Один киловатт-час, например, говорил сержант Хлебников, позволяет добыть 40 килограммов нефти, выплавить 100 килограммов чугуна, выпечь 90 килограммов хлеба, вывести в инкубаторе 30 цыплят. Да, да, тех самых цыплят, которых мы спасли. Но вот беда В глазах разговорчивого и влюбленного в свою специальность человека я заметил недовольство. Сколько мы говорим, боремся, но некоторые солдаты еще не понимают, что лампочка горит днем над твоей головой деньги, спираль на самодельной печке тоже деньги.
Через минуту он вновь подобрел и говорил уже о том, что электрика, так же как и врача, многие знают в лицо в части, обращаются к нему за советом, а многие за помощью. Они убеждены, что человек этот способен оживить машины, дать тепло и свет.
Недаром электрики говорят: в наших руках «маленькое солнце».
СМЕЖНАЯ СПЕЦИАЛЬНОСТЬ
Рядовой Ермишин второй год служил в хозяйственном взводе. На первом году, как только пришел во взвод, получил он в свое распоряжение гнедого мерина, сани, бричку и разный инвентарь. Ермишин низкорослый, круглый, безбровый, точно ему еще в детстве забыли подрисовать брови. Белые непослушные волосы топорщатся, и никто до сих пор не знает, на какую сторону он зачесывает чуб. Сегодня на правую, завтра на левую. Кашлянет кто-нибудь сзади, а у него все волосы так и вспорхнут, поднимутся. Гребнет тогда он по ним пятерней и уложит набок.
По характеру Ермишин тонкой души человек, заботливый и внимательный. Выходил своего мерина, откормил его так, что он стал гнуть дугой шею и пританцовывать на месте. Домой Ермишин не писал, что он служит на такой должности, да и к чему: пойдет по деревне слух, что Микола служит конюхом. Да и здесь на эту должность он попал случайно. Еще тогда, в карантине, к ним прибежал прапорщик Свирин, хозяйственник, и взмолился:
Выручайте, товарищи! Кто может мерина выходить, совсем загнал один друг, чтоб ему ни дна ни покрышки. А? Ну?
Солдаты в недоумении попятились: ехали служить в ракетное подразделение, а тут на, иди конюхом! Прапорщик, однако, не уходил, сдвинул на затылок фуражку и досадно крякнул:
Да нет, вы понимаете, картошку на кухню и то привезти надо. Так? А завтра что я буду делать? В колхоз за молоком надо ехать, детвора ждет. Ну, молодцы, кто отважится? А? Кто из вас с лошадьми дело имел?
Ермишин представил, что мерин тот стоит теперь голодный, без корма, в нечищеном стойле или хуже того: грызет ясли. Жалко стало мерина, дрогнуло у него сердце, а тут сзади кто-то подтолкнул под локоть.
Так он и остался в хозвзводе. Целыми днями Ермишин разъезжал на гнедом трудяге Васильке от столовой к складам, от складов к сараям. Подвозил дрова, продукты и даже работал «налево». Эта работа заключалась в том, что он по просьбе кого-нибудь из жителей городка подбрасывал дровишки. На обратном пути, проезжая мимо детворы, он сажал ребятишек в сани и с шиком прокатывал по всему городку. Исполнял он свои обязанности с полной ответственностью, так, как это и должно быть в хорошем хозяйстве.
Утром, как только вставал, спешил к Васильку, скоблил его, чистил. Отовсюду шли с заявками, во-первых, приходил дежурный по кухне и просил подбросить продукты со склада, потом кто-нибудь из хозяйственников, так что рядовой Ермишин чувствовал себя всегда на видном месте.
Не все разом, поперва на кухню отвезу, а потом и до вас приеду.
Может, по дороге прихватишь заодно?
Не могу, сказал, не могу, значит, не могу, губить мерина не дозволю.
Совсем обюрократился Ермишин, незлобиво говорили вслед.
Василек шел мелкой рысью, довольный тем, что ему удалось размять толстые ноги. Он гнул под грудь голову и водил темными сливовыми глазами, как настоящий рысак. Ермишин сидел в передке важно, все время тпрукая и натягивая ременные вожжи. Солдаты встречали его появление веселыми криками. Он же либо принимал важный, независимый вид, либо отшучивался, стараясь не уступать в злословии. Увидев своего прапорщика, он натянул вожжи и произнес:
Тпрууу, Василек! Здравия желаю, товарищ прапорщик. Сидайте, трохи подвезу.
Прапорщик хотел было отказаться, однако взглянул на Ермишина, на его умоляющий вид и прыгнул в передок через оглобли.
Не брыкается он у тебя? спросил прапорщик, отодвигаясь назад.
Ни-и, он смирный. Можно, сказать, ученый. Все понимает. Каждая скотиняка и та душу имеет. Вот у меня и кнут есть, а я ведь ни в жизнь коня не трону. Покажу и порядок.
С полуслова понимает?
Это уж точно так. А если бы овсеца ему Ого-го! Я бы вас прокатил.
Ехали они кружной дорогой мимо складов, вдоль сосновой опушки. Ермишин то торопил вожжой мерина, то чинно придерживал его, натягивая вожжи. Прапорщик не ездил вот так на лошади лет десять и теперь вспомнил свою деревню. Она, конечно, стала другой, но все же родной край с его зеленым раздольем, со знакомым топотом табуна, мычанием коров и бог весть какими еще звуками и запахами, словно приблизился.
Вот ведь какое дело, товарищ прапорщик, обратился к нему Ермишин. Давно я вам собираюсь сказать, да все как-то боюсь.
Не доверяете, значит? переспросил прапорщик.
Вам-то? Вам мы все доверяем и, если можно так сказать, уважаем. Это точно. Просто мне как-то неудобно. Подумаете, Ермишин человек несерьезных подходов.
Он снял пилотку и для чего-то стал ее очищать от невидимых пушинок.
В городе вы часто бываете, так вот, купите мне учебник по радио.
По радио? Зачем он? удивился прапорщик.
Знаете, оно как-то сразу не объяснишь. Но сами подумайте, что ж это я при современной технике так и буду на Васильке ездить? А время-то, видите, какое.
В голосе Ермишина было меньше просьбы, чем горечи. Он говорил с наболевшей грустинкой и затаенной болью. Глядя на него, прапорщик понял, что Ермишин прав, но все же не хотел упускать такого старательного и исполнительного солдата.
Это, конечно, можно. Я куплю. Но чтоб свое дело: ни, ни. У нас ведь как, выучился и нос в сторону. А за то, что подвез, благодарю. А теперь пора и на тренировку.
Есть, я мигом.
Хотя и сказал Ермишин, что он справится мигом, а у самого екнуло под ложечкой. Он вспомнил прошлые тренировки и теперь настороженно, с похолодевшим сердцем ожидал предстоящих минут. Распрягая мерина, он думал о том, что опять, как и тогда, Гурьев заставит его натирать пол, крутить болты, таскать кабели. Он, пожалуй, не раз ему крикнет:
Как ты кабели тянешь? Это тебе не кобылу запрягать!
Однако Ермишин пришел со взводом. Зенитная ракета лежала на полуприцепе, обвешанная кабелями, шлангами, какими-то приборами, и напоминала ему фантастическую упряжку. Рядовой Гурьев стоял с прибором. Взглянув на Ермишина, он лениво воскликнул:
А, это вы припожаловали! Так, так, учиться, значит.
Он положил прибор, пошарил в карманах комбинезона, потом, взглянув на Ермишина, сказал:
Значит, так, пойдешь в каптерку и возьмешь бидон. Только не забудь бидон! Понял? Карасев тебе даст. Спросит зачем, скажи, что нужно. Сегодня будет боевая учеба: импульсы будем складывать. Так и разъясни ему. Усек?
Вроде, пожал плечами Ермишин, а по дороге подумал:
«Опять на побегушках. Так с меня толку не будет».
Вы что, недовольны? услышал он голос офицера.
Да вот бидон хотел взять.
Бидон? Зачем вам бидон?
Гурьев послал собирать импульсы. Сегодня учебно-боевая работа будет, спокойно разъяснил Ермишин. Лейтенант понял, в чем дело, и незаметно улыбнулся.
Идемте к Гурьеву.
Но как только они появились, Гурьев отвернулся, принял безразличный вид и стал протирать кабели.
Гурьев! окликнул его лейтенант.
Я вас слушаю, товарищ лейтенант.
Полы натерли?
Не успел, товарищ лейтенант. Щетки нету, ходил, искал. Где ее возьмешь.
А контрольные проверки провели?
Товарищ лейтенант, сами подумайте один. До сих пор напарника нет. И так с утра до ночи. Я же просил
Это что, не напарник? сказал лейтенант и показал на Ермишина.
Сам Ермишин еще не понимал, в чем дело, смотрел на Гурьева и недоумевал, почему он бросает на него сердитые и недовольные взгляды.
А-а, напарник
Не акайте. Научите, расскажите. Спрошу. На первый раз объявляю замечание.
Товарищ лейтенант, за что?
Вы знаете. Как вам не стыдно человека разыгрывать.
Ермишин тоже понял, в чем дело, побледнел, укоризненно взглянул на Гурьева.
«Опять свое», подумал с обидой.
Ермишин достал щетку, разбросал желтую мастику и стал натирать пол. Он делал это забывшись, механически, правая нога двигалась, точно маятник. Серые задумчивые глаза смотрели прямо перед собой грустно и неопределенно. Но с этого дня при каждом удобном случае Ермишин старался побольше узнать о действиях ракетчиков, об их работе. Уж очень хотелось получить специальность.
Как-то Ермишин распряг Василька, потрепал его по холке, тот фыркнул и гулко переступил ногами.
Ладно тебе, дурак? сказал Ермишин. Ты думаешь, мне рай с тобой. Люди как люди, а я кто? Конюх
Городок был пустынен. По нему свободно носился холодный осенний ветер, гнал серые вялые листья, клеил их к холодным стенам казарм и крутился в ногах. Ермишин шел нагнувшись, опираясь всей грудью на ветер. Уши горели, а лицо пощипывало.
Ермишин, иди, прапорщик вызывает, сказал ему дневальный, как только он вошел в казарму. Прапорщик был в каптерке.
Вы где пропадали? спросил он строго.
Там, в сарае.
Да?.. И ни с кем не разговаривали?
Нет, не разговаривал.
Прапорщик откашлялся и почему-то изменил тон. Продолжал он более мягко:
Завтра учения начинаются. Вам работка тоже будет.
Ну? удивился Ермишин.
Вы не радуйтесь особенно. Думаете, там бублики давать будут? Вкалывать придется.
Так это же интересно. Душа стосковалась.
Ох, Ермишин, посмотрю я на вас, много еще не понимаете. Да разве вам плохо тут? Нет. К весне, смотришь, отпуск схлопочу. Так что имейте в виду. Учтите, оттуда не так просто вырваться
Учения начались не утром, а в обед. Ермишин выскочил из-за стола с куском хлеба.
А когда построили расчеты, Ермишин стал в сторонке и завистливо смотрел на солдат. Он опять подумал, что над ним подшутили. Но техник разыскал его глазами и поставил рядом с собой. Ермишин получил задание, принес ящик с инструментом и, помогая Гурьеву, включился в работу. Сначала он делал подготовительные операции, но постепенно освоился и стал работать сам, без подсказок.
На улице стемнело, тягачи то пятились назад под полуприцеп, то с ревом увозили их вместе с ракетами. Ермишин чувствовал, что темпы усиливаются. Поступила вводная: «Убит рядовой Гурьев». Он снял шлемофон, техник приказал: «Ермишин, наденьте!»
Гурьев сердито сунул ему в руки шлемофон:
Бери, чего смотришь.
Теперь Ермишин принимал и передавал все команды: сначала тихо, боязливо, но постепенно его голос изменился и зазвучал. Он выкрикивал команды, а солдаты послушно выполняли их. Ермишин чувствовал себя будто бы в центре самой жизни: все двигалось и гудело. Солдаты подчинялись его голосу, а он с наслаждением смотрел на них. Нет, он не был просто рупором, он тоже выполнял свои обязанности. А ракеты одна за другой уходили в темноту. Он провожал их и радовался.
За всю смену Ермишин успел только раз хлебнуть из-под крана воды и, вытирая рукавом губы, вспомнил своего прапорщика. Может, он и прав трудно, но все же как это хорошо и приятно. Еще никогда Ермишин не испытывал такой радости от своего труда и никогда не думал, что он так нужен людям. Душу согревала теплая, скрытая радость. Даже в казарме, снимая сапоги, он не переставал улыбаться. А лег и словно куда-то провалился. Глаза устало закрылись, и он не то во сне, не то сквозь дремоту слышал рядом с кроватью чьи-то осторожные шаги. Он было хотел открыть глаза, но они не открывались. Прапорщик вздохнул, положил на его тумбочку книгу по радиотехнике и сердито сказал дневальному:
Проснется, пусть переходит. Он теперь не наш Опять ездового искать придется.
В ЕГО РУКАХ ТЕПЛО
В тот год зима начала лютовать рано. По всему лесу то тут, то там трещали деревья и казалось, что кругом стреляют. На окнах мороз нарисовал тростниковые заросли, воробьи забивались под крыши и все равно мерзли, истопники не отходили от топок, следили в оба за показаниями в теплотрассе. Она, как живая артерия, уложенная в земле, тянулась от здания к зданию, под домами, к школе и детским яслям. Она давала тепло туда, где стояла боевая техника. Ежечасно на стол оперативного дежурного ложилась сводка, а если сообщали о понижении тепла, тут же принимались срочные меры. И на этот раз телефонный звонок заставил вздрогнуть майора Баранова. Дневальный сообщил, что в помещениях падает температура, стынут батареи.
В чем дело? Никто не знал. Быть может, где-то на глубине двух-трех метров не выдержала напора воды труба и дала течь? А может, вылетела заглушка? Могло случиться и что-то другое, но что именно, догадаться было трудно. Поэтому из здания раздавались тревожные звонки. Каждый докладывал и тут же добавлял:
Поймите, товарищ майор, у меня люди.
Майор Баранов все понимал прекрасно. Но и понимал он другое, что ночью трудно найти неисправность. На улице темно, мороз с ветром, где тут копать прорыв и заделывать течь. «А может, что-то другое? подумал Владимир Иванович. Нужно вызвать лейтенанта Нефедова. Уж он-то разберется». Он набрал номер телефона дежурного по части и приказал:
Лейтенанта Нефедова на трассу.
Солдаты, как показалось лейтенанту Нефедову, одевались медленно. Он смотрел на часы и ходил взад-вперед мимо дневального, словно маятник. А сам думал: «Прорыв, видно, у проходной. Не может быть, чтобы он случился еще где-то. Место там болотистое, трубы поржавели. Теперь на всю ночь работы хватит».
За спиной он услышал, как скрипнула дверь, оглянулся. Полусонные солдаты, надевая на ходу бушлаты, выбегали друг за другом, строились. Пробивать мерзлую землю, чеканить трубы они уже привыкли. Случалось так, что они сидели сутками на прорывах, работали в дождь, в холод, по колено в воде, в вязкой глине. Сержант тихо, чтобы не будить остальных, подал команду «смирно», направился к лейтенанту Нефедову с рапортом.
Вольно, вольно, остановил его офицер и обратился ко всем. Товарищи, на трассе прорыв, падает температура в зданиях. В жилом городке. Все остальное зависит от нас. Ясно? Ясно. Командуйте, товарищ сержант.
На проходной дневальный открыл дверь, спросил с удивлением:
Куда же вы, товарищ лейтенант, такой мороз!
Кто-то вместо лейтенанта ответил:
Кому мороз, а нам жарко
Вскоре за проходной команда растворилась в темноте. Дневальный с минуту постоял на пороге, а когда совсем удалился скрип снега под ногами, солдат нырнул в тепло и присел ближе к батарее.
Лейтенант Нефедов шел рядом со строем и не обращал внимания ни на темноту, ни на холод. Он был занят тем, что уже в который раз пытался привести в систему причину этих прорывов. Одни случались потому, что ржавели в иных местах трубы, другие из-за нарушения режима подачи воды, пара; возникали гидравлические удары, не выдерживали заглушки. Подземные артерии теплотрассы выходили из строя. Такое случалось и раньше. Но лейтенант Нефедов, призванный на два года из запаса, не мог пока установить точный диагноз «болезни» всего теплового хозяйства. А предшественники занимались этим вопросом слабо. Иные были просто случайными людьми и в сантехнике не разбирались. Сам же Нефедов одно время работал техником теплоснабжения и был доволен тем, что в части именно ему поручили обучать специалистов, следить за состоянием всего подземного хозяйства. А оно в общей сложности составляло не одну сотню метров. Как-то Нефедов взял все схемы, разложил на столах и с удивлением заметил, что ими никто никогда не пользовался. Майор Баранов тоже впервые глянул на них, признался, что раньше тоже не придавал значения тепловой магистрали.
Кроме вас, Виктор Тимофеевич, никто в ней не разбирается. Так что вам и карты в руки. Когда надо, обращайтесь, помогу.
Беда в том, Владимир Иванович, что некоторые колодцы числятся только на схеме, а на самом деле их нет.
Как нет? с удивлением спросил инженер.
Да так и нет. Их просто посчитали лишними и закопали.
Берите людей, Виктор Тимофеевич, и за работу.
Лейтенант Нефедов остановился у гаража, осмотрелся, прикинул в уме и, отмерив еще несколько шагов, сказал своим солдатам: