Два парубка кинулись к деревьям и вскоре вернулись, неся в руках перемёты и седло. Один из хлопцев, рослый богатырь, стал седлать лошадь.
Попрощаемся, дрогнувшим голосом сказал Барма, обнимая друга.
Игнат вытащил из-за голенища сапога нож своей работы и протянул его Гордию:
Возьми на память!
Парубки, поснимав шапки, молча ждали своей очереди.
Обойдя товарищей, Гордий остановился около Петруся:
Прощай, Потупа!
Он привлёк мальчика к себе и крепко его обнял.
А куда ж вы теперь, дядько Гордий? спросил Петрусь.
Туда, хлопчик, куда панские руки не дотянутся, до самого моря.
Убежать бы с тобой, да мать у меня проговорил Барма и грустно добавил:Больна.
Не журись, браток. Может, встретимся ответил Гордий и вскочил в седло. Прощайте, хлопцы! Не поминайте лихом!..
Прощай! печально отозвались парубки.
Гордий ударил коня наотмашь нагайкой и вскоре исчез во мраке.
13В ОЖИДАНИИ ПЕРЕМЕН
Прошло ещё два года. Наступила зима 1858 года. Чистые снега покрыли землю.
Петрусь уже не ходил за стадом. Вечерами просиживал он на печи, слушая нескончаемые разговоры односельчан.
Говорили о земле, о тяжком труде на панщине, о каких-то готовящихся переменах. Чаще всего в хате слышалось знакомое освежающее слово «воля». Говорили, что царьсамый большой пан, какой только на свете есть, задумал людям волю дать. Всё это порождало в сёлах бесчисленные пересуды и толки.
«Что-то будет!»неслось отовсюду.
В один из таких вечеров в хате Потупы собралось немало сельского люду. Пришёл и Барма.
И куда же пану столько хлеба? горячился Павло Грач, первый бедняк на селе. Шестнадцать амбаров до стрех насыпано, скирды степь покрыли, а всё малоберут последнее. Оброк подняли вдвое. Староста говоритна панских гадюк Всё тянут: и молоко, и яйца, и кур, и поросят Кажется, одного им не хватаетнаших детей. Да возьмут и ихбез хлеба не выкормишь малых ребят.
Петлю народу подводит, со вздохом промолвил обычно осторожный на слово, рассудительный Никита Барабаш.
Скоро выйдет царская милостьволя, запрятанная панами вступил в разговор Охрим Шелест. Поделим землювздохнём
От этой выношенной в сердце надежды люди оживились. Молчавший до сих пор Барма поднялся:
А ты думаешь, царь своих панков обидит? Землю тебе даст? Брехня то. Что своей рукой не возьмёшь, от того паны не отступятся, хоть ты слезами захлебнись!
Барма оглядел слушателей и продолжал:
Ждёте царской милости! А кто видел её? Нет!.. На панов да на волю царскую плохая надежда. Скорее солнце светить не будет, чем паны вас довольными сделают!
Поискав глазами Грача, Барма заговорил тише:
Вот ты, Павло, говорил, что у пана амбары ломятся от хлеба. А ты знаешь, куда пан денет его? Продаст. Что купит? Заморских гадюк к старым в придачу. А ведь тот хлеб люди своей кровью поднимали!
Правда, хлопче, правда! отозвались одобрительно голоса.
Молодой ты, Игнат, а падают твои думки на душу, как пшеница у доброго пахаря на пашню. Да что сделаешь, хлопче! Дуб лбом не. повалишь. Панысила. Спокон веку так велось: наверхупаны, внизулюди. Панская волянаша дорога в поле. Терпеть надо! О том ещё святое писание указывает покорным голосом сказал Барабаш.
Эх, Никита, Никита! с горечью оборвал Игнат. «Панская воля», «спокон веку» Душу царапают твои слова!..
А я чтоодин? Вот же и люди говорят: «Скачи, враже, як пан каже», смущённо усмехаясь, оправдывался Барабаш.
«Люди»! А не ты говорил, что пан петлю подводит народу? И это терпеть? Панампетлю, дядько Никита!
Словно ветер по лесным верхушкам, прошёл шелест по хате от смелых слов парубка.
Барабаш испуганно отодвинулся от Игната и оглянулся на окно.
Ой, берегись, хлопче! Что ты такое говоришь? Слушать страшно. С такими думками не донесёшь головы до срока. Укажет панский слухачи поминай хлопца у чёрта в кармане. Горячий ты, Игнат! В кого ты такой удался? Должно, в батька. И Семён такой скаженный был
Но Игнат, с досадой махнув рукой, продолжал:
Ты говоришь, Никита, что люди спокон веку служили панам. Неправда! Люди родятся вольными и, когда ещё панов не было, жили счастливо. Пришли паны, забрали волю, но люди не забывали про неё. Появлялся атаман, поднимал огонь над панскими крышами, и люди шли на панов грозою. Вот так было при Богдане, а недавно гулял с гайдамаками Гонта. О том кобзари поют, старые люди рассказывают.
Чудно ты говоришь, Игнат!
Каждый так думает, но молчит, носит на сердце. А молчать нельзя
Барабаш открыл было рот, чтобы возразить, но дверь с шумом распахнулась, и в хату торопливо вошёл Иван Стукач. Хмуро оглядев из-под нависших бровей притихших селян, Стукач молча пообрывал сосульки с усов и только после этого объявил:
Слыхали новость: с завтрашнего дня, по панскому наказу, вся громада пойдёт лес валить.
В хате поднялся шум. Люди заговорили все разом, перебивая друг друга.
Стукач разъяснил, что до весенней распутицы пан приказал рубить лес у балки Кривое Колено и свозить его на берег Дубравки. Весной он сплавом по большой воде пойдёт дальше.
А кто ослушается, того на панскую конюшню, в розги, так велел передать людям староста, закончил при общем молчании Стукач.
Так это что же такое? растерянно оглядываясь, заговорил Потупа. Вчера только засыпали лёд в панские погреба, а завтрав лес!
Кони не отдохнули, сокрушённо заметил кто-то.
Не будет конца панскому своеволию! сказал Барма, поднимаясь.
Вслед за ним, торопливо докуривая люльки, топоча сапогами, поразбирали шапки и остальные. Хата опустела.
Тату, а мы поедем? спросил Петрусь, скатываясь с печи.
Выходит, что так, сынку, озабоченно потирая затылок, ответил отец.
14В ЛЕСУ
Крепкие морозы неожиданно сменила оттепель. По-весеннему яркое солнце щедро лило на землю горячие лучи. Ещё недавно сверкающий сахарным изломом снег почернел и стал таять. Зажурчали ручьи. На проталинках показалась бурая, прошлогодняя трава. В мягком, прозрачном воздухе разлился тонкий запах набухающих почек.
Но люди, согнанные на рубку панского леса, не радовались: дороги, по которым свозили лес на берег Дубравки, превратились в труднопроходимые болота. Истощённые лошади падали, калечили ноги, застревали в топкой грязи. Всё труднее становилось доставлять на место добытый лес. А пан торопил. Управляющий, в свою очередь, подгонял старосту. Голова носился по лесу, кричал на угрюмо слушавших его людей, грозил, что отправит всех на конюшню, но ничто не помогало: работа с каждым днём шла всё хуже.
Наступил четвёртый день оттепели. Возивший брёвна Петрусь медленно поднимался на усталой лошади по лесистому косогору. Кругом, насколько хватал глаз, копошились тёмные фигурки людей, тащились уменьшённые расстоянием, словно игрушечные, кони.
Эй, берегись! протяжно доносился издалека предостерегающий крик, и вслед за этим грохот падающего дерева потрясал воздух.
Шум таял, и снова, торопливо обгоняя друг друга, как весенняя капель, гулко постукивали по лесу топоры.
Поднявшись на бугор, Петрусь увидел отдыхающего на бревне отца. Мальчик осадил тяжело водящую боками лошадь и спрыгнул на землю:
Тату, слышите? Вода долину залила!
Степан посмотрел на окутанного паром Серко, на забрызганное грязью, возбуждённое лицо сына и нахмурился.
Плохо, проговорил он, вынимая дрожащими руками кисет.
Работающий с ним сосед, Ефим Деркач, закурив люльку, присел на пенёк.
Беда, Степан, поглядывая на осевший снег, сказал Деркач. Продолжится теплыньпогубим коней.
Степан не успел ответить.
Раскурились! донёсся до них хриплый и злой голос.
Из-за деревьев показался взъерошенный, задыхающийся от усталости староста.
Напустили дыму на весь гай! продолжал он, махая свободной от посоха рукой по воздуху. А работа не движетсястоит!
Так что ж, и отдохнуть нельзя, Силантий Денисович? поднимаясь с пенька, сказал Деркач.
«Отдохнуть»! А ты свой урок выполнил? Говори: выполнил? наступал староста на оробевшего Ефима.
Такой урок, как пан управитель положил людям, хоть надвое переломисьне выполнишь, глядя куда-то в лес, отозвался Степан.
Староста подался вперёд, будто его по спине хватили палкой:
Вот как! Тебе панская воля не по душе! Не нравится?
Степан люлькой указал на лошадь:
Видишьна ногах не держится. А свалится? Тогда пропадать нам?
Но староста даже не взглянул на коня:
Мне до этого дела нет. Раз старшие приказывают работай, слушайся. А подохнет лошадьна хребте повезёшь! Потомудля ясновельможного, поднял он палец вверх. Чуете, голота? Для пана!
Выходит, жизни лишись, а чтоб только пан в масле купался! Да чтоб ему очи повылазило! не вытерпел Деркач.
Староста опешил. Несколько мгновений он молчал, словно дерзость, сказанная Ефимом, застряла у него в горле.
Ну так вот что, медленно заговорил староста, постукивая о землю посохом, как сядет солнце, чтоб всё, что за сегодня, что за прошлые дни осталось, подобрали подчистую. Слышите? Вечером приду! Не будет готовона себя пеняйте! закончил он отходя.
Погрозив людям палкой, староста скрылся за деревьями.
Дровосеки растерянно переглянулись.
И бис его знает, как он, толстый кабан, подобрался до нас! удивился Деркач, выдёргивая вбитый в дерево топор.
Петрусь вдруг кинулся к лошади, но Степан сердито остановил его:
Отдыхай! Всё однои коня загубим и урока не сделаем.
Тату, так вас же наказывать будут! жалостно крикнул Петрусь.
Потупа только рукой махнул.
Ну, брат, попали мы чёрту на зубы, почёсывая затылок, промолвил Ефим.
Работаем, а там что будет сурово отозвался Потупа, выбивая недокуренную трубку.
Петрусь повернулся к лошади. Серко стоял, понуро опустив голову. Он был так худ, что выступавшие на его впалых боках рёбра походили на обручи.
Перебирая мягкими, добрыми губами, Серко обнюхал руку мальчика.
Есть хочешь? ласково спросил Петрусь, поглаживая вспотевшую морду лошади.
Он вытащил из кармана засохший ломоть хлеба, посмотрел на него, вздохнул и решительно разломил пополам
Петрусь сел на бревно и смотрел, как из-под топора отца, густо усеивая снег, летят белые, пахнущие смолой щепы. Всё глубже впивается в податливую мякоть отточенное лезвие. Вот уже на одной сердцевине Держится обречённое дерево. Едва заметная дрожь пробегает по его стволу, и вдруг, накренясь, сначала медленно, а потом всё быстрее и быстрее, оно, как раненый воин с раскинутыми в стороны руками, валится на землю.
Поезжай, Петрусь! не отрываясь от работы, крикнул Степан. Да смотри коня береги.
Мальчик свернул из толстой верёвки петлю, захлестнул ею очищенное от коры и сучьев бревно и взялся за повод.
Но-о!
Верёвки, привязанные к хомуту, натянулись, и бревно, выхваченное из снежного гнезда, медленно поползло за лошадью.
15ВРАГИ
Выбравшись на дорогу, Петрусь влился в непрерывно движущийся поток. В дорожной грязи тонули взмыленные лошади, сани, брёвна. От поминутно возникающих вокруг звуков в воздухе стоял неумолчный шум.
Медленно продвигаясь вперёд, Петрусь повсюду встречал знакомые лица: вот поддевает колом бревно Назар, жестоко выпоротый за уведённого Петрусём коня; там замахивается кнутом на лошадь и что-то кричит Мирон; позади дядя Панас и селянин с огненной бородой, стоя у сцепившейся упряжки, осыпают друг друга бранью
Оглядывая скопище взбудораженных людей, мальчик облегчённо вздохнул:
«Видно, не один батько с уроком не справитсявся громада с бедой сошлась».
Спустившись в долину, он увидел, что талые воды подтопили снег по всей пойме Дубравки.
Серко, еле передвигавший ноги, остановился.
Вскочив на бревно, Петрусь, болтая ногами, стал вытряхивать натёкшую в сапоги воду.
Эй, вы, прочь с дороги! услыхал он знакомый голос.
Мальчик оглянулся.
Пара крупных, лоснящихся от сытости лошадей тащила небольшое бревно, легко обгоняя застрявшие в распутице упряжки.
На одной из лошадей сидел сын старосты, Данило, со сбитой на затылок шапкой, с раскрасневшимся от возбуждения и довольства лицом.
Берегись, крупа! Раздавлю! суматошно кричал он, размахивая над головой кнутом.
Тяжёлые, как утюги, копыта коней, хлюпая по воде, обдали веером ледяных брызг зазевавшихся погонычей.
Облитые мальчишки кричали:
Думаешь, забрался на коня, так ты уже и пан!
Подожди, чёртов дукач, мы тебя ещё заставим ползать на карачках!
Поравнявшись с Петрусём, Данило с разгону осадил разгорячённых лошадей. Сосредоточенно нахмурив брови, он ткнул пальцем в Серко:
Ой, что это у тебя, Потупа?
Где? встревожился Петрусь, оглядывая упряжь.
Да вот, вот! тыкал в Серко Данило.
Какчто? Не видишьлошадь! уже сердито ответил Петрусь.
Лошадь? вытаращил глаза Данило.
А что же? буркнул Петрусь, глядя исподлобья на сытую упряжку.
Лошадь? насмешливо переспросил Данило. А мне показалось, скелет А погоныч, захохотал Данило, указывая на Петруся, огородное пугало!
Так ты ещё и насмехаться, пацюк проклятый!
Петрусь схватил горсть мокрого снега, подавил в руках и с яростью швырнул его.
Попало! радостно завизжал маленький Пылыпко, видя, как пошатнулся в седле и схватился за шёку Данило.
А вот тебе и за «пугало»! крикнул Петрусь, посылая второй снежок.
Получай да не брызгайся! вторили ему Василько и Пылыпко, целясь в Данилу.
К ним присоединились другие хлопцы. Передние оглянулись, увидели, как гвоздят снежками Данилу, и сами скинули рукавицы
Скоро весь воздух наполнился тяжёлыми, как стеклянные шары, снежками.
Так его, волчонка! побросав поводья, смеясь, подзадоривали хлопцев селяне.
Данило втянул голову в плечи, закрыл лицо руками и только вздрагивал, когда в него попадал снежок.
Наконец он догадался крикнуть на лошадей. Испуганные кони рванули и вынесли его в безопасное место.
Данило повернул посиневшее лицо к ребятам и погрозил им кнутом.
Молодцы, хлопцы, что проучили! кричали селяне. Да, видно, малоишь грозится, злыдень!
Обратно Петрусь повёл измученного коня на поводу. Навстречу не попадался ни один погоныч. Мальчик удивился. Войдя в лес, он увидел запрудившие дорогу упряжки. Лошади, свесив головы, дремали. В стороне возбуждённо гудела толпа.
У дорожной обочины валялась издыхающая лошадь. Иногда она поднимала голову, дико и жалобно водила вокруг глазами. Потом голова её снова бессильно падала на подстеленную солому.
Рядом с лошадью, запустив под шапку пальцы, сидел её хозяинГоробец. Лицо его болезненно морщилось, и Петрусю показалось, что на глазах селянина блеснули слёзы.
Отойдя от Горобца, мальчик привязал лошадь к дереву и присоединился к толпе.
На время шум приутих. Говорил уважаемый громадой седоусый и степенный Семён Дубовик.
Пора, селяне, браться за ум. Погубим коней, не на чем пахать будет. Вот Горобец, у него семьявосемь ртов, а остался без лошади. А что, ему пан свою взамен даст?
От него дождёшься! крикнул кто-то.
Делать что, говори!
Скажу, продолжал Дубовик, неторопливо разглаживая усы. Надо дать коням отдых, переждать оттепель и просить всей громадой панского управителя, чтобы фураж выдал.
Гул одобрительных голосов покрыл последние слова Дубовика:
Правильно рассудил!
Дубовик скажетчто гвоздь всадит!
Люди успокоились. Кое-кто потянулся за кисетом.
Что тут за сбор? Кто разрешил? послышался в стороне голос старосты.
Люди, увидев спешащего к ним голову с сотскими, зашевелились.
Говор постепенно смолк.
Почему не у лошадей? подходя, спросил староста, сверля глазами лица селян.
Из толпы выдвинулся Семён Дубовик.
Силантий Денисович, почтительно заговорил он, снимая шапку, громада просит дать коням отдых, а также поговорить с управителем
Нельзя! перебил староста. Пан приказал, его воля, а наше холопское делослушаться да не рассуждать. Слышите?
Слышим, не глухие, отозвались сзади.
Ты лучше, голова, скажи, почему пан фуража не даёт? Кони падают! выкрикнул из середины чей-то голос.