А это я еще посмотрю! сказал Казаргулов, упрямо сжимая губы. Мне лично вся эта история не очень нравится.
Ну, давай, смотри-смотри! разрешил директор. А я пока подумаю, кого мне на твое место пригласить. Так что я вам все сказал, а вы уж там сами решайте, как быть
И кивнул головой, давая понять, что они свободны.
* * *
Казаргулов, чуть косолапя, идет впереди Гумера. Плечи у него опущены, руки расставлены, как у штангиста. Здоровый мужчина Казаргулов, никто не скажет, что ему уже далеко за пятьдесят. Если, конечно, смотреть со спины. Лицо у него все в морщинах, виски седые, а глаза усталые. Начальником цеха он работает давно битый-перебитый одних выговоров, строгих и простых, столько, что со счета сбился. И внимание перестал на них обращать. Да и вообще, если честно сказать, не пугливый он до пенсии совсем ничего, как шестьдесят исполнится дня не задержится. Просился года два назад в мастера не пустили. И правильно в общем-то сделали: где еще такого дурака найдут, который будет в сушильном цехе работать? Сюда разве в порядке наказания направлять, да и то на определенный срок. А он таких сроков уже сколько отбарабанил здесь? Как жена говорит давно бы вышел
Вот теперь эта еще история. Яйца выеденного не стоит, а сердце чувствует раскрутят. Что-что, а такое мы умеем, дай только повод! Кто же, интересно, слушок о драке пустил? Кому надо, кому выгодно?
Гумера начальник цеха недолюбливает за дерзость, несдержанность, за то, что всюду свой нос сует. Беспокойно стало с ним, трудно. Раньше как бывало? Сломалось что ремонтировали. Ругали отмалчивались и делали, как считали нужным и возможным.
Как специально жизнь распорядилась, чтобы на одном пятачке два таких характера столкнуть. Словно двух злых котов в один мешок посадили Хабирова да Сафарова. Оба молодые, горячие, нетерпеливые, только куда Хабирову тягаться с Сафаровым? Тот взвалил на себя все производство и тянет, а этот вокруг машин как курица с яйцом носится. Одному надо из них все, что они могут дать, выжать, другому, что называется, и родить, и невинность сохранить. Никак им не разойтись без драки слишком узкая дорожка. Обязательно кто-то кого-то столкнуть должен. По большому счету если, то Хабиров, конечно, прав: нельзя беспощадно технику эксплуатировать, на форсаже далеко ли уедешь? Уже сейчас утром приходишь в цех и не знаешь, что днем случится. А Сафаров одно твердит: все, что крутится, должно крутиться, и никаких гвоздей! С другой стороны, отсюда и зарплата, и премии, и уважение Мне-то что?
Дотяну как-нибудь до пенсии, буду с удочкой на бережку посиживать. Вот тому, кто после меня придет, не позавидую. Ошметки от цеха ему достанутся, если, конечно, до того времени агрегаты доживут еще. О новой технике в основном в газетах и читаю. Есть, пишут, другие уже машины где-то. И если, к примеру, о Сафарове говорить, ему какого коня ни дай, он любого в плуг запряжет и заставит тащить. Что тягловую, что скакуна. Для него разницы нет лишь бы пахал. Потому и в гору идет. Начальству переживания этих коняг до лампочки им план подавай, и чем больше, тем лучше. Так было, так будет, во все времена, себе, что называется, дороже. Но справедливость тоже нужна.
Хабиров хотя и надоел, а зазря на него кто-то клепает: тоже свое дело знает и ради него печется. Сунула его нелегкая к барабану. И не виноват вроде бы прямо, а башку Абдрашитов разбил вот ведь какая штука получается Сафаров, если кому и голову оторвет, докажет, что так оно и было, а этот
Чего молчишь? спросил, не поворачиваясь к Гумеру.
Думаю
Раньше думать надо было. Видишь, как вопрос поворачивают?..
Глухой телефон, усмехнулся Гумер.
Что глухой телефон? не понял Казаргулов.
Да игра такая детская есть: не расслышал чего толком говори, что послышалось Это не серьезно. И не о том я сейчас думаю.
Да нет! Чую, неспроста сюда заворачивают Сидел бы себе в отделе, чего с таким характером на производство лезть?
А что вам мой характер?
Дурной у тебя характер: в каждую дырку затычка. Комсомол перебаламутил, у нас вот тут Всех дырок все равно не заткнешь, как ни старайся.
А вам надо, чтобы я всем в рот заглядывал?
В мой, например, не надо. У меня и без тебя есть кому туда смотреть.
Дальше шли уже молча, недовольные разговором. И разошлись до трех часов в разные стороны так же, кивнув друг другу, молчаливо.
* * *
Через несколько часов Гумер был уволен с работы. На совещании в кабинете генерального директора говорили о плохом состоянии машин, о ремонтной службе, работающей из ряда вон плохо и в связи с этим ставящей под угрозу выполнение государственного плана и социалистических обязательств.
Справка была составлена таким образом, что Гумеру нечего было сказать по существу претензий. Казаргулов пытался возражать, но его быстро осадили, директор фабрики со всем согласился и пообещал принять меры. Сафаров отмолчался.
Завершая совещание, генеральный директор вскользь коснулся случая с Абдрашитовым, но только лишь в связи с многочисленными нарушениями в сушильном цехе техники безопасности. Никто на Гумера, на которого был обрушен главный удар, не смотрел, и едва закончилось все, он, так же ни на кого не глядя, вышел из кабинета, оделся в холодном, пустынном гардеробе и шагнул с порога в метель
Гумер очнулся, потревоженный каким-то странным звуком словно лопнула с тающим звоном гитарная струна.
Внутри стога было сухо и темно.
Он вытянул онемевшие ноги, подвигал руками и прислушался: звон повторился, но теперь он был тише и протяжнее. «Провода! догадался Гумер. Это гудят провода. Значит, здесь, рядом, проходит высоковольтка».
Он разгреб сено, которым завалил вход, и выбрался наружу. Метели не было и следа.
Над огромным сумрачным полем клубились такие же сумрачные облака. Метрах в двадцати верховой ветер тревожил провода высоковольтной электропередачи. Или то гудели черные столбы? Совсем невдалеке виднелись огни города.
«Странно, как я их не заметил? подумал Гумер, оглядываясь. Надо же, заблудился рядом с городом. Так бы и замерз, если бы не этот стог Вон по той улице я, наверное, и вышел в поле, а потом сбился с дороги», сообразил Гумер, все еще удивляясь тому, что с ним произошло.
Проваливаясь по колено в снег, он вскоре и в самом деле вышел на дорогу. Накатанная колесами машин до асфальтовой твердости, она сейчас едва проглядывалась под наметенным снегом. Следов здесь никаких не было значит, никто не проходил и не проезжал: видимо, где-то дальше метель полностью перекрыла дорогу, и там сейчас, должно быть, вовсю работают бульдозеры.
Он шел, обходя наносы, перепрыгивая снежные холмики, и странное дело! жизнь не казалась ему уже такой безотрадной. Словно те несколько часов, которые он проспал в стогу, счастливо подвернувшемся ему в метель, не только сняли усталость, но и тяжелую обиду с души.
И не было ему одиноко в пустынных сумерках, на безлюдной дороге, среди снегов, под холодным, равнодушно темнеющим небом.
Он пройдет сейчас мимо общежития, где в неуютном, пахнущем вокзальными запахами вестибюле отогревалась и томилась ожиданием Ямиля, уже дважды уходившая и вновь возвращающаяся сюда.
Пройдет мимо улицы, ведущей к дому, в котором на втором этаже все так же неизбывно и печально светились желтые окна.
Пройдет, чтобы вернуться на завод, в оглушительный грохот работающих барабанов, кивком головы поздороваться с ребятами, и те сделают вид, что ничего не знают и ни о чем не ведают, переодеться в своей каморке и включиться в такое привычное, такое надоевшее, такое изматывающее душу дело, без которого его жизнь потеряла бы всякий смысл
Он погибнет в середине следующего дня во время запуска первого агрегата, когда двухсоттонный барабан, не выдержав нагрузки, начнет медленно сползать вниз.
В те несколько мгновений, которые еще оставались у людей для того, чтобы предотвратить сокрушительные последствия этого неумолимого падения, Гумер успеет с силой оттолкнуть в сторону оцепеневшего Сафарова.
ДОЖДЛИВАЯ ОСЕНЬ
Я смотрю в окно и вижу ту же улицу, те же дома, что и пятнадцать лет назад. Тогда так же моросил дождь, так же плакали стекла, а небо, затянутое серыми облаками, было таким же неподвижным и мрачным, как бетонный потолок.
Пятнадцать лет. Всего или уже? Мысленно вглядываясь в пролетевшие годы, которые вместили в себя столько разного и радостного, и горького, я думаю о минувшем с грустью: пятнадцать лет! Какой огромный срок, даже страшно представить себе, на что ушло время, отпущенное моей юности. Единственной и неповторимой.
А если бы все в жизни повторялось? Если бы мне удалось вернуться вновь в ту далекую осень? Как бы я жила тогда? С чего бы начала, как бы продолжила?
Я не знаю. Смотрю в окно и вспоминаю уфимскую дождливую осень пятнадцатилетней давности.
1
Я стою у окна и раздумываю: идти мне в гости к Разиле или не идти? Настроения никакого. На улице идет дождь. На огромных лужах плавают желтые листья. Ветер колышет деревья.
Спешат люди, закрываясь зонтиками, какой-то мужчина тащит за руку мальчугана. Тот капризничает. Я вижу сердитое лицо мужчины, его шевелящиеся губы.
Идем скорее домой! очевидно, настаивает отец. Перестань капризничать, мама ждет.
Я представляю, как будет дальше: она встречает их в прихожей, наклоняется к сыну и целует его в щечку.
Куда же это вы пропали? Я уже начала беспокоиться
Никак не хотел домой идти, ворчит отец.
Ты почему папу не слушаешься? спрашивает мама, но мальчуган, уже раздетый, вырывается из ее рук и бежит в комнату к своим игрушкам.
Устал? обращается она к мужу, привычно принимая у него сумку.
Немного, говорит он. Поесть бы чего-нибудь!
У меня все готово, ждала только вас, отвечает она, и они проходят на кухню. И пока он моет руки, она стоит с полотенцем рядом и продолжает разговор: В магазин новые кровати привезли. Импортные.
Сколько стоят? деловито интересуется он.
Сто пятьдесят. Я смотрела очень удобные
Спокойный вечерний разговор двух людей, любящих друг друга. За окном дождь, а здесь тепло, уютно. Тихо звучит музыка из репродуктора. Пахнет вкусным обедом. Мальчуган гремит игрушками в соседней комнате. Наверное, это и есть счастье.
Я представляю себе эту картину, и мне грустно. Оглядываюсь, словно сравниваю свою комнату с тем, что возникло в воображении.
Уже темно, но свет не зажжен. И если я сама не включу лампочку, никто за меня этого не сделает. Я живу одна. У меня однокомнатная квартира. Хорошая современная мебель. Центр города. Рядом с моей работой. Я хорошо зарабатываю, могу позволить себе купить то, что мне хочется. Могу делать то, что нравится. Могу уйти и вернуться в любое время. Я многое могу, и никто мне не указ. Но радости от этого мало. И с каждым годом все меньше. Если правда, что счастье это отсутствие желаний, то я, наверное, должна быть счастливой: а что мне еще желать? Желания появляются тогда, когда есть к кому обращаться с ними. «Милый, мне так хочется» Или: «Любимый, я мечтаю» Или: «Дорогой, я благодарна тебе, что ты вспомнил» Я не могу произносить этих слов, потому что у меня нет ни милого, ни дорогого, ни любимого. Не скажешь же себе: «Я хочу замуж»?! Смешно! И это уже не желание, а фантазия. В моем возрасте надо быть реалистичнее. «Ты уже использовала все свои шансы», говорит мне моя соседка, каждый раз осматривая меня с ног до головы в поисках, очевидно, очередного изъяна. Ей доставляет удовольствие упрекнуть меня в том, что я не замужем. Словно это я виновата в том, что она сама осталась в старых девах. Я внимательно слушаю, а потом смеюсь: «Пока женщина помнит свой последний поцелуй, еще не все кончено». «На что ты намекаешь?» она сжимает свои тонкие бескровные губы и бледнеет. «Это Мопассан, отвечаю я безжалостно. Афоризм». «Какая пошлость!» фыркает она и уходит, плоская, как камбала. Вот ей, действительно, даже фантазировать не надо. Потому что не с чем сравнивать. Она была обречена на одиночество еще в утробе матери. И не потому, что страхолюдина, а потому, что зла и завистлива. Мне ее не жалко. Других жаль, ее нет. Если она каким-то образом выйдет замуж, я удавлюсь. Не из-за зависти, нет. Просто из-за того, что потеряю вообще веру в мужчин. В их умственные способности прежде всего. Мы с ней как два враждующих государства, которые никак не могут жить друг без друга: ни дружить, ни воевать только сосуществовать. И вести бесконечную психологическую войну. Когда мне весело, ей грустно. И наоборот. Иногда я специально включаю танцевальную музыку, хотя у меня кошки на сердце скребут. Я знаю, за стеной в этот момент у соседки начинается мигрень, что не помешает ей торчать у дверного глазка, наблюдая за моей дверью. Ей страстно хочется застукать кого-нибудь, входящего или выходящего из нее.
Я ее ненавижу. Она ненавидит меня. Но по обе стороны бетонной стены мы мечтаем об одном и том же: встретиться с хорошим человеком и выйти замуж. Не знаю, как она представляет себе свою жизнь в замужестве. Может быть, она собирается и дальше ходить в застиранном халате, в рваных шлепанцах и с чудовищной прической на голове, пить молоко прямо из пакета, охать и ахать по поводу своих несуществующих болезней. Мне же видится так: вот он возвращается усталый, с работы, я встречаю его у дверей, подставляю щеку для поцелуя, но он целует меня прямо в губы, прижимая к себе: «Фу! нарочито морщусь я. Ты весь пропах табаком!» «Я очень соскучился, говорит он, не выпуская меня из объятий. Потом он осторожно касается моего живота и спрашивает озабоченно: Как поживает наш Айрат?» «Почему Айрат? смеюсь я. Альмира чувствует себя хорошо». Мы уже давно спорим, как назовем нашего ребенка ему хочется мальчика, мне девочку.
Но это, конечно, только игра: мы оба с радостью ждем ребенка, кем бы он ни был. «Я тебе рожу и мальчика, и девочку», говорю я примирительно, ласково проводя пальцем по его бровям.
Затем мы ужинаем, а он рассказывает о том, что у него было на работе. Мне все интересно знать все, что касается его. Наверное, это и есть счастье сидеть вдвоем в уютной комнате, разговаривать, зная, что каждый твой совет выслушивается со вниманием и благодарностью
Но даже близкой подруге я не рассказываю о своих мечтах. И никогда не расскажу. В глазах знающих меня я человек веселый и жизнерадостный. Разговоры о счастье я не поддерживаю. Может, поэтому все считают, что сама я вполне счастлива. «У тебя счастливый характер, Сария», уверяют меня, и я соглашаюсь.
«Что ей, она такая счастливая!» слышу частенько о себе и не спорю. Смотрю, как крутятся мои замужние подруги дети, магазины, уборка, стирка, нехватка денег, ссоры и размолвки Боже, озабоченные, издерганные, они вызывают во мне не сочувствие, а зависть, потому что ничего этого у меня нет. Вечерами, закрывшись в своей прекрасной квартире, я готова выть от тоски. Только разве кому скажешь об этом? Не поверят, или услышишь с жиру бесишься Иногда я подхожу к зеркалу и смотрю на себя придирчиво и строго. Разглядываю со всех сторон, благо зеркало позволяет видеть себя в полный рост. У меня хорошая фигура: длинные стройные ноги, тонкая талия, прекрасной формы грудь, большие глаза Какого черта вам, ребята, еще надо? Молода, красива, с высшим образованием и квартирой в центре города. Назовите мне еще кого-нибудь с такими данными! Я в общем-то удачлива! С квартирой мне, например, крупно повезло, до сих пор не верится. Когда я после окончания института пришла в первый раз в НИИ, совсем было духом пала: кругом старики да мымры, а те, кто помоложе, естественно, женаты или замужем. Поговорить по душам и то не с кем. Надумала было куда-нибудь на ударную стройку податься, да напомнили: отработай свои три года, потом, пожалуйста, хоть на все четыре стороны. Осталась, конечно, куда же деваться? А через полгода институт получает однокомнатную квартиру, которую некому оказалось давать, кроме меня: все очередники от нее носы воротили, детей много им двух-трехкомнатные подавай. Ну, мне как молодому специалисту и дали. Аж стон стоял по всему институту. Конечно, слухи разные поползли: где-то рука есть или в любовницах у высокого начальства ходит. Сразу я знаменитой стала, люди в нашу комнату из других отделов специально приходили посмотреть на меня.
А я ордер двумя пальцами взяла из рук начальника АХО, повертела его и спрашиваю так, будто каждый день квартиру получаю: «Надеюсь, этаж не первый? И мусоропровод есть? О телефоне не интересуюсь это само собой». Он от такой наглости даже рот открыл, а присутствующие просто ошалели. Только мне что? Я же ни у кого ничего не просила. Дают, значит, положено. А раз положено будьте добры, чтобы все было в порядке. И вообще удивляюсь, как другие в благодарностях рассыпаются, руки к сердцу прикладывают от избытка чувств. За что, спрашивается? В нашей стране квартиры всем дают. По очереди, правда, но это уже детали. И не какой-то там Иван Иванович благодетель, а государство о своих гражданах беспокоится. Вот государству и надо спасибо говорить, а не Ивану Ивановичу, который мнит из себя черт знает что, руки ему теперь, что ли, целовать? «Ну ты, Газизова, даешь! возмущается начальник АХО. Хотя бы людей постеснялась!» «Хорошие люди поймут, не сомневайтесь», говорю я назидательно и гордо выхожу из кабинета, чтобы в коридоре, где никого нет, подпрыгнуть от радости до потолка. Пусть он обо мне думает, что хочет, я меняться не собираюсь от того, что квартиру дали. По земле надо твердо ходить и голову высоко держать, я так считаю.