Лена не на шутку обиделась на свекровь.
Знать ее не хочу,сказала,ей какие-то саженцы дороже собственного внука...
Не обращай внимания,сказал Семен,мама, она чудачка, конечно, но уверяю тебя, это все на словах, а не на деле...
Поживемувидим,сомневаясь, ответила Лена, и, как показало будущее, она оказалась права.
Семену удалось поменять Ленину комнату на большую. И когда родилась Леля, они уже месяца три, как жили в новой, просторной комнате на Малой Бронной.
Оба они долго выбирали подходящее имя для дочки: то хотели назвать изысканно, что-нибудь вроде Изадора или Альбина, то просто, незамысловато, вроде Дарьи или Марфы.
Лена и Семен спорили друг с другом, а время между тем шло. Девочке было уже около месяца, но имени она все еще не получила, родители называли ее солнышком, лапочкой, радостью и сокровищем, а имени, обычного, человеческого имени у дочки все не было.
И однажды после долгих споров решили: пусть будет Елена, как мать, а сокращенно звать Леля, чтобы не путать с Леной. Так и сделали, а после признавались друг другу:
Словно гора с плеч...
Лена говорила:
Обычно все люди тычутся в закрытые двери, а рядом открытая калитка, толкни и войди...
Конечно,соглашался Семен,проще всего было бы с самого начала взять на вооружение твое имя, и дело с концом, всякого рода споры ни к чему...
Лена пока что не работала, ребенок забирал буквально все время. Хорошо еще, что соседка, к слову единственная соседка в квартире, попалась хорошая, бывшая медсестра Вера Тимофеевна, крупная, громкоголосая старуха, некогда работавшая в Боткинской больнице.
Она была многословна, беспокойна, впрочем, очень добра, постоянно о ком-то заботилась, кому-то спешила помочь.
С первого же дня она начала заботиться о Лене, когда ходила в магазин или на рынок, то покупала и себе и Лене, помогала ей купать Лелю, а случалось, и нередко, спрашивала:
Как у вас с деньгами? Есть?
И, несмотря на уверения Лены, что все в порядке, что они сумеют дожить вполне безбедно до следующего гонорара или получки Семена, молча вынимала десятку, а иной раз и две, говорила:
Отдадите, когда сумеете...
Лена непритворно поражалась: почему у Веры Тимофеевны, живущей на скромную пенсию, всегда есть деньги, а у них...
Просто-напросто она хорошая хозяйка,решила Лена,а я никудышная...
И никудышные хозяйки на что-нибудь могут сгодиться,шутил Семен.
Хотя Вера Тимофеевна говорила, что равнодушна к собакам, она безропотно соглашалась гулять с Плюшкой, если Семена не было дома, а Лене именно в тот самый момент, когда Плюшке приспичит выйти на улицу, надо было кормить дочку.
Но Вера Тимофеевна, как оказалось, была рассеянна. Как-то пошла с Плюшкой на улицу, привязала ее к дереву, сама отправилась в магазин. Вернуласьнет Плюшки. Поискала, позвала ее, нигде нет. С тем и вернулась домой, сказала Лене:
Бейте меня, Леночка, я потеряла собаку...
Лена не дослушала ее, как была в ситцевом халатике, в тапках на босу ногу, бросилась бежать, хорошо, что была теплая осень и она не простудилась. Возле дома Лене повстречался Семен, Лена бросила ему на ходу:
Бежим искать Плюшку!
Семен бежал вровень с Леной, спрашивая по дороге:
А Леля с кем?
Не знаю,ответила Лена, не сбавляя темпа,бежим...
Им повезло, неожиданно они наткнулись на Плюшку. Собака стояла в переулке возле Патриарших прудов, растерянно поглядывая на проходивших мимо людей. Увидев Лену и Семена, вдруг взвизгнула, бросилась к ним, заливаясь радостным лаем.
Смотри,сказала Лена, глаза ее мягко и влажно блестели,смотри, она улыбается, ты не находишь?
Я нахожу, что следует думать о дочке,сказал Семен,пошли скорее...
Вера Тимофеевна встретила их с виноватым видом.
Уж вы простите меня,начала быстро и возбужденно,видно, какой-то хулиган взял и отвязал и пустил ее на все четыре стороны...
Все в порядке,заверила ее Лена, но Семену сказала:Что бы ни случилось, как бы ни нужно было гулять с Плюшкой, больше я ее Вере Тимофеевне не доверю, никогда в жизни!
Изредка к ним приходила мама Семена, казалось, вместе с нею в комнату врывается бурный, неспокойный порыв ветра.
Несмотря на солидные годы, она была по-прежнему неугомонна, отличаясь поистине неистощимой энергией. И минуты не могла посидеть на месте, бегала от окна к двери, размахивала руками и говорила, говорила...
Ее деятельность в домоуправлении не угасла со временем, а, напротив, расцвела еще сильнее: теперь она была председателем товарищеского суда, жильцы навалом тащили к ней всякого рода заявления: кто жаловался на шум бойлерной во дворе, кто требовал запретить кормить двух кошек, обитавших в котельной, кто подавал заявление на соседа, регулярно включавшего приемник после одиннадцати...
Свекровь подробно, не пропуская мельчайших деталей, рассказывала сыну и невестке о всевозможных конфликтах, возникавших чуть ли не ежечасно, и о том, как ее такт, врожденное уменье сглаживать острые углы, ее дипломатичность помогали ей находить благие решения для обеих конфликтующих сторон, при этом она поглощала немыслимое количество чаю, потом, улыбаясь, махала перед носом внучки широкой ладонью:
Пока, малышка...
И вновь исчезала на неопределенный срок.
Лена свекровь не любила и не пыталась скрывать свою нелюбовь. Подумать только, старая женщина, нет никого на свете, кроме сына и внучки, и хоть бы когда-нибудь чем-либо помогла! Хоть бы спросила просто ради интереса: «В чем вы нуждаетесь? Вам ничего не нужно?»
Семен уговаривал жену:
Брось расстраиваться, и без нее обойдемся...
Он работал теперь в штате большой московской газеты, по-прежнему был репортером, по-прежнему мечтал стать в будущем знаменитым писателем.
Правда, у него решительно не хватало времени писать прозу, однако он не терял надежды, полагая, что подрастет дочка, станет ходить в детский сад, и тогда-то он засядет, выдаст на-гора повесть, а то и роман, страниц этак на четыреста с гаком...
Стихи он уже перестал писать. Одна лишь проза тянула его. Он мечтал о том, как напишет свой роман и опубликует его сперва в литературно-художественном журнале, потом в издательстве, мысленно ему виделся толстенький томик, на котором крупным, отчетливым шрифтом напечатаны его имя и фамилия полностью: «Семен Лигутин». Это была его тщательно скрываемая ото всех мечта, принадлежавшая лишь ему одному. Ну и Лене, конечно.
Был, правда, еще один человек, которому Семен однажды доверил свою тайну. Это Маша Коршилова, сотрудница отдела писем.
Угловатая, смуглолицая, коротко, по-мальчишески, стриженная, она ходила широким мужским шагом, носила блузки типа мужских рубах с галстуком; Маша была старше его года на два, откровенно некрасивая, она не пыталась ни молодиться, ни сделать себя хотя бы немного красивее.
Она была общительна, жизнерадостна, отзывчива. Но, несмотря на свою общительность, о себе говорила мало, неохотно, лишь однажды охарактеризовала себя:
Мы бабы-мужики...
Что это значит?спросил Семен,что еще за бабы-мужики?
Так говорили у нас в деревне,ответила Маша,ведь я родом из деревни, из Калининской области.
Впрочем, никто ничего не знал о ее жизни вне редакции.
Идя вместе с Семеном домой (им было по дороге, она жила в Большом Власьевском), Маша сказала небрежно:
А я тебе завидую, честное слово!
Чему ты завидуешь?спросил Семен.
У тебя ребенок. Это такое счастье!
Да, конечно, счастье,согласился Семен.Но и, признаться, тяжело, если хочешь знать правду...
Все равно счастье,заключила Маша, стала тут же говорить о чем-то совсем другом: куда бы поехать в отпускв Прибалтику или на юг.
Семен глянул на ее оживленное лицо, и ему показалось, что она нарочно перевела разговор на летний отпуск, нарочно притворяется веселой, чтобы не говорить об очень для нее важном и на самом деле далеко не веселом...
Как-то утром до работы Семен отправился на Палашевский рынок купить свежего творогу и несколько гранатов для Лели.
Уже уходя с рынка, неожиданно лицом к лицу повстречался с Машей, она шла рядом с пожилой женщиной, одетой в черное плюшевое пальто, на голове темный платок.
Вот так встреча,сказала Маша, по ее глазам было видно, что она искренне рада.Ты тоже, оказывается, бываешь на этом рынке?
Естественно,ответил Семен,самый близкий к нашему дому.
Познакомься, это моя мама,сказала Маша,мама, это Семен Лигутин, мы с ним вместе работаем.
Старуха в плюшевом пальто посмотрела на Семена, кивнула ему, произнесла певучим голосом:
Доброго вам здоровья...
Она не была чересчур ласкова, приветлива, но не была и заносчива, в ней живо ощущалось врожденное достоинство, присущее многим русским женщинам, даже некоторая величавость.
Маша походила на мать, но, как подумал Семен, мать была, наверное, в юности привлекательней дочери, у нее светлые, ясные глаза, несмотря на годы, хорошая кожа.
Семен проводил Машу с матерью до троллейбусной остановки, а сам пошел пешком.
В понедельник в редакции Маша сказала ему:
Маме ты понравился...
И она мне тоже,ответил Семен.
Маша с гордостью проговорила:
Еще бы не понравилась! Она знаешь кто? Фермой заведует, самой лучшей во всем нашем Конаковском районе. Я ведь, как ты знаешь, колхозная, разве не видно?Вытянула вперед большие широкие ладони:Глянь на мои руки, видна крестьянская порода, не правда ли? Не то, что твоя ручка...
И Семен невольно глянул на свою бледную руку с длинными тонкими пальцами.
Маша подумала немного и сказала:
Мама говорит, хороший парень, порядочный, только неудачливый.
Кто, я? Неудачливый?переспросил Семен.
Да, она так именно и выразилась: нет ему удачи, удача не к его берегу плывет...
Может быть, так оно и есть,пробормотал Семен.
Ночью ему не спалось. Как-то до того ни разу не хватало времени всерьез поразмыслить о своей жизни. А ведь каждому когда-нибудь когда-никогда, несмотря ни на какую текучку, следовало бы остановиться, обернуться на прожитые годы, подумать о будущем, которое ожидает где-то впереди...
Так думал Семен, повторяя про себя:
«Да, я неудачлив, что есть, то есть, я абсолютно и решительно неудачлив, романа так и не написал, в писатели не выбился, мне уже скоро двадцать семь, а я все еще бегаю репортером».
Ему стало жаль себя, слезы навернулись на его глаза, он даже застонал, но тут же испугался, вдруг Лена проснется, услышит...
Он прислушался к сонному, тихому дыханию Лены, нет, она крепко спит, но все-таки на всякий случай стал прилежно, время от времени всхрапывать, словно бы погруженный в глубокий сон.
В тот день он, как обычно, шел с Машей бульварами домой. Был безветренный, сравнительно теплый осенний день. И хотя время от времени в небе светило солнце, в воздухе безошибочно ощущалась близость зимы, которая вот-вот нагрянет...
Маша молча шагала рядом с Семеном, засунув руки в карманы. Через плечо у нее висел военный планшет. Семену не раз хотелось спросить Машу, откуда он у нее, но как-то все не решался. Маша была не из тех, кому легко задавать вопросы.
Переходя Пушкинскую площадь, она споткнулась, он схватил ее за руку повыше локтя.
Осторожнее...
Ладно, постараюсь...
Он с удивлением заметил, что она почему-то кажется смущенной. Почему бы в самом деле? Или ему это просто почудилось?
Они прошли еще несколько шагов, и тогда он сказал:
Наверно, твоя мама права, я и вправду неудачник.
А я не согласна с нею,возразила Маша,чем ты неудачлив, скажи на милость? Молодой, здоровый, семья у тебя хорошая, дочкалучше не придумаешь, чего тебе еще надо?
Я мечтал стать писателем,сказал он,знаменитым писателем, автором книг, известных почти всем и везде.
Машины некрупные, светло-серые на смуглом лице глаза вдумчиво, без малейшей тени насмешки окинули его взглядом.
А о чем бы ты хотел писать?
Не знаю,сказал Семен,о жизни, наверно. О том, что происходит вокруг нас...
Ну и как? Пишешь?
Он покачал головой.
Никак не могу собраться. Каждый день собираюсь, говорю себе: все, с этого дня начинаю, хоть трава не расти, а писать буду...
И что же?
Он виновато улыбнулся:
Как говорится, текучка заедает.
Какая еще текучка?
И газета и семья, думаешь, Лелька мало времени берет?
Все ясно,сказала Маша, в ее тоне Семен уловил некоторое недовольство, словно ей не по душе были его слова.Все ясно,повторила она,надо стараться вставать, например, пораньше часа на два, садиться и писать...
Наверное, ты права, так, видно, и надо было бы делать,согласился Семен. Неожиданно для самого себя признался:Как-то я написал большой рассказ, отнес его в толстый журнал.
И что же?
Семену вспомнился завпрозой Герасимов, темно-русый ежик коротко стриженных его волос, усталые глаза, слегка темнеющие небрежно выбритой щетиной щеки...
Не понравился,сказал Семен.Наверное, я писал не то, что нужно...
А что же нужно писать?
То, что хорошо знаешь, что сам испытал, пережил в своем сердце, а я писал о войне, о том, о чем знаю разве лишь с чужих слов...
Я знаю о войне не понаслышке,сказала Маша.
Правда?
Самая, что ни на есть. У нас в деревне были немцы, мы с мамой ушли в лес, к партизанам, две зимы в лесу, в землянке прожили...Машины светлые глаза потемнели. Она кивнула на свой планшет:Это его память. К нам, в деревню, уже, ясное дело, после освобождения, приехал однополчанин отца, привез вот этот планшет и еще фотографиюмы как-то снимались, когда он уходил, дали отцу с собой. Вот и все, что осталось от нашего папы.
Они приблизились к Никитским воротам. Маша сказала:
Дальше иди один. Я пошла к себе, хочу с мамой побыть немного. Она завтра уезжает...
Что так быстро?спросил Семен.
У нее дел по самое горлышко,Маша легонько полоснула себя ладонью по горлу,как ни говори, такой фермой заведует, тут глаз да глаз нужен...
Надо думать,сказал Семен,привет ей от меня передай...
Передам,сказала Маша. Семен задержал на миг ее руку в своей.
Знаешь, что меня удивляет?
Откуда же мне знать?спросила Маша.
То, что я уже привык ходить вместе с тобой домой из редакции. Даже как-то странно бывает, если я почему-то иду один, без тебя...
Семен улыбнулся, но Маша не ответила на его улыбку, вдруг нахмурилась и, отвернувшись, быстро зашагала вперед.
Семен посмотрел ей вслед, машинально отметил про себя, что у нее красивые сильные ноги, тонкие в щиколотке, и широкие, развернутые плечи, потом неторопливо пошел к себе.
Ночью он снова проснулся очень рано, долго лежал в тишине, без сна. И вдруг, словно молния блеснула перед его глазами, он понял, почему Маша внезапно нахмурилась, посуровела, заторопилась уйти. Да, конечно же да, только так и не иначе. Он нравится ей, безусловно, нравится, может быть, она еще и сама не осознала до конца и сердится на себя за то, что ей понравился женатый, несвободный человек.
Семен повернул голову, глянул на спящую Лену.
Во сне Ленино лицо казалось очень кротким и юным. Не верилось, что у нее уже годовалая дочка, что она замужняя женщина. Светлые волосы разметались по подушке, под глазами голубоватые тени, видные даже в тусклом свете зимнего утра, нижняя губа чуть выпячена вперед, девочка-старшеклассница, да и только...
«Лучше моей Лены нет никого»,подумал Семен, тихо поцеловал Лену в щеку. Она, не открывая глаз, пробормотала что-то невнятное, а он, полежав еще немного, снова задремал ненадолго. Разбудила его Лена.
Жутко голова болит. И душно.
Он дал ей тройчатку, боль не прошла, начался жар. Семен позвал Веру Тимофеевну, соседка первым делом поставила Лене градусник. Тридцать девять и восемь.
Что делать?спросил Семен.
Вера Тимофеевна недолго думала.
Я считаю, надо вызывать «скорую помощь».
«Скорую»?переспросил Семен.Зачем?
Затем, что мы не знаем, что с ней. А в поликлинику и за два часа не дозвонишься. У нее, по-моему, дело серьезное...
Лена приоткрыла глаза, через силу проговорила:
Не хочу «скорую»! Еще в больницу упекут...
По ярко-розовой, горячей щеке ее медленно покатилась слеза.
Семен наклонился над ней:
Как хочешь, Леночка, все будет так, как ты хочешь...
Вера Тимофеевна тихо сказала, едва шевеля губами:
Только «скорую».
Она позвонила по телефону, вызвала «скорую помощь».
Вскоре явился молоденький светлокудрый доктор с еще более молодым фельдшером. Серьезно хмуря слабо намеченные брови, доктор долго, вдумчиво выслушивал и выстукивал Лену, потом сказал: