаюнема у вас. А послушать родное дитя всякому охота. Правду я говорю?
Ой, как хочется, что и не скажешь! подхватила Катерина. Спасибо вам, Силантий Денисович, за ваше добро.
Спасибо, благодарил Степан.
Не за что. Божье дело.
Староста протянул с порога две пары старых сапог.
Когда дверь захлопнулась, Степан сказал:
Видно, и у волка иногда сердце бывает.
Наступил вечер.
Бом-бом-бом протяжно разносилось в морозном воздухе. Селяне кучками потянулись к церкви. Вскоре людская толпа переполнила храм.
Мальчики давно уже стояли наготове.
Данило волновался. Время подошло, и дьячок шёпотом подбодрил его:
Иди, читай. Не бойся только, не торопись.
Данило, тяжело переступая, взошёл на клирос. Внутри у него похолодело. Иконы, люди, свечи закачались, строчки запрыгали перед глазами. Данило широко открыл рот, словно Подавился воздухом.
Го произнёс он на всю церковь.
Чтение началось. Данило спотыкался, пропускал целые фразы, не договаривал, трудные слова заменял словами из молитв.
Казалось, что телега, которой надлежало идти по ровной, гладкой дороге, съехала за обочину и пошла переваливаться по буграм, колдобинам, канавам
Отец Евлампий вышел из притвора, посмотрел на Данилу и укоризненно покачал головой.
Зарезал ты меня, Харитон Иванович! хрипел староста на ухо дьячку.
Растерянный дьячок платком тёр глаза и в смущении бормотал:
Господи Иисусе! Что ж то с Данилом стало? Ведь читал же, читал
По церкви пополз шёпот, люди задвигались, кто-то засмеялся. Это ещё более смутило Данилу. С трудом закончил он чтение и поплёлся с клироса.
Наступила очередь Петруся. И когда он стал читать, словно свежий ветерок пробежал по лицам людей. Все головы повернулись к мальчику.
Тишину церкви нарушал треск горящих свечей да шелест перелистываемых Петрусём страниц.
Напрасно пытались скрыть охватившее их волнение Степан и Катерина. Смущённо оглядывались они на прихожан.
Петрусь чувствовал себя легко. Наконец его остановил дьячок. Мальчик дождался конца службы и вышел из церкви одним из последних. Катерина и Степан давно ушли вперёд.
Ночь выдалась морозная, светлая. Снежные кристаллики мерцали в серебряных лучах месяца. Было так тихо, что скрип снега под ногами далеко разносился в воздухе. Петрусь шёл домой не торопясь.
Хотелось ещё раз пережить своё торжество наедине.
Уже перейдя церковную площадь, Петрусь неожиданно столкнулся со старостой.
Постой-ка, хлопче! окликнул он мальчика.
«Что ему от меня нужно?»с тревогой подумал мальчик, останавливаясь невдалеке.
Ты вот что: подойди поближе
Петрусь недоверчиво приблизился. Староста с быстротой, которой трудно было ожидать от этого грузного человека, схватил мальчика за ухо.
Смеяться над головой задумал? Дурнем прикинулся? хрипел он, туго выкручивая Петрусю ухо.
Дяде-е-енька, за что? взвыл Петрусь.
Прикидываешься, вражий сын, голодранец! В пастухи отдам, до пана!
Не помня себя от боли и обиды, Петрусь, изловчившись, впился зубами в волосатую руку старосты. Глухо крякнув, тот отпустил ухо мальчика, но тут же влепил ему затрещину, от которой Петрусь отлетел на несколько шагов в сторону.
Волчонок!.. донеслось до него, когда он уже во весь опор мчался по деревенской улице.
У самой хаты своей он остановился, чтобы перевести дыхание. Как ни странно, никакого страха Петрусь не испытывал. Он был даже доволен собой.
Что с тобой? удивилась Катерина, взглянув на возбуждённого сына.
Батько, маты, слушайте!
И, передохнув, Петрусь стал рассказывать
Степан внимательно слушал, и лицо его, сперва мрачное, постепенно прояснялось. Он любовно смотрел на сына, и глаза его весело сверкали.
Как же ты его, сынку: прямо-таки зубами и вцепился? Ох, и дитына у меня, палец в рот не клади!.. смеялся Степан. Хотел над нами посмеяться, да, видно, сам же в дурни пошился
Тату, что мы ему сделали?
Ничего не сделали, сынку. Бедные мы, вот и вся наша вина.
А Катерина шептала:
Господи, отведи от нас его руку!
Но староста не забыл угрозу: весной Петрусь был отдан в панские пастухи.
5В ПАСТУХАХ
Полдень. Знойная тишь повисла над бескрайным лугом. От земли струится душный, горячий воздух. Кажется, что это колеблются бесцветные языки пламени. В зелени берегов серебристой лентой сверкает река, а поперёк её зеркальной глади медленно плывут с одного берега на другой выпуклые облака.
У отмели сгрудилось стадо коров. Одни из них забрались в воду, другие развалились на берегу. Полузакрыв глаза, они сонно жуют жвачку, обмахиваясь хвостами, и кивают головами, словно кланяясь.
А вот и пастухи, поодаль от стада. Их группа выделяется белым пятном.
Вся природа охвачена истомой, но мальчики не чувствуют этоголица напряжённы.
Старший, шестнадцатилетний Василь, рассказывает, остальные пастухи слушают. Петрусь лежит в стороне и что-то палочкой чертит на земле. Василь часто на него поглядывает, словно ему важно его внимание.
А дальше пошло тянет Василь. Дядько Барило как кинется грести до берега, а водяной обхватил руками чёлн и не пускает. Тут Барило понатужился так, что очи вылезли, как у жабы. Вырвался-таки. Подплывает до берега, глянул, а рыбы немаводяной утянул, да ещё разом с садком!.. Вылез он из челна, снял шапку. «Крый меня, боже!»шепчет. А тут он сам и выплывает.
Кто?
Водяной.
Белоголовый Мирон испуганно оглядывается. Лаврик подтягивает ноги, словно ему холодно. Один Петрусь остаётся спокоен, хотя слушает с любопытством.
Вылез он вон из той гущи
Глаза пастухов следят за рукой товарища и словно впервые видят широкий раструб реки, где на середине горстями снега белеют лилии.
Между ними плавают зелёные блины листьев, торчат жёлтые головки кувшинок. Заслоняя горизонт, прямо из воды поднимается стена тростника. Отсюда, всколыхнув тишину, нет-нет да и выпорхнет стая уток, а то вылетит и жалобно заплачет чайка. Но сейчас всё было тихо, лишь сорванным бурей листком под облаком кружил ястреб.
А тут голова раскидала листья и поднялась, продолжал Василь уже шёпотом. В волосья понабилась тина, сучья, что в невод. После вышли из воды руки, длинные, чёрные, на пальцах ногти, будто он их год не стриг, и давай чиститься. Почистился, протёр кулаком очи, осмотрелся. Но тут вышло из-за тучки солнышко, ослепило чертяку, он и пошёл под воду.
А что с Барилом?
Трясётся. Прочитал молитву, а потом и говорит: «Чтоб тебе там и потонуть!..» И пошёл до дому. Говорят, с того часу и рыбалить бросил.
Наступило короткое молчание.
Теперь я не пойду купаться, боязливо говорит Мирон.
И я, вторит ему маленький Лаврик.
Третий, низенький и коренастый Панько, растерянно оглядывает товарищей:
А как же не купаться? Жарко ж.
А как хотите: купайтесь не купайтесь, а водяной сидит и своего дожидается, равнодушно, как о чём-то непреложном, роняет Василь и взглядывает на Петруся. А ты, Петрусь, будешь купаться?
Буду. Да ещё поплыву туда, где водяной сидит.
Вот не поплывёшь!
Поплыву!
Там и без водяного запутаешься, вставляет Панько.
Мирон взглядывает на солнце:
Хлопцы, ещё рано. Пойдём раков тягать?
Зачем они? лениво отзывается Василь.
Какзачем? Наварим да будем есть.
Не отравиться б, замечает Панько.
Паны ж едят!
То паны. У них брюхо до раков приспособлено, а у мужика не примет, уверенно заявляет Василь. Едато панская.
Батько говорил: что у пана, что у мужика брюхо одно, вмешивается Петрусь. Будем есть.
Давай попробуем! поддерживает Лаврик.
Василь вопросительно смотрит на товарищей и вдруг оживляется:
А правда, давай!
Пошли! вскакивает Мирон.
Василь оглянулся на стадо:
А кто останется?
Я, вызвался Петрусь.
Ты? Добре. Гляди только, чтобы часом коровы не потянулись к Чёрному бучалу.
Не бойся, Василь, догляжу.
Лаврик, корзинку бери! кричит Мирон.
Поравнявшись со стадом, Лаврик, заложив пальцы в рот, пронзительно свистит.
Откуда-то из-под берега вырывается мохнатая собачонка и со звонким, заливчатым лаем несётся за пастухами.
Петрусь оглядел дремлющее стадо и пошёл к берегу, на своё любимое место. Это был маленький зелёный мысик с низкорослой ивой и чёрной корягой, с которой ребята лягушками прыгали в воду.
Прислушиваясь, как ива, опустив свои гибкие зелёные ветви, шумно полощет их в быстрине, как какое-то насекомое басовито жужжит над ухом, мальчик задумался.
«И чего это Василь врёт? Водяной Ведь то пустое. Где он?»спрашивает себя Петрусь и вглядывается в реку.
Солнце пронизывает прозрачную толщу почти до дна. Вдруг в этой россыпи воды и света появляется рыбка. Её розовые плавники тихо шевелятся, рот беззвучно глотает воду. Рыбка боком взглядывает на мальчика и, вильнув хвостом, уплывает.
А Петрусь всё смотрит.
Вон под водой колеблется зелёная борода водорослей. Развеваемая течением, она словно кивает ему. На середине вереницей поднимаются со дна маленькие пузырьки, будто вода закипает. Василь говорит, что это дышит водяной, но Петрусь знает, что на дне рак.
Вдруг из глубины выносится тёмная извилистая лента и, клюнув воздух, штопором уходит в воду.
Угорь! шепчет Петрусь.
Он смотрит в густую чащу лилий и кувшинок. Рука мальчика разжимаетсябич валится на землю. Мгновениеи Петрусь сбрасывает рубаху.
Несколько секунд он стоит обнажённый на солнце.
«Поплыву нарву лилий и покажу хлопцам, что нет водяных!»решает Петрусь и прыгает в воду.
Летят брызги, перед мальчиком широко катится водяная дуга. Мысик позади. Холодные языки течения лижут тело, тянут назад, но Петрусь удваивает усилия. Чтобы не было страшно, он гулко хлопает ладонями по воде, плескается, шумно дышит.
«Надо бы тише, думает Петрусь. Но тут же ободряет себя:Нет водяного, то Василевы враки».
Под ним появляется бредень водорослей, стебли щекочут, и мальчику кажется, что вот-вот из этой водяной пряжи появится рука, чёрная, длинная
Лилии быстро надвигаются. Вода становится тёплой, как парное молоко. Петрусь видит на краешке листа кувшинки стрекозу. Золотистой синевой искрится сеточка крыльев, голубое брюшко то поднимается, то опускается. Насекомое вспархивает и, пошевелив крылышками, садится мальчику на плечо.
Петрусь мгновение косится на зелёные глаза стрекозы. Цепкое прикосновение лапок неприятно. Мальчик встряхивает плечомноги уходят в глубину. Петрусь испуганно отталкивается ногами и уже ни на что не обращает внимания.
Кругом лилии. Рука мальчика опускается. Скользкий стебель натягивается, как струна, гулко рвётся. Одна лилия, две, пять Довольно! Ещё несколько кувшинок. Всё. Сердце усиленно колотится. Скорее назад! Но Петрусь не торопясь, зная, как здесь опасно запутаться, переворачивается на спину, кладёт цветы на грудь и осторожно гребёт ногами. Он плывёт всё быстрее. Но вот его подхватывает холодная струя течения и подносит к берегу.
Петрусь на четвереньках карабкается на мысик.
«Эге, да в стаде неладно!»
И правда: несколько коров пасутся в стороне, а Красавка, любительница пошкодить, уже на пути к Чёрному бучалуторфяной трясине, засосавшей пастуха и не одну корову.
Петрусь хватает бич, резкий щелчок оглашает воздух. Красавка насторожилась. Удар повторилсяи строптивая коровёнка нехотя трусит к стаду, куда послушно вернулись и другие коровы.
Мальчик оглянулсяникого.
«Заловились», улыбнулся Петрусь и, быстро одевшись, подошёл к лилиям. Он спрятал их в ветвях ивы, а сам с наслаждением раскинулся на спине. В его телеощущение лёгкости и прохлады, на сердцечувство огромной радости и гордости.
«Я теперь смелый, как тот кобзарь один плыл», думает Петрусь и смотрит на небо. Оно кажется беспредельным, синим, как васильковое поле, глубоким-глубоким. Облако снежным комом валится на солнце, и ползучая тень крадётся по земле. Ещё миги солнечный поток стремительно вырывается из-за края облака, обдавая Петруся горячей лаской.
«Как хорошо! радуется Петрусь. Кабы люди были добрыми, как солнце И не было таких людей, как староста А пан? Может, он тоже такой»
Петрусь вспомнил одно событие, и яркий день потускнел.
Случилось, что минувшим летом подул суховей. Его горячее дыхание захватило много земель, дошло и до Вербовья.
Казалось, не миновать голодной беды, но хлеба уже дозревали. Спелые колосья покорно поникли над полевыми дорогами.
Надо было торопиться с уборкой, а люди, брошенные на панщину, должны были шесть дней работать на графских загонах и только один деньна себя. Крестьянский хлеб осыпался. Чтобы спасти драгоценные зёрна, Степан с Катериной, как и односельчане, работали на своём поле по ночам. При свете месяца, измученные за день, они урывали несколько часов короткого ночного отдыха.
Лица людей осунулись, глаза лихорадочно блестели. Обессилев, они валились на землю и с серпами в руках засыпали.
А суховей всё дул. Серая мгла задёрнула багровое солнце. Горел торф, и едкий дым, стелясь по земле, душил работающих.
Истощённые люди заболевали.
Степан два дня боролся с недомоганием. На третьи сутки он с трудом оторвал отяжелевшую голову от подушки, силился подняться, нс не мог.
Катерина, увидев его шарящую по стене руку, громко вскрикнула:
Степан, что с тобой?.. Захворал ты?
Она подбежала к нему, помогла подняться.
Нездоровится, выдавил тихо Степан.
Печь, качаясь, поплыла в противоположный уголСтепан пошатнулся.
Ложись, ты хворый! умоляюще просила Катерина.
Она пыталась его уложить, но Степан, собравшись с силами, отстранил жену:
Пойду не хочу, чтобы панские псы канчуками выгоняли меня в поле.
Нет на свете такого, чтобы хворого гнали на работу! плакала Катерина.
Нет, а у панов есть. Свалюсьтак на поле, упрямо сказал Степан и вышел.
Когда он и люди стали на краю загона, солнце освещало их спины.
Потупа нагнулсякровь прилила к голове, в ушах зазвенело.
«От болезни это», думал Степан и всё чаще припадал к деревянному жбану, заливая водой горящее внутри пламя. Но это не облегчало, лишь крупнее становились падающие со лба капли.
А солнце жгло затылок всё нестерпимее, звон усиливался.
«Должно, и правда звонят», думает Степан и разгибается.
Сынку, обратился он к Петрусю, вязавшему снопы, чуешьзвонят?
Где звонят, тату? испуганно отозвался Петрусь и невольно посмотрел на сверкающий купол далёкой церкви.
Выходит, то мне показалось, скрывая слабость, сказал Степан.
Он было снова нагнулся, но Петрусь был уже рядом:
Тату, идите домой. Я буду за вас работать!
Степан только махнул рукой:
Пройдёт.
Но не успел он сжать и половины снопа, как ему показалось, будто он стоит на площадке родной звонницы. Управляемые невидимой рукой, звонили колокола, лишь самый большой молчал. Вдруг его могучий железный язык качнулся, и страшный гул потряс ослабевшее тело Степана. Серп вывалился из рук, перед глазами метнулись люди, снопы, земля
Заработавшийся Петрусь не видел в это время отца, зато его видел объездчик Юзеф, давно наблюдавший за Степаном.
Хлестнув коня, Юзеф налетел на Степана и с криком: «Напился, лодырь!..»сапогом, заложенным в стремя, пнул Потупу в лицо.