Сколько так будет, говорите? Нет, вы мне русским языком скажите, сколько будет продолжаться такое безобразие?!
Громову стало жаль повара, безмолвно принимавшего все ее попреки, он почти насильно накинул на Аду пальто и, схватив под руку, увел за собой. Случайно обернувшись, вдруг увидел, как повар глядит ей вслед исподлобья с неприкрытой ненавистью.
А они тебя, наверно, здорово не любят,сказал Громов.
Кто «они»?спросила Ада.
Твои служащие, все эти нянечки, кастелянши, повара, официантки.
Она равнодушно пожала плечами.
Пусть их,сказала.Мне их любовь ни к чему, лишь бы дело свое делали, а что они там обо мне думают, меня абсолютно не интересует...
Они прожили вместе без малого восемь лет, Аде исполнилось уже сорок, и временами, особенно по утрам, она выглядела пожилой, очень усталой. Но она не сокрушалась, бегло окидывала себя в зеркале взглядом, иногда говорила философски спокойно:
Всему свое время...
Наскоро кивала Громову и неслась в профилакторий, там ее постоянно ждали неотложные дела: то надо было выбить диетическое питание язвенникам, то получить новую мебель, то хлопотать о штатной единице, которой не хватало для полного счастья,диетсестру, или фтизиатра, или врача-специалиста по лечебной физкультуре.
Много позднее, когда они уже были в разводе с Адой, Громову припомнился один случайный разговор. Дарья Федоровна, которую Ада особенно часто и охотно честила, сказала ему однажды после особенно яростного Адиного разноса:
Эх, Илья Александрович! А ведь вы прогадали, голубчик!
Чем прогадал?не понял Громов.
Тем, что на нашей Адочке женились,выпалила прямехонько ему в лицо толстуха.На таких, прямо скажу, не женятся.
Вот еще,возмутился Громов.Почему на таких не женятся?
Потому, что она больше о себе, чем о муже да о семье думает,отрезала Дарья Федоровна.Потому и детей не стала заводить, эгоистка стопроцентная.
Громов только усмехнулся в ответ. Что с нее взять?
Не спорить же с нею, в конце концов.
Но когда спустя примерно семь лет Ада заявила ему, что он ей мешает, он вдруг вспомнил слова, сказанные как-то толстой кастеляншей.
Ты стоишь у меня на дороге,откровенно сказала Ада.И мне приходится приспосабливаться к тебе.
А по-моему, бракэто всегда в какой-то степени приспосабливание друг к другу,сказал он.
Ада пренебрежительно пожала плечами:
Пусть так. Тогда тем более все это не для меня.
После профилактория она уходила в библиотеку, целые вечера проводила там за книгами, готовилась к защите кандидатской. Иной раз даже жаловалась Громову:
Я опоздала со своей диссертацией лет на десять. Мне бы теперь в пору докторскую защищать.
Как-то он сказал ей:
А ты, видать, честолюбива сверх меры.
Она спокойно согласилась:
Да, наверно, так оно и есть. Ну и что в том такого?
Расстались они довольно миролюбиво. Ада даже шутила напоследок:
В плохих романах обычно пишут: «Они оставались друзьями...»
Пусть так и будет в жизни,предложил Громов.
На заводе ему дали квартиру, он отдал ее Аде, сам переехал в общежитие.
К нему хорошо относились, в общежитии все устроилось так, что ему сумели предоставить маленькую, но отдельную комнату. И он жил в этой комнате вплоть до того самого дня, когда познакомился с Эрной Генриховной.
...Он обернулся к Эрне.
Странно как-то все получилось.
Что странно?
Я полагал, что больше уже никогда не женюсь.
А разве ты женился?
Буду жениться.
На ком?спросила Эрна, предвкушая ответ и в то же время страшась его.
На тебе, ясное дело.
А если я не пойду?
Пойдешь,уверенно сказал Громов.Я тебя очень и очень буду просить, и ты согласишься, в конце концов...
Она посмотрела на него.
Скажи, неужели за все эти годы у тебя не было ни одной женщины?
Почему не было? Были,ответил он.Не хочу врать, были женщины, и даже совсем неплохие. Но меня удивляет другое.
Что же именно?
Я ни на ком не хотел жениться. Ни на одной из них, впрочем, их было не так уж много, но у меня даже и мысли такой никогда не возникало. Веришь?
В общем, да.
А на тебе хочу жениться.
Почему на мне хочешь?
Хочу, и все тут. А почему это тебя до такой степени интересует?
А почему это не должно меня интересовать?
Потому что это аксиома, не требующая доказательств. А вот если бы твой мыслительный аппарат был покрепче, ты бы стала интересоваться куда более значительными вещами.
Например, какими?спросила Эрна. Она чувствовала себя немного задетой словами Ильи.
Например? Примеров сколько угодно. Ответь мне, пожалуйста, на самом ли деле существовал граф Калиостро? Какая звезда в небе должна погаснуть первой? А как обстоит дело с Николаем Первым? Помер ли своей смертью или покончил жизнь самоубийством? А что касается Александра Первого, то не ушел ли он шататься по городам и весям под именем некоего старца Кузьмича? Кто точно убил президента Кеннеди? Кому это было выгодно, как думаешь?
Пошел-поехал,сказала Эрна.
А что? Если хочешь, вот они налицо, неразрешенные загадки, которые так и остались загадками для многих и многих поколений...
Он огляделся вокруг, потом быстро, крепко прижал к себе Эрну.
Перестань,строго остановила она его.Мы же на улице.
А разве я считаю, что мы в Большом театре?
Мы на улице,строго повторила она.
Но никого же нет, разве не видишь?
Вроде никого,согласилась она.Что же из того следует?
Он улыбнулся:
Следует то, что нас никто не осудит. И очень прошу тебя, перестань спрашивать, почему я хочу на тебе жениться. Даже у ангела в конце концов может терпение лопнуть. Не будешь больше спрашивать? Даешь слово?
Она ответила покорно:
Даю.
Глава 9. Леля
Гриша приехал, как и обещал, спустя пять дней. Рано утром позвонил Леле:
Это я, мой дорогой, узнаешь?
Да,ответила Леля,узнаю.
Как ты?продолжал спрашивать он.Все хорошо?
Все хорошо,ответила Леля.
Когда мы увидимся?спросил он.Я до того соскучился по тебе. А ты?
Даже не знаю, что тебе сказать.
Почему не знаешь?
Он засмеялся. Она представила себе, как блестят сейчас его угольно-черные глаза, он нежно глядит на трубку так, словно перед ним она, Леля...
Ты скучала?повторил он свой вопрос.Скучала по мне?
«Ужасно,хотелось ответить Леле,ужасно скучала, все время думала только о тебе, места себе не находила...»
И это была бы чистая правда. Как же она тосковала по нем! И в самом деле, места себе не находила, и думала, думала, думала только лишь о нем.
Но нет, так нельзя говорить! Почему нельзя? Потому что нельзя. Потому что, как бы она ни старалась, ей уже не позабыть той узкоплечей, с усталым лицом, его жены, матери его сына... И еще Леля знала, что жена и сын Гриши будут постоянно здесь, рядом с нею и с Гришей, на расстоянии протянутой руки. И не уйти от них, не скрыться, не позабыть, не пренебречь.
Я сейчас очень занята,сказала Леля.Не могу больше говорить.
С размаху повесила трубку. То-то, должно быть, он разозлился, нет, не то, не разозлился, а удивился: как же это так, почему, что такое?..
Само собой, он позвонил тут же.
Леля не подходила к телефону. Подошла Надежда, сказала:
Сейчас узнаю.
Меня?спросила Леля, стоя на пороге своей комнаты.
Надежда усмехнулась:
Кого же еще в такую рань?
Скажите, что я уже ушла.
Надежда пожала плечами. Терпеть не могла лгать, придумывать невесть что. Однако не стала возражать. Сняла трубку, сказала сухо:
Ее нет дома.Послушала немного.Право, не знаю.
Должно быть, он все еще не хотел отпускать ее, все еще не верил ее словам.
Не знаю,повторила Надежда, добавила с ледяной вежливостью:Простите, я тороплюсь...
Повесила трубку и немедленно накинулась на Лелю:
Очень прошу тебя, займись наконец упорядочением своих романов! Сама придумывай, сколько хочешь, но не вынуждай других, слышишь?
Я еще не оглохла,ответила Леля.
Он встретился с нею через час, когда она выходила из дома. Стоял возле подъезда, ждал. Угрюмый, разом постаревший, в знакомом сером пальто, на голове шапка-ушанка.
Увидел ее, недолго раздумывая, рванулся к ней:
Лелька! Родной мой, что случилось?
Ничего,сказала Леля.Ну что ты в самом деле?
Быстро пошла вперед по улице, и он пошел рядом с ней, не отставая ни на шаг.
Он сказал:
Постой! Остановись хотя бы на минутку!
Она остановилась. Он посмотрел на нее горячими черными глазами:
Что случилось? Можешь мне в конце концов объяснить?
Ничего не случилось,ответила Леля. Намеренно отводила глаза в сторону, чтобы не встречаться с ним взглядом. Было боязно, вдруг не выдержит, не сумеет побороть себя и все, все станет по-прежнему.
По-прежнему? А как же его жена, поблекшая, невзрачная? Как же его сын, похожий на него, с отцовскими угольно-черными глазами? Куда от них деться? Как позабыть?
Потом Леля подумала: интересно, рассказала ли жена ему о том, что кто-то звонил ей от его имени, вызывал на Белорусский вокзал? Черт бы побрал эту Симочку, она одна во всем виновата! Она все придумала, весь этот дурацкий розыгрыш с посылкой, из-за нее Леля поперлась на вокзал. Леля вздрогнула: вдруг показалось, где-то в толпе мелькнуло лицо жены, ее печальные глаза, чуть полуоткрытые бледные губы.
Что за наваждение, однако! Ведь она для Лели решительно чужая, посторонняя, почему же Леля должна жертвовать своей любовью ради посторонней, чужой женщины и ее сына?
Во имя чего? Зачем?
Гриша продолжал смотреть на Лелю:
Что же с тобой, говори...
Только сейчас Леля заметила, что они стоят на углу, возле Никитских ворот, их обгоняют и спешат навстречу прохожие, а они стоят и не замечают этот постоянно обтекающий, непрерывный поток.
Что же сказать Грише? Как объяснить все то, что она чувствует, что не дает покоя все эти дни?
Сперва было так: думалось, приедет Гриша, все разом утрясется, образуется, все будет идти, как шло. А все оказалось иначе.
Пусти меня,сказала Леля.Мне пора...
Сперва ответь мне,сказал он.
Она поняла, надо сказать что-то очень грубое, резкое, такое, что может сильно уколоть его. Так уколоть, чтобы он отвернулся от нее раз и навсегда!
Что же сказать? Какие отыскать слова, когда ей вовсе не хочется обижать его, когда, напротив, кажется, с какой нежностью она бы приникла к нему, обняла бы его и рассказала обо всем, и он бы успокоил ее. Он умел успокаивать. Умел слушать, выслушает, подумает немного, скажет: «А, ерунда...» И глядишь, недавняя забота, которая казалась непреодолимой, вдруг растаяла словно дым, как не было ее никогда!
Но сейчас-то как раз от него и надо скрыть свою заботу. Однако он нашелся и на этот раз, облегчил ей задачу.
У тебя появился кто-то другой?спросил.
Вот-вот, этого и следовало ожидать! И как только она сразу не догадалась? Вот на чем следует играть!
Да, появился,сказала она.
Ты любишь его?
Люблю.
Он очень громко, чересчур громко засмеялся.
Как же все быстро произошло,сказал,не успел я уехать, всего на неделю, и ты уже готова, влюбилась в кого-то другого!
Леля тоже заставила себя засмеяться.
И так бывает, разве нет?
Правда,сказал Гриша.
Дашь мне наконец уйти?спросила Леля.
Он отступил на шаг, потом внезапно схватил ее за руку.
Лелька, маленькая, ты же врешь, я чувствую, ты врешь с начала до конца!.. Ну как ты не понимаешь, для меня на всем свете сейчас только ты и никто больше!
«Для меня тоже ты,рвалось с Лелиных губ.Я думаю о тебе, я скучаю по тебе, я считала часы и дни, отделяющие нас друг от друга, наверное, и больше никогда никого не сумею полюбить так, как люблю тебя...»
Еще раз прошу,холодно произнесла она,иди и оставь меня...
Очень тихо, почти неслышно он спросил:
Тебе в самом деле хочется, чтобы я ушел?
В самом деле!закричала она.Да, да, да! Хочется, очень хочется, чтобы ты ушел, чтобы мы больше никогда, слышишь, никогда не виделись, и не нужно нам видеться...
Какая-то дама в дорогой шубе, в пышной меховой шапке недоуменно оглянулась на Лелю. И старик, шагавший вслед за дамой, тоже глянул на Лелю.
Хорошо,сказал Гриша.Как хочешь.
Леля отвернулась от него: боялась, еще минута, еще полминутыи она разрыдается в голос, и обнимет его, и никогда никуда не отпустит...
Она побежала в другую сторону, к Арбату, добежала до особняка, в котором некогда жил Гоголь. Старый дом равнодушно глядел на улицу хорошо протертыми стеклами окон.
А Гриши нигде не было видно, он не шел за ней.
Стало быть, поверил. Не сразу, может быть, не окончательно, но все же поверил.
На миг стало обидно. Выходит, он ее вовсе не любит, выходит, она ему не дорога, если он так легко отказался от нее.
Она поняла: подспудно жила в ней мысльон не поверит, догонит ее, добьется правды.
Внезапно захотелось увидеть его, сказать прямо в лицо: «Дурачок, как же ты мог поверить?»
И он обрадуется. О, как же он будет счастлив! Черные глаза загорятся, губы раздвинутся в улыбке, как бы наяву она увидела его глаза, щербинку между передними зубами, крохотную родинку на щеке, под глазом.
Нет, нельзя! Ничего не надо говорить, пусть все будет идти так, как идет, пусть!
Она вернулась к своему дому. Гриши не было видно. Она поднялась по лестнице наверх. Мария Артемьевна открыла дверь, глянула на нее, испугалась:
Что с тобой, доченька?
Леля хотела было с независимым видом пройти мимо, не выдержала, уткнулась носом в ее плечо.
Что случилось?спросила Мария Артемьевна.
Идем в комнату,сказала Леля.
Они вошли в свою комнату, Мария Артемьевна заперла дверь.
Теперь никто не войдет, не помешает,сказала.Давай, расскажи все.
И Леля рассказала. Все как есть, без утайки.
Глава 10. Валерик
Он ждал ее на лестнице, возле квартиры, вглядывался во всех поднимавшихся по лестнице женщин, не стесняясь, спрашивал:
Вы Надежда Ивановна?
Ему коротко бросали: «Нет»и проходили мимо. И только одна, высокая, костистая, мужеподобная, из-под полей панамы выбивались седеющие пряди, в руках кошелка с продуктами, остановилась рядом с ним.
Тебе какую Надежду Ивановну? Бобрышеву?
Да,ответил он.Это вы и есть Надежда Ивановна?
Нет, я ее соседка, меня, зовут Эрна Генриховна. Зачем она тебе?
Смуглые щеки его порозовели.
Ну, не надо,сказала Эрна Генриховна.Не хочешьне говори, я тебя не неволю.
Я приехал днем и прямо к Надежде Ивановне,сказал он,а ее нет. Теперь вот жду ее здесь...
Идем ко мне,решительно сказала Эрна Генриховна.У меня тебе удобнее будет ждать...
Он послушно пошел вслед за ней. Она открыла свою комнату, положила на стул кошелку с продуктами.
Чаю небось хочешь?
Он осмелел, сказал:
Я бы и съел что-нибудь, если можно.
Можно,сказала она и добавила:Молодец! Вот так и следует поступать, всегда говори то, что думаешь! Сейчас поставлю чайник...
Она вышла на кухню, а он огляделся вокруг. Какая чистая, ухоженная комната! Нигде ни пылинки, все блестит, а на паркете можно свободно играть в шахматы.
Эрна Генриховна снова вошла в комнату, неся на подносе тарелки с закускамисыром, колбасой, рубленой селедкой и баночкой майонеза.
Вынула из серванта чашки, расставила их на столе, в середине поставила вазочку с вареньем. Потом принесла чайник, налила в чашки кипяток и заварку.
Приступим?спросила.
Приступим,откликнулся он, положил себе на тарелку рубленой селедки, полил ее майонезом, а Эрна Генриховна между тем сделала ему два бутерброда с сыром и с колбасой.
Мне нравится у вас,сказал он.
Кстати, как тебя зовут?спросила она.
Валерик. Я бы еще выпил чашку...
Пожалуйста. А что конкретно тебе нравится у меня?
Прежде всего то, что чувствуется, здесь хозяйничают руки, которые все умеют. Вот хотя бы этот абажур и рамки для картин и подоконники...
Верно,воскликнула Эрна Генриховна.А ты, Валерик, наблюдательный!
Над абажуром летали на невидимых лесках легкие деревянные птички. Это сделал Илюша, сам выпилил птичек, повесил их, и они летали безостановочно от малейшего дуновения воздуха. И рамки для картин он тоже покрасил, покрыл лаком. И подоконник украсил как-то, когда Эрна Генриховна была на дежурстве в больнице, взял и уложил синие и малиновые плитки на подоконник и сказал: «Очень хотелось сделать тебе этот маленький сюрприз...»