А теперь, сказал подполковник, пойдем смотреть главное.
Обогнув поросшую травой насыпь, солдаты прошли по усыпанной гравием дороге и внезапно оказались перед ракетой. Она лежала на пусковой установке под зеленой маскировочной сеткой, нос ее, острый и длинный, был приподнят и смотрел в голубое небо. Она, казалось, слышала, как вошли и остановились люди, понимала, что о ней говорит подполковник. Офицер рассказывал молодым солдатам о назначении ракеты, привел ее характеристики и разрешил всем подойти поближе. Карпов не удержался и стал трогать крылья рукой. Руки Карпова, привыкшие к деталям, гладили ее белое, холодное тело.
Лисин, оказавшийся рядом, с иронией заметил.
Ты что, влюбился? и тут же засмеялся.
Были они в одном расчете, спали рядом, и тумбочка у них была одна на двоих. Лисин на своей полке держал стопку чистых в клеточку тетрадей, да старый с потрепанной обложкой детектив. Других книжек он не читал.
В наш век, говорил Лисин, надо иметь глаза и уши. А остальное по телевизору покажут. А ты, вижу, Карпов, умнее других стать хочешь. Натаскал романов. Хотя, конечно, ты не дурак. К сержанту пристроился. Тренером заделался.
Ну и что, и ты можешь заниматься боксом.
Нет уж, уволь. Слышал, уже в увольнение записался? Нас, старичков, не пускают, а молодежь Придется тебя воспитывать.
Но что он хотел сказать этим, Карпов так и не понял. Правда, на душе остался неприятный осадок, даже в увольнении Николай не мог забыть этот разговор. Двое солдат, уволенные с ним вместе, сразу куда-то ушли, а он, оставшись один, шел по улице с явным ко всему безразличием. Почти что у каждого дома стояли перед окнами яблони, росли кусты сирени, над заборами висели красные вишни. Карпов увидел речку и обрадовался. Тут можно было побыть, наконец, одному. Он шел вдоль берега, смотрел, как купались люди, и вспоминал о доме. Представлял отца в своей клетчатой рубахе и с очками на кончике носа. Он примостился с напильником у тисков, а мать трясет во дворе половики. Мать то и дело спрашивает его о чем-нибудь. Старик сердится. Он не любит, когда говорят ему под руку. Вспомнил о Василии. Почему-то не пишет. Обрадовался квартиру получил. Борис, может, и не знает, что я в армии. Болтается братуха где-нибудь в океане. Рыбак
К вечеру, когда от домов и деревьев легли длинные тени, опустела речка. Карпов вышел в центр поселка к клубу. Около него собирались ребята, ходили парочками девчонки. В открытую дверь было видно, как на сцене настраивали инструменты музыканты.
Ты чего один стоишь? подошел и спросил Карпова солдат. Хочешь познакомлю?
Спасибо, не думал об этом. Здесь, говорят, есть музей?
Сегодня туда идти поздно. Музей ничего. Для такого поселка просто здорово. А может, пойдем вместе? он взглядом показал на солдата, идущего с тремя девушками. Как раз лишняя. Хорошая девушка.
Меня есть кому ждать, сознался Карпов.
Любовь?.. Сдаюсь, сдаюсь.
Карпов сидел на скамейке и смотрел на все, что происходило вокруг. Но тут прямо на него выскочил из темноты Лисин. Он вдруг попятился назад, его лицо вытянулось и наконец испуг сменила подобострастная, заискивающая улыбка. Лисин как-то боком подошел к Николаю, взял его под руку, торопливо заговорил:
Ты вот что, на меня не сердись, человек я, понимаешь, горяч. Наговорю, наговорю, а потом сам страдаю. К чему я тогда разговор про книжки затеял и сам не пойму. Читай ты все что хочешь! Конечно, меня задело другое, я тебе желал добра, помнишь, тогда на веранде насчет Шишмарева? Но ты, вижу, этого не оценил и меня не понял. Да и ладно. Но в другом мы должны понять друг друга, как солдат солдата. Чего тут говорить, на одной кровати, можно сказать, спим. Правда же?
Конечно, пожал плечами Карпов.
А теперь ты посуди по себе, служишь тут каких-нибудь два-три месяца, а уже потянуло в клуб
Карпов хотел возразить и объяснить ему, что пошел он в увольнение ради того, что хотелось посмотреть, как тут люди живут, что есть интересного в этих краях. Но Лисин перебил его.
Понимаю, понимаю. Кому только не хочется хотя бы одним глазком посмотреть на людей, на всю эту жизнь Обидно, одни танцуют, веселятся, а тут Шишмареву не угодил, и вот Не хочу даже говорить об этом. Хочешь, пойдем вместе. Тут рядом общежитие
Ты в самоволке? спросил Карпов.
Это не столь важно. Но уговор: ты не видел меня, я не встречал тебя. В общем, рассчитываю на твою порядочность. Все. Лечу.
Выгоревшая гимнастерка Лисина скрылась в кустах, а Николай, оставшись один, не знал, что делать. Он чувствовал свою причастность к чему-то дурному и нехорошему, будто бы его обвели вокруг пальца и выставили за дверь чужого дома.
«Лисин, конечно же, в самоволке, подумал Николай. С ним никто меня не видел. Но почему я должен молчать? Почему должен идти против своей совести? Как же так, я присягал, давал слово И не остановил Лисина»
Николай хорошо присмотрелся к темноте и видел все, что происходило рядом, у клуба. Вот дружинники вывели под руки какого-то парня, подскочил прямо к веранде мотоцикл, кто-то из военных взбежал по ее ступенькам. Через минуту этот военный вновь вышел и только теперь Карпов узнал в нем сержанта Шишмарева. Подошел к нему, отдал честь.
Что же вы здесь, не на танцах? спросил сержант.
Случилось что-нибудь? в свою очередь задал вопрос Карпов.
Лисин ушел в самоволку. Вы его не видели?
Он только что был здесь. Пошел в какое-то общежитие.
Так и знал. Идемте вместе.
Общежитие располагалось на краю поселка в двухэтажном кирпичном здании. Весь дом будто вымер. Лишь два угловых окна светились голубым светом. Кто-то бренчал на гитаре.
Он здесь, сказал Шишмарев и постучал в дверь. В квартире засуетились, смолкла гитара. Наконец открылась дверь. На пороге стояла с завитыми короткими волосами девушка. Она явно волновалась. И заговорила притворно-ласковым голосом.
Клавочка, иди встречать гостей. Ну что же вы, проходите, проходите.
Шишмарев осмотрел девушку и в тон ей ласково сказал:
Здравствуйте, девчата!
Здравствуйте, здравствуйте, ну что же вы стесняетесь. Музыка у нас есть. Девушка пыталась изобразить на своем круглом лице и радость, и почтение к гостям.
Вот что, девушки, Лисин у вас? спросил вдруг строго Шишмарев и повел глазами по вешалке.
Лисин? Кто такой Лисин?
Ну что ты в самом деле людям голову морочишь, вышла высокая и черноглазая девушка, Ищут его, значит, надо. Выходи! крикнула она в другую комнату. Лисин увидел в дверях сержанта вместе с Карповым, осуждающе посмотрел на него и направился к выходу.
4.
В обваловке, где стояла ракета, было душно, как в бане. Изредка сюда забегал горячий ветерок, поднимал на дороге бурунчики пыли, шаловливо пробегал у ног Карпова и, обессилев, затихал в горячей воронке капонира. Трава тут почти вся выгорела, а та, что осталась, высохла и шуршала под ногами, точно бумага. Ракета и пусковая установка накалились, брызни на них водой и они, наверное, зашипят.
Лисин изнывал от жары, ничего ему не хотелось делать, опускались руки, все его раздражало, выводило из себя. Он, расстегнувшись, сидел в тенечке, пытался лежать, но ничто в этой духоте ему не помогало. Тогда, чтобы хоть как-то убить время, он решил проверить все, что сделал Карпов.
Целый час до этого Карпов молчаливо, забыв обо всем, возился у пусковой установки. На лице его было такое выражение, какое бывает только у людей сосредоточенных, увлеченных работой.
Лисин осматривал установку, замечал, что лучше этой работы он никогда не видел. Карпов забирался туда, куда он сам никогда не заглядывал, а смазку он наносил как-то по-своему, тоненькой кисточкой, точно писал легкий весенний пейзаж. И все же в одном месте Лисин заметил недостаток, посмотрел на Карпова и подозвал его к себе пальцем. Николай с банкой и тонкой заструганной палочкой в руке подошел к Лисину.
Это ты видишь? спросил Лисин и тут же ковырнул пальцем смазку. В инструкции как сказано?
Читал, знаю металл горячий, получаются подтеки.
Ты мне брось голову морочить. Вот тут, где нужно, тебя нету. Работать нужно, понял. Это тебе не самовольщиков искать! повернувшись спиной к Карпову, сказал Лисин, но сказал так, будто бы последние слова не относились к делу.
Я никого не искал, ответил Карпов. Ты виноват сам. Об этом тебе сказали и на комсомольском собрании.
Для тебя, вижу, не существует солдатской дружбы
Это как ее понимать.
А вот так и понимай!
Вот что, Лисин, думал я, у тебя есть совесть. А выходит На вот банку, концы, становись и работай.
Лисин от удивления округлил глаза, что ты, мол, парень, с луны свалился. Ты думаешь, кому это говоришь! И он рассмеялся, даже схватился за живот, присел на траву.
Да ты что?
Что же ты что же ты, Карпов, если не подчинюсь тебе, не возьмусь за банку, опять побежишь к сержанту? спрашивал Лисин сквозь смех, вытирая глаза платком, будто у него действительно были слезы.
Да! Доложу сержанту. Честное комсомольское. На бюро вместе пойдем, говорил Карпов в тон ему, ставя перед Лисиным банку со смазкой. Тот вскочил, но тут же за капониром услышал чьи-то голоса и смех, блеснул на Карпова глазами и направился к установке.
В капонир вошли сержант Шишмарев, рядовой Балябин и редактор сатирической газеты «Шприц», широкоскулый, с вечной улыбкой на лице рядовой Абдурахманов. Все «прожектористы».
Так, хвалитесь, что вы тут сделали, сказал сержант Шишмарев. А впрочем, сами проверим.
Регламентные работы на установке были оценены на «хорошо». Абдурахманов, глядя на Лисина, спросил:
А «Шприц», видать, помог тебе, Лисин, а?
Помог, помог, видишь, цвету. Меня теперь даже салажата воспитывают, шепнул он на ухо Абдурахманову и засмеялся.
Сержант Шишмарев напомнил Карпову, что сегодня тренировка.
Грушу надо бы сделать, товарищ сержант.
Коль надо, сделаем. Пошли дальше, товарищи.
А вечером, раздетые до пояса, в спортивных трико Карпов и Шишмарев за хозяйственным складом старательно набивали тряпками, старой ватой и клоками сена боксерскую грушу. Карпов держал за края сшитый из брезента мешок, Шишмарев запускал в него до самого плеча руку, трамбовал содержимое этого мешка широким кулаком.
Все это блажь, говорил он. Год прослужил, и уже «старичок». А между тем старикомания не такая уж безобидная штука. Прошлый год двоих пришлось на бюро разбирать.
Я не пойму, что людям надо, сказал Карпов. Прослужил больше, ну и гордись. Батя мой на заводе сорок лет отработал. И честь ему, и уважение. Директор идет с Семенычем за руку, посоветуется.
Шишмарев встал, взял в руки мешок и несколько раз, подняв его, опустил на землю, помял коленом и сел на траву, вытянув ноги.
Я первое время тоже по заводу скучал. А теперь рапорт на прапорщика подал, сказал сержант. Вот так-то Еду учиться.
У Карпова чуть ли не вырвалось: «Значит, на сверхсрочную, товарищ сержант? А как же мы здесь?»
Они привязали веревку, взяли грушу и подвесили ее рядом с кольцами на высокой пирамиде. Тут же нашлись охотники и принялись молотить грушу кулаками. Карпов остановил их, велел всем раздеться до пояса и бежать за ним следом.
5.
На почерневшем кресте старой церкви сидела ворона и с любопытством смотрела туда, где на свалке дрались воробьи и лениво прохаживались голуби. Было туманно, безлюдно, в лужах лежали первые опавшие листья. Вдалеке тревожно и прощально вскрикнул гудок паровоза. За кустами тихо заржала лошадь. Над головой просвистели крылья пролетающих птиц.
Карпов не мог смириться с тем, что с ним нет рядом Шишмарева. Не будет его сегодня, завтра, может, год и больше. А может, они никогда не встретятся. Николай держал в руках его подарок книгу и грустно улыбался. «Был Шишмарев и нету, думал он. Забудет. Казалось бы, не дружили. Хороших людей всегда жалко. И все же хватит сидеть. Здесь был где-то музей».
Карпов без труда разыскал небольшое кирпичное здание, вошел в тихие прохладные залы. Здесь в стеклянных шкафах стояла фаянсовая и хрустальная посуда, были собраны ржавые мечи, пики, шлемы, кольчуги, в другом зале косы, бороны, лежал кнут, которым барин порол непослушных крестьян, кандальные цепи. Людей в музее было мало, они ходили тихо о чем-то перешептывались, с фотоаппаратами, в беретах, должно быть, туристы.
Карпов остановился у стенда, где под стеклом лежал автомат ППШ с разбитым прикладом, рядом с ним комсомольский билет. Карпов посмотрел на фотокарточку и встретился глазами с молоденьким пареньком, он в застегнутой на все пуговицы ситцевой рубашке, волосы у него были, видно, непослушные, растрепанные.
Ваня мой, услышал Николай сзади чей-то голос и повернул голову. С ним рядом в черном платке стояла пожилая женщина. Склонив голову набок, она печально и грустно смотрела на сына. Ее мягкое в морщинах лицо, брови и руки мелко дрожали. Она, сдерживая слезы, смотрела на сына и о чем-то, так казалось Карпову, разговаривала с ним.
Ты-то, сынок, давно служишь? снова повернулась она к Николаю.
Нет, совсем мало.
Мало не беда, лишь бы служил хорошо, сказала женщина.
Больше Карпов от нее ничего не услышал, он вышел из музея и зашагал по тропинке к дороге. У моста через речку остановился. По реке плавали лодки, на одной из них кто-то включил транзистор и над тихими туманными берегами разлилась музыка.
Неожиданно Карпов увидел Лисина.
Он шел с двумя солдатами, что-то им рассказывал и обращался то к одному, то к другому. Солдат этих Карпов не встречал раньше. Лисин, увидев Карпова, приостановился, но тут же опередил своих дружков и подошел к нему.
Напарничек-то твой уехал. Перед кем выслуживаться будешь?
Конечно же, не перед тобой.
А ты не храбрись
Карпов с улыбкой посмотрел на Лисина, потом на его товарищей. Они были такие же, как и он, рослые. Один, который стоял справа, был блондин с совершенно безбровым лицом. Другой смотрел на Карпова с нескрываемым любопытством и не спешил вмешиваться в разговор. Карпов подошел к Лисину.
Жалкий ты человек, Лисин. Мне стыдно за тебя. И вдруг повернувшись к стоявшему за спиной солдату, резко спросил: А ты не с Урала будешь?
Нет. Из-под Минска я.
Земляки, значит. Сказал он и подумав: Там мой батя партизанил. И, не сказав больше ни слова, медленно зашагал от них в сторону городка.
ВТОРЖЕНИЕ
Майор Шамиков вошел в нашу жизнь как-то сразу. Уже в первые дни после прихода в подразделение он удивил всех своим поступком. А было так.
В воскресенье в плавательном бассейне шли соревнования. Одного пловца в нашей команде не хватало. Солдат Волков, руководитель команды, то и дело подбегал к политработнику:
Снимут нас, товарищ майор.
Окинув взглядом столпившихся болельщиков, Шамиков попытался разыскать среди них своих офицеров, но никого не увидел. Судья вторично вызывал пловцов. И вот тогда майор не выдержал, поднял руку.
Я плыву. Минутку! отозвался он.
Болельщики с удивлением переглянулись, а майор наш новый заместитель командира по политчасти начал торопливо раздеваться. Откровенно говоря, многим тогда было не по себе в подразделении нас, молодых офицеров, немало, а на плавание никто не вышел.
После этого случая политработник стал нас тормошить, подбадривать. А мы ему высказывали то, что нас беспокоило. Разве это дело, что за последние два года подразделение растеряло кубки, призовые места, что о спорте мало кто думает, а о молодых офицерах будто бы забыли вовсе?
Что было, то прошло, в раздумье ответил Гиса Ажакович Шамиков, давайте начинать все сначала. Только дружно. В следующий выходной проведем спортивный утренник.
А получится? спросил кто-то с сомнением.
Получится.
Спорткомитет на то есть, с него и спросим.
Работу майор Шамиков повел по-новому. На заседании партийного бюро как-то он предложил план лекций по искусству, литературе, достижениям техники.
А кто читать будет? Где взять специалистов?
У нас они есть, ответил майор. Удивляетесь? Напрасно. Коммунист Лемаев учился в художественном училище. Любит живопись, посещает выставки. Для лекций на технические темы инженеры найдутся. Да и техники многие в академиях учатся заочно.
Так у нас появились свои лекторы. На один час в неделю мы собирались в спецклассе и спорили об искусстве. Сначала это было непривычно: макеты ракет, радиотехнические схемы, в рамках алгебраические формулы, кривые синусоид и тут же репродукции шедевров мировой культуры. Начали с Репина. Мы встречались с задумчивым взглядом вернувшегося в свою семью изможденного арестанта. Нас поражал человек, отказавшийся от исповеди. Мы каждый раз уносили отсюда что-то новое.