На то не было распоряжения ясновельможного, ответил староста.
Не было! Так пусть сам ясновельможный и возит!..
Что?.. Что ты сказал? крикнул староста.
То, что и слышал, насмешливо ответил тот же голос.
А ну выйди сюда, кто отзывается! Выйди, говорю! стукнул посохом староста, поднимаясь на носки и стараясь разглядеть лицо кричавшего.
Чёрта тебе я лысого выйду, панский пёс!
В толпе послышался смех.
В Сибирь захотелось? На каторгу?.. надрывался староста.
Не гавкайне боимся!
Выйти ему! Ишь какой скорый! кричали сзади.
Староста оглянулся на растерявшихся сотских:
Чуете, старшины? Бунт!
Забрать у него палку да всыпать ему, чтобы не шёл против громады, предложил кто-то спокойным голосом.
Правда! Что на него смотреть!
Толпа стала обтекать старосту с боков.
«Не сломлю людейпропаду!»подумал староста.
Глаза его запрыгали по лицам односельчан и остановились на Семёне Дубовике.
Ага, так это ты поднял бунт!.. Берите его! закричал он сотским.
Толпа подалась вперёд:
Не дадим!
Семён волю людскую высказал!
Ловко пущенная палка сбила со старосты шапку.
Берите его, лютого волка!
Что же это?! хрипло выкрикнул староста, схватившись руками за голову.
Глухой шум упавшего вблизи дерева заглушил его голос. В напряжённой тишине, наступившей вслед за падением дерева, взвился отчаянный, стенящий крик:
А-а-а!.. А-а-а!..
Толпа замерла.
А страшный крик всё приближался, нарастал с каждой секундой.
Из-за дерева показался с искажённым лицом мальчик.
Татку убило!.. кричал он не останавливаясь. Татку убило!..
Ой, беда, люди! проговорил кто-то.
Татку убило! Татку убило! Татку убило!.. всё слабее доносился удаляющийся голос мальчика.
Бросив старосту, толпа, будто по уговору, как прорвавшая плотину вода, ринулась к тому месту, откуда появился мальчик.
Люди спотыкались, падали, вскакивали и снова бежали.
Увязая в снегу, перепрыгивая через поваленные деревья, наравне с другими бежал Петрусь.
Дикими глазами оглядел староста опустевшую поляну. Сломанный его посох валялся рядом, а чуть подальшевтоптанная в грязь шапка. Подняв её, староста поспешил за сотскими.
Первое, что увидел подбежавший Петрусь, были торчащие из-под вороха спутанных ветвей ноги Грача. Поборов страх, он кинулся помогать людям.
Селяне хватались за ветви, кричали, суетились, кольями поддевали корявый ствол. Наконец им удалось приподнять и сдвинуть упавшее дерево.
Скрюченную фигуру крестьянина вынесли на открытое место и положили спиной на снег. Кто-то нашёл помятую шапку и бережно опустил её рядом с застывшим, неподвижным лицом.
Может, живой ещё?.. А то за попом послать?.. послышался из людской гущи неуверенный голос.
Стоявший у тела Грача селянин взглянул на глубоко запавшие глаза лежавшего и безнадёжно махнул рукой.
Сбившаяся в плотный круг толпа обнажила головы.
Петрусю хотелось побежать к отцу, рассказать ему всё, но толпа, сомкнутая в кольцо, не давала ему выбраться, и мальчику волей-неволей пришлось оставаться на месте.
Расскажи громаде, Петро, как беда случилась! крикнул кто-то высокому селянину, стоявшему с опущенной головой.
Напарник Грача пригладил растрёпанные волосы и выступил вперёд.
Сердяга с самого утра всё допытывался: почему у него дети плачут от голода, а у пана амбары ломятся от хлеба. «Не нам, говорю, Павло, судить о том». А он мне своё: «Правда где, Петро?» Подпилили мы дерево. Того и гляди, рухнет. А Павло подался к свиткам. «Подниму, говорит, не придавило бы их» Подошёл, остановился. А тут ветер подул, дерево и затрещало. Стало валиться в его сторону. Я кричу ему: «Тикай, Павло! Тикай!..» А он стоит, сердечный, задумался. Так и не успел опомнитьсянакрыло его
В толпе зазвучали резкие возгласы:
Задумаешься тут, когда лихо на горло становится!
Съели человека!
Толпа росла. Люди сбегались со всего леса. Задние наваливались на плечи передних. Каждый старался протиснуться вперёд.
Людская масса, как огромное тело, пружинисто покачивалась из стороны в сторону. Каждый в отдельности и все вместе не знали, как излить набухающий, словно огненная лава, гнев. Казалось, что толпе не хватало языка, который подсказал бы ей нужное слово, надоумил, что делать
Вдруг сзади послышался крик:
Расступитесь! Дайте дорогу!
Как покачивается и смыкается верхушками раздвигаемый человеком высокий камыш, так раздалась в стороны толпа, пропуская вперёд Барму.
Войдя в свободный от людей круг, Игнат поднялся на пень. Гомон стих.
Взгляды сотен людей встретились с горящими сухим блеском глазами парубка и уже не отрывались от них.
Видали, люди? крикнул он, указывая на Грача. Пропал человек. И не его топор, а панская кривда сгубила ему жизнь! Если не встанем за себя, все мы также положим головы! Барма передохнул, оглядел усталые лица односельчан. Вот мы просим фураж, лошади гибнут, а у пана его девать некуда. Люди надрываются!.. А что делают паны? Гребут ненасытными руками всё до последней нитки у селянина. Переводят людскую силу на гроши, грошина выдумки, роскошь да утехи.
Правду говоришь! Последнюю кровь высасывают! Совсем ободрали людей! кричали из толпы.
Не будем терпеть такое лихо над собой, Не будем! А пану и всему роду егонаше селянское проклятье! продолжал звенеть-голос Бармы.
Сделалось тихо. Толпа тяжело дышала.
У Петруся, не сводившего глаз с Игната, мороз заходил по спине. Приподнявшись на цыпочки, с полуоткрытым ртом слушал он смелые слова:
Кидайте работу, люди! Кидайте всей громадой! А нужно пану, пусть он сам со своим управителем да приказчиками и старостой рубит лес. Мы ему больше не слуги!
Пусть сами работают! Не станем работать больше на пана, хоть горло перережь! Будет! На волю пора! бушевала толпа.
Так вот, люди, не будем даром время терять: разводи лошадейи по хатам! крикнул что есть силы Барма и, словно топором рубанул, разрезал рукой воздух.
Соскочив с пня, он смешался с толпой.
По хатам! По хатам! подхватила толпа, оседая и рассыпаясь на группы.
Возбуждённые люди, крича и размахивая руками, кучками повалили с поляны.
Петрусь кинулся к Серко. Пробираясь сквозь кусты, он услышал голос старосты:
Скачи, Данило, на панский двор, поднимай стражников.
А где конь, батько?
За бугром. Да не скачилети! прикрикнул староста.
Фигура Данилы метнулась в сторону и скрылась.
«Так они хотят поднять стражу? встревожился Петрусь. Не дам!»
Обежав кустарник и увидев тяжело трусившего на пригорок Данилу, Петрусь бросился за ним. С вершины холма показалась привязанная к молодой берёзке лошадь старосты.
Не дам! вслух повторил мальчик, пускаясь под гору.
Данило вдруг оглянулся, вскрикнул и, круто повернувшись, со всех ног пустился к лошади.
Расстояние между мальчиками быстро сокращалось.
Настигая Данилу, Петрусь уже протянул руку к его шапке, как вдруг носок сапога Петруся зацепился за присыпанную снегом ветку. Мальчик растянулся на снегу.
Когда, оглушённый падением, он поднял голову, Данило, держась за гриву уже отвязанной лошади, торопливо пытался на неё сесть.
Точно кто-то подбросил Петруся. Подскочив к Даниле, он прыгнул ему на спину.
Оба покатились по земле.
Лошадь, косясь на катящийся клубок, отбежала.
Отдай повод! рычал Петрусь, стараясь зубами достать руку Данилы.
Чёрта тебе, а не повод! хрипел Данило, тыча кулаком Петрусю в лицо.
Извернувшись, Петрусь изо всей силы ударил своего врага коленкой в живот.
Охнув, Данило разжал руку и выпустил повод.
Лошадь рысью понеслась между деревьями и скрылась за косогором.
Данило вскочил, пустился было за ней вдогонку, но, пробежав несколько шагов по следу лошади, повалился на землю и заревел.
Ага, взял! показывая кукиш, с торжеством кричал Петрусь.
Довольный одержанной победой, он нахлобучил на голову шапку и, слегка прихрамывая, поспешил к Серко.
16НА ГРЕБЛЕ
От Грача люди бежали к своим упряжкам, злобно сбрасывали с них брёвна, перепрягали застоявшихся лошадей и гнали на шлях. Дорога на Дубравку опустела. В грязи остался лежать, словно в болотной топи, брошенный лес. Весь шум, стоявший здесь утром, переместился теперь на шлях, ведущий в село.
Степан Потупа, навёрстывая потерянное Петрусём время, погнал коня более коротким путём и вскоре оказался в первых рядах ехавшего в село обоза.
На дороге не было видно ни одного стражника.
Оглядываясь на кишевший повозками, лошадьми и селянами шлях, Петрусь ликовал: «То я не пустил Данилу!»
А из лесу выезжали новые упряжки.
Старики удивлённо покачивали головами: ещё не было на Вербовье такого случая, чтобы все так дружно ушли с панщины.
Уже замелькали похожие на грибы серые крыши Вербовья, как вдруг, покрывая шум обоза, раздался тревожный возглас:
Стражники!
Петрусь привстал на возу и, подпрыгивая на ухабах, оглянулся. Сердце у него замерло.
К показавшейся впереди гребле со стороны панского двора во весь опор мчался отряд стражников. Пригибаясь к луке, на сером иноходце скакал старший отрядаобъездчик Юзеф.
Завидев стражников, селяне погнали лошадей.
Но едва успели первые подводы въехать на бревенчатый настил гребли, как на другой её конец вскочили стражники.
Стой! Стой! Назад! заревели они, в исступлении колотя нагайками по лошадиным мордам.
Задирая высоко головы, лошади дико таращили глаза, осаживали назад.
Несколько минут воздух дрожал от нестерпимого крика, тяжёлой брани, ударов кнутов и нагаек, испуганного ржания.
Движение на мосту замерло.
Вскоре остановился и весь обоз. Селяне соскакивали с подвод и, опираясь на колья, один за другим подходили к мосту.
Почему возвращаетесь? взревел Юзеф. Кто дал такой указ?
Тебя не спрашивали! зло выкрикнул с края одинокий голос.
Объездчик толкнул коня вперёд и вытянул нагайкой по спине ближайшего селянина:
Получи, быдло, да не верещи!
А ты не дерисьне я кричал с мрачным спокойствием ответил крестьянин, отступая к возу и незаметно вытаскивая из-под соломы заострённый кол.
Юзеф поднял над головой нагайку, словно призывая людей к молчанию, и дрожащим от напряжения голосом закричал:
По приказанию ясновельможного, возвращайтесь в лес и становитесь на работу! А не послушаетесь
Возмущённые возгласы не дали закончить объездчику:
Нужно тебесам работай, злодей, а мы своё отработали! Теперь ты со своим ясновельможным берись за топор!
Юзеф, привстав на стременах, стараясь запомнить крикунов, поворачивался то в одну, то в другую сторону.
Побреши ещё, индюк бородатый, давно не брехал! Послушаем! выкрикнул какой-то шутник.
Лицо Юзефа с острым отвислым носом побагровело он и впрямь стал походить на индюка.
Это вызвало взрыв веселья. В толпе захохотали.
Выведенный из себя, объездчик выхватил торчащее из-за спины ружьё, приставил его к плечу и прицелился
Толпа взволнованно загудела.
Словно выбирая себе жертву, Юзеф медленно повёл дулом ружья по лицам людей.
Под направленным на них чёрным кружком склонялись ряды селян, как никнет к земле под порывами ветра ковыль. В тягостной истоме, задыхаясь, ждали люди выстрела.
Ударил он неожиданно.
Из тонкого ствола выскочил жёлтый, как одуванчик, язычок пламени, и гулкий, раскатистый звук волнами покатился в воздухе.
Не успел рассеяться ружейный дым, как вперёд вырвался Барма, растолкав попятившихся людей.
Очутившись рядом с Юзефом, он, схватив его за ногу, стащил на землю, вырвал из рук ошеломлённого объездчика ружьё и ударил его прикладом о перила моста. С хрустом отскочившее ложе полетело на лёд Дубравки, а через мгновение в воздухе мелькнул воронёный ствол.
Крикнув на помощь стражников, Юзеф замахнулся на Барму нагайкой. Парубок перехватил руку объездчика, и занесённая плеть, вздрогнув, повисла в воздухе.
Дядя Игнат, держись! Я сейчас! отчаянно закричал Петрусь, бросаясь вперёд.
В это время испуганный конь Юзефа заслонил от него дерущихся. Не помня себя, мальчик яростно хлестал по шее, бокам, голове коня.
Визжа от боли, иноходец Юзефа взвился на дыбы, повернулся на задних ногах и рухнул в самую гущу подоспевших стражников.
Ободрённая толпа хлынула вперёд.
Бей их!
Осыпаемые градом ударов, стражники один за другим обращались в бегство. Бросив на произвол судьбы своего вожака, они, бешено нахлёстывая коней, помчались к усадьбе.
Стоявший впереди всех Охрим Шелест погнал лошадь. Раскатившиеся сани оглоблей ударили Юзефа в висок. Взмахнув руками, объездчик свалился под копыта лошадей.
За Шелестом понеслись остальные. Доски настила дрожали от тяжести мчавшихся по нему упряжек.
Когда вся лавина саней пронеслась через греблю, на ней валялось, будто измолотое жерновами, тело Юзефа.
17РАСПРАВА
Притихшее в ожидании расправы Вербовье казалось вымершим. Село ждало войска.
Люди сидели по хатам, говорили приглушёнными голосами, подолгу смотрели в окна, к чему-то прислушивались, Забившиеся на печь дети, глядя на озабоченные лица взрослых, старались говорить шёпотом. Даже собаки, почуяв гнетущую тревогу, охватившую людей, куда-то попрятались.
Петрусю давно не терпелось посмотреть, что делается на улице, но родители не выпускали его со двора, и мальчик, улучив минутку, когда мать спустилась в погреб, а отец понёс скотине корм, незаметно выскользнул во двор. Перемахнув перелаз, он очутился на пустынной улице.
Петух, проголосивший с плетня, заставил его испуганно присесть на землю.
Рассерженный мальчик швырнул в крикуна хворостиной и побежал по улице.
На широкой, как выгон, церковной площади он остановился около уходящей ввысь звонницы. Задрав голову к блещущему на солнце кресту, Петрусь решил: «Заберусь на звонницу и посмотрю, что кругом делается».
Поднявшись к колоколам, он заглянул вниз. Сверху всё казалось иным. Восхищённый Петрусь переводил глаза от одной улицы к другой. Найдя свою хату, он увидел мать. Она стояла, приставив ладонь ко лбу, и смотрела через плетень.
«Меня выглядывает», догадался мальчик, поворачиваясь в другую сторону.
На краю села в лучах заходящего солнца что-то сверкнуло. Потом ещё раз и ещё.
Петрусь вгляделся.
По улице быстро шагали несколько стражников в сопровождении старосты и сотских.
«Стражники! испугался мальчик. И голова с ними К кому они?..»
Вдруг страшная догадка потрясла Петруся: «Ой, да они дядю Игната идут забирать!.. Вот и улица, Какой они идут, выходит в его куток».
Спасти парубка, предупредить его об опасности было первой мыслью мальчика.
Он кубарем скатился вниз.
Оставляя за собой полосу пыли, Петрусь помчался наперерез отряду. Удивлёнными взглядами провожали его прыткую фигуру селяне.
Дядя Игнат! Откройте! отчаянно забарабанил руками и ногами в дверь Петрусь.
Дверь распахнулась. На пороге появился Барма.
Стражники! задохнулся Петрусь. На горбу. Тикайте!
Барма схватил мальчика за руку, втащил в хату и захлопнул дверь на задвижку.
Он был один. Мать его умерла ещё за неделю до первого снега.
Парубок сунул в мешок взятый со стола хлеб, обвёл глазами пустые стены и повернулся к Петрусю.
Прощай, Петрусь! Может, навсегда расстаёмся, приглушённо произнёс парубок.
Он порывисто наклонился и крепко обнял мальчика.
Петрусь поднял полные слёз глаза на своего друга, хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле.
Пойдём, они уже близко, промолвил Игнат.
Барма, а за ним Петрусь вылезли через открытое окно во внутренний садик.
Захлопнув створки окна, парубок, пригибаясь, побежал огородами к балке. Петрусь поплёлся домой.
В это время посланный за Бармой отряд уже ломился в хату:
Открывай!
Хата молчала.
В нетерпении дёргая ус, староста закричал:
Ломайте двери!
Загремели приклады, затрещала дверь, и толпа стражников ввалилась в пустую хату
Через три дня с тревожным барабанным боем в село вступила рота солдат. Пройдя по улицам, провожаемая испуганными взглядами, рота остановилась на выгоне.
За солдатами увязалась толпа ребятишек, а с нимиПетрусь.
Забыв о страхе, мальчишки, приблизившись к пришельцам, с любопытством их рассматривали.
Рослые усатые люди сбрасывали с плеч рыжие, из телячьей кожи, ранцы, правильными рядами складывали их на земле. Тяжёлые ружья ставили в козлы.