Вот тут копайте.
Кто-то из водителей, глядя, как во все стороны летит шлак, не выдержал, воскликнул:
Товарищи, что вы делаете? Тут полтора метра шлаку насыпано. Сколько мы трудились.
Вы зарыли колодец.
Лопаты вскоре застучали о чугунные плиты.
Один нашли, где-то и другой закопан, сделав пометку на схеме, произнес лейтенант Нефедов.
Для него каждый рабочий день начинался с того, что утром, переодевшись в комбинезон, с солдатами шел на «стратегическую разведку»: восстанавливал по схеме теплотрассу, отыскивал залитые водой колодцы, осматривал вентили, заглушки, составлял новую схему, изучал участок уложенных под землею труб. Без того, знал он, не обеспечить, как положено, теплом здания, не избежать частых прорывов. Они замучают всех, издергают сантехников, истопников, они станут бедой среди зимы в пору лютых морозов и холодов. И уже через какой-нибудь месяц лейтенант Нефедов мысленно мог представить всю схему теплотрассы. Его комбинезон поистрепался, на руках появились ссадины, солдаты, глядя на него, работали с охотой и увлеченно.
Но этого, оказывается, для успеха было мало. Как-то, надев резиновые сапоги, лейтенант Нефедов спустился на дно глубокого колодца. Мокрая глина скользила под ногами. Рядовой Гугнин покрасневшими руками молчаливо делал чеканку трубы. Специалист он был хороший, но пользовался устаревшим методом чеканки труб.
Кто вас учил? спросил лейтенант Нефедов.
Гугнин поднял на него удивленные глаза.
Мастер Что-нибудь не так?
Конечно, при такой чеканке, Гугнин, через пять-шесть месяцев тут снова будет прорыв. Так что начнем учиться.
Вскоре в спецклассе началась работа. Сержанты Давыдов, Евсиков, ефрейтор Ануфриев разрезали старые краны, вентили и укрепляли их на стендах в качестве макетов. Тут же на стеллажах разложили разнокалиберные трубы, инструмент. Сварщики, сантехники, механики работали днем, по вечерам, распиливали одни и сваривали другие детали.
Заглянув в спецкласс, майор Баранов осмотрел макеты, схемы, с минуту постоял молча, потом заговорил:
Вы молодец, Виктор Тимофеевич. Честное слово молодец. Не было такого класса, и никто не думал. А может, и не придавали значения. Есть вода, тепло ну и ладно. При современной технике это ошибка. Нам нужны грамотные операторы, двигателисты и сантехники. Второстепенных специалистов не должно быть. И все, что вы сделали, здорово.
Труд лейтенанта Нефедова был замечен командиром части. О взводе сантехников пошла добрая слава. Коммунисты избрали Виктора членом партийного бюро. О нем заговорили теперь как об одном из лучших специалистов. Но сам лейтенант Нефедов к славе относился осторожно. Она придавала ему силы, но вместе с тем обязывала работать лучше, да и к тому же не все было сделано так, как самому хотелось.
Прорывы на трассе стали случаться реже: чеканка, предложенная Нефедовым, обеспечивала высокую надежность. И все же прорывы были. В чем причина? Лейтенант Нефедов провел измерения давления в различных точках теплотрассы, сделал вычисления и установил: виновниками многих бед являются гидравлические удары. Лейтенант Нефедов не раз останавливался у водонапорной башни и подолгу смотрел на нее. Вот уже несколько лет она стояла без дела. Причина неполадки, как догадывался Нефедов, была в эрлифтовой установке. Но как к ней добраться?
В тот же вечер он собрал всех сантехников. Взял в руки мел и для наглядности начертил на доске водонапорную башню.
Высота ее, говорил он солдатам, пять метров. А нам нужно с глубины поднять трубы. Как это сделать, давайте вместе подумаем.
Солдаты предлагали разные варианты, но они выглядели нереально, либо требовали больших средств доставки и сложных расчетов.
Бесполезная затея, сказал кто-то. Стояла и пусть стоит.
Стояла, потому что не знали, как это сделать. А мы можем, ответил сержант Давыдов. Тут должно быть простое решение.
Значит, гениальное? с улыбкой переспросил сержант Евсиков. А мы люди простые. Как же быть?
Лейтенант Нефедов на бумаге, пока солдаты обсуждали свои предложения, чертил схему за схемой. И у него тоже пока ничего не получалось. Напрашивался один вывод: нужен башенный кран. Нет, это сложно. И Нефедов начертил на листе бумаги рисунок. Прислушался к солдатам, но в общем говоре не уловил ничего интересного. Некоторые и не пытались искать нужного решения, считая затею лейтенанта невыполнимой. Лишь рядовой Сиваков ни на кого не обращал внимания. Он пристально смотрел на доску и мысленно представлял план своих действий. Все у него получалось просто, но это как раз его и настораживало. Он поэтому не рисковал выносить свою идею на обсуждение. Лейтенант Нефедов обратил на него внимание, спросил.
Рядовой Сиваков, а каково ваше мнение? Вы сварщик.
Рядовой Сиваков встал. В подразделении он слыл лучшим специалистом: сварку вел различными методами, был дисциплинированным и исполнительным солдатом. На его счету имелось несколько рационализаторских предложений. В классе стало тихо.
Вышку, товарищ лейтенант, если разрешите, я сварю прямо на крыше.
Ну, хватил парень, раздался чей-то голос.
Тихо! предупредительно произнес лейтенант Нефедов. Продолжайте, рядовой Сиваков, мы слушаем.
Это как бы подстегнуло солдата, он подробно начал излагать план своих действий.
Вопрос заключается в том, чтобы каждую часть балки заранее приготовить и доставить на крышу. Как? Пусть подумают другие. Тут я не специалист.
Лейтенант Нефедов разрешил сесть солдату, посмотрел еще раз на схему вышки, улыбнулся: действительно, проблема решалась просто. И нет никакой нужды обращаться за помощью к командиру части.
На этом технический совет считаю законченным, сказал он всем. Остаться ефрейтору Ануфриеву и сержанту Евсикову. Встать! Выходи строиться.
С Ануфриевым и Евсиковым они разработали методику подъема каждой балки, а вскоре рядовой Сиваков вышку сварил так, как он предлагал: часть на земле, а часть прямо на крыше водонапорной башни. И началась работа. Три дня солдаты доставали с большой глубины трубы, меняли их и снова ставили. В день пуска эрлифтовой установки почти все сантехники взвода собрались у башни. Лейтенант Нефедов проверил готовность всей системы, приборы, включил установку. На манометре вздрогнула стрелка прибора, пошла вверх по шкале. Молчавшая до сих пор скважина вновь стала давать воду. Это было радостно. Но те минуты уже забылись, и Нефедов находил во всем сделанном лишь рациональное зерно. Помогло делу, значит, хорошо, а нет куда смотрел раньше. Может быть, не случилось бы аварии сегодня.
И он, прежде чем идти на линию, зашел к майору Баранову узнать все, что случилось. А через каких-нибудь десяток минут он шел по трассе.
На другой день мы с ним встретились. Передо мной сидел лейтенант, у которого прежде всего бросались в глаза руки. Они были трудовые и, мне казалось, пахнут они не то машинным маслом, не то еще какой-то другой смазкой. А может быть, этот специфический запах исходил не только от рук. Он весь был пропитан запахами мастерских, подземных колодцев. И это выделяло его среди других офицеров, своих сверстников, которые пришли, как и он, служить всего лишь на два года, но имели дело с радио, в руки только брали отвертку да шариковую ручку. Я не раз с ними встречался в частях. А может, он завидует им, думал я.
Нет, не завидую, сказал он. Человек только тогда будет счастлив, когда убедится, что его работа приносит людям радость. Вот так и у меня Я сам лично не обслуживаю технику, ракеты, установки, но мне приятно, что мой труд нужен сослуживцам, всему коллективу. Порой, правда, заедает тщеславие: хотелось за эти годы сделать больше. Не успею, видно.
А зима не волнует?
Нет, тепло и в домах, и в зданиях будет.
Он улыбнулся, и черные глаза его озарились нескрываемой радостью.
РАСКАЯНИЕ
Эй, Панков, ты где? Строиться пошли! крикнул в сложенные у губ ладони рядовой Шамсулвараев, которого солдаты между собой во взводе и батарее просто называли Шамсул. Ростом он был невысокий, крутоплечий и, несмотря на свою принадлежность к древнему роду татар, лицом походил на русского.
Рядовой Панков на вид еще совсем юный, с мальчишескими чертами лица, черноглазый, со сбитой на затылок шапкой. Он шел по складу, не торопясь, глядя по сторонам на ящики с ЗИПом.
Чего ты тянешься Мало тебе от сержанта Титова влетело, упрекнул его Шамсулвараев, снимая комбинезон.
А-а, все равно. Семь бед один ответ.
Ну, завел. Полгода только служишь.
Зато наслышался уже. Панков то, Панков другое. А ну вас, вспылил он и, скомкав комбинезон, бросил его в ящик.
По головке, думал, за плохую дисциплину погладят. Меняй свой характер, Панков На репетицию пойдешь?
Нет, не пойду. Раз Панков такой-сякой пусть сами, без него
Солдаты их взвода уже стояли в строю, и сержант Титов взглянул на часы, а потом на Шамсулвараева и Панкова, крикнул:
Бегом в строй!
Снег под сапогами скрипел и рассыпался, дорога тянулась лесом, круто впереди поднималась на взгорье и полого опускалась к городку. Шамсулвараев затянул песню, солдаты подхватили. Панков для приличия открывал рот, шевелил губами и искоса поглядывал на шагавшего сержанта. «Пусть, думал он, видит, что я пою. Лишь бы не придирался».
Вечером Панков решил написать письмо. Письмо, однако, не клеилось, и о чем писать домой матери, он не знал. О том, что получил два наряда вне очереди за пререкание с сержантом, ей не напишешь, иное дело Стасу. Друг, до армии играли в одном оркестре. Попробовал ему написать, но тоже не смог сосредоточиться: за стеной в Ленинской комнате сержант Титов репетировал с эстрадным оркестром концертную программу.
Звуки в стенах резонировали, искажались, и Панков досадно морщился, улавливая в игре оркестра фальшивые ноты, нестройность. Сержант Титов кого-то отчитывал, а Шамсулвараев, показавшись после репетиции со вздутыми от мундштука трубы губами, был задумчив.
Тра-та-та, тра-та-та, сидел он на стуле, подшивал воротничок и отстукивал ногой такты.
Тут реже надо ко-нар-мейская тачанка. Слышишь? подсказал Панков.
Спасибо. К сожалению, платить нечем за советы. А ты ведь просто так расточать талант не будешь. Выгоды нет.
Панков вспылил, одернул гимнастерку и ушел курить. По вечерам теперь он искал для себя занятия: со стулом в числе первых спешил устроиться у телевизора, играл в домино, шашки. Но удовольствия в этом не находил. Сначала у него появилась не то жалость, не то сочувствие к самому себе, потом недовольство собой.
А оркестр между тем набирал силы и с каждой репетицией играл лучше. Шамсулвараев повеселел и, расхаживая по хранилищу, пел во весь голос «Тачанку».
«Откуда только у него настроение берется, недоумевал Панков. Все поет». Для него же, Панкова, все здесь было каким-то отчужденным. Ни к службе, ни к самому себе не лежала душа. Чего-то хотелось, о чем-то думалось, но спроси, о чем, он бы не сказал точно. А в требованиях сержанта и прапорщика видел только придирки: не вовремя стал в строй, самовольно ушел в клуб, не прибрал за собой рабочее место. Даже Шамсул и тот чуть что делал замечания:
Не отвертка у тебя зубило Мог бы поточить.
И все это скребло до неприятности, точно наждаком по сердцу. Трубу Панков спрятал в чехол и дал себе слово никогда, ни при каком случае не играть здесь, в батарее. Уединение, на его взгляд, теперь было единственным спасением от всех неприятностей и строгого командирского глаза. Но однажды он услышал за спиной знакомый голос:
Что, Панков, в демоническом одиночестве страдаем?
Повернувшись, он увидел командира взвода старшего лейтенанта Анохина. В темных глазах его прочитал не то упрек, не то ироническую насмешку.
Да так уж, как умею, промолвил Панков вставая.
Жаль, очень жаль. Между прочим, задумавшись и глядя в глаза подчиненного, старший лейтенант продолжал, говорят, когда-то одаренных природой людей, но бездарно прожигающих время, секли розгами. Как думаете, правильно поступали древние?
Может, и правильно. Только человеку видней, что делать, ответил Панков с категоричностью.
Я не согласен. Что отпущено природой человеку, то должно служить людям, всему обществу У вас, например, тоже есть призвание! сказал он вдруг в упор Панкову. Так чего же его от других прятать?..
Несколько солдат подошло к ним. Анохин за разговором их не заметил. Он продолжал:
Обида, видите ли, душу бередит. Его не понимают командиры, товарищи! Еще как понимают! И то, что службу вы плохо начали, и то, что способности имеете А что касается искусства Почему, скажем, наши советские солдаты стояли часовыми при Мадонне Сикстинской? И именно наши, советские!
Ценность, вот и берегли, ответил из-за спины рядовой Савичев.
Не спорю, ценность. А искусство? Творение рук художника? Это уже идет не от ценности, как товара, а гораздо от большего. От сознания людей.
Беседа длилась долго и была не очень-то приятной для Панкова. Но, странное дело, в тот вечер и потом он чувствовал какую-то облегченность. Беспокоило одно: что за мадонна, о которой говорил командир, и где можно ее увидеть? В библиотеке опасливо, чтобы не высмеяли, спросил:
Вера Петровна, нельзя ли, допустим, взглянуть на мадонну?
Рафаэля? Минутку, если не на руках. Вот пожалуйста, и подала репродукции с картин Дрезденской галереи.
Он смотрел и читал. «Меркурий и Аргус», «Семейство молочницы», «Святая Инесса» И тут на него глянула женщина и от нее повеяло каким-то душевным, глубоким спокойствием. «Ах, вон она какая!» подумал он.
Под нею облака, на руках ребенок, старик показывает дорогу. Иди, будто говорит он, иди к людям. Ты величие и начало всей жизни. Ты мать. Панков представил рядом с нею солдат с автоматами, их лица, выгоревшие гимнастерки, пыльные сапоги, руки землепашцев. В том, что ему виделось, было действительно что-то великое, непостижимое, сразу не укладывавшееся в его голову. Вдруг сравнил: он и они. Они и он «А ведь может случиться?.. Нет, глупости, оборвал он себя, оглянулся, словно со стороны кто-то мог прочитать его мысли. И что? Стал бы и не хуже стоял!» подумал он о себе и о товарищах не без гордости. Но, вспомнив упреки сержанта, свое по-детски капризное поведение с этой трубой, сразу сник, устыдился самого себя, только что обуревавших его возвышенных мыслей. И они завладели им, он не смог уже не думать о том, что служба-то ведь только начинается. Все еще впереди.
Спасибо, возьмите, Вера Петровна, сказал Панков с облегчением.
Когда на смотре художественной самодеятельности рядовой Панков исполнил соло на трубе, многие говорили, что труба плакала. Может быть, они и ошиблись. Но в его игре действительно было что-то такое, что выражало и человеческую боль, и радость, и вопрошание к людям, похожее на раскаяние.
НЕУЧТЕННЫЙ ФАКТОР
Вертолет с двумя пассажирами приехавшим из Москвы генералом Прокофьевым и представителем местного штаба полковником Ольховским, поднявшись над сопками, шел в район учений. День был весенний, но холодный и пасмурный. По балкам все еще держался снег.
Генерал вспомнил о низовом пронизывающем ветре и зябко пожал плечами.
Полковник сидел рядом с ним на подставной скамеечке и потирал заледеневшие ладони. Было ему лет сорок пять, не более.
Генерал встретился с Ольховским на заслушивании замысла учения и сразу почувствовал в нем ум незаурядного командира. Но перед общим подъемом подразделений по тревоге генерал все же сделал в его адрес критическое замечание:
Не знаю, не знаю, к чему вы привыкли, однако темп наступления намечен заниженным. Вряд ли вы добьетесь успеха
Товарищ генерал, при разработке решения мы взяли во внимание не только передовой опыт, но и погоду, состояние дорог. По данным метеосводок, с завтрашнего дня начнутся дожди и возможен снегопад, возразил полковник Ольховский, стоя перед развернутой на столе картой. А эти речушки? Летом по щиколотку, а весной и осенью ни пройти, не проехать. Без понтонеров не обойтись. И это приходится учитывать.
Полковник обстоятельно обосновал выведенные им цифры. Генерал вынужден был согласиться с его выкладками.
«Да и что возражать? думал он. Теоретически все правильно».
Что ж, посмотрим, посмотрим, Николай Петрович, заметил он вслух.
Полковник Ольховский сделал руками жест, который как бы говорил: «Конечно, вам виднее, но за свои цифры я головой ручаюсь».
Да и на самом деле: всю ночь в штаб руководства поступали тревожные донесения о продвижении колонн. Они сталкивались с препятствиями, искали обходные пути, маневрировали. Танковая колонна двинулась кратчайшим путем через речушку по понтонному мосту, но мост вскоре утонул, понтонов не хватило, колонна разорвалась, и остаток ее пошел запасным маршрутом. Ночью беспрерывно лил дождь. Потом начала сыпать снежная крупка.