По-моему, крупозное воспаление легких...
Семен посмотрел на его длинные девичьи ресницы.
Неужели?пробормотал сразу одеревеневшими губами.Правда?
Если доктор говорит, он за свои слова отвечает,вмешался молодой фельдшер, голос его прозвучал в ушах Семена подобно похоронному колоколу.
Вера Тимофеевна вместе с Семеном закутала Лену в пальто и в одеяло, поехала с нею в Боткинскую больницу. Через час она позвонила Семену: диагноз, поставленный юным доктором, подтвердился, двустороннее крупозное воспаление легких.
Случай непростой,сказала Вера Тимофеевна,но надеюсь, что врачи ее выцарапают, я тут уже успела поговорить со всеми.
«Как хорошо, что мы оказались в одной квартире с Верой Тимофеевной,подумал Семен,что бы я без нее делал?»
Потом он подумал о том, как быть с Лелей, что делать дальше...
Леля сидела за столом, обеими ладонями держала стакан молока, время от времени наклонялась к стакану и дула в него, молочные брызги летели во все стороны.
Батюшки,спохватился Семен,с Плюшкой еще надо выйти, она же невыгуленная.
Семен вышел с Плюшкой, очень быстро вернулся, на сердце было неспокойно, как там Леля одна, но она по-прежнему сидела на своем высоком стульчике за столом. Увидев его, спросила:
Мама?
Мама сейчас придет,сказал Семен. Но Леля не поверила ему и заревела в голос.
Семен выбежал в коридор, схватил телефонную трубку.
Маша спросила сразу:
С кем Леля?
Со мной,сказал Семен.
Это не дело,сказала Маша.
А что ты мне посоветуешь?спросил Семен.Куда мне ее?
Давай ее ко мне, у меня подруга все время дома, ей у нас будет хорошо.
Семен почувствовал, как на сердце у него сразу стало легче. Не легко, разумеется, но значительно легче, в самом деле, это Маша хорошо придумала. Так, как надо.
Он осмелел и спросил:
Возьми тогда Плюшку тоже, ладно?
Валяй, приводи свою Плюшку,согласилась Маша.
Семен положил трубку и только тогда подумал, что так и не вспомнил о матери, как не было ее у него никогда. Может, и вправду не так уж не права Лена, когда говорит, что хуже ее свекрови трудно отыскать человека...
Он положил Лелю в коляску, собрал немного белья в небольшой чемодан, нацепил поводок на Плюшкин ошейник и отправился в Большой Власьевский переулок, к Маше.
Ему не приходилось еще бывать у нее, и он удивился, увидев старый арбатский особнячок, сохранившейся еще с давнего времени, с узкими окнами и жестяным флюгером в виде петуха на крыше.
Маша встретила его в дверях, провела в дом, он увидел две маленькие, жарко натопленные (в углу, в коридорчике топилась печь-голландка, выложенная старинными изразцами) комнатки. Полы застланы домоткаными половичками, широкая кровать и две кушетки, на которых лежали одинаковые льняные покрывала. На подоконниках цвели алая и лиловая герань, а над ними возвышался огромный куст столетника.
У тебя уютно,сказал Семен, оглядываясь вокруг.
На том стоим,сказала Маша,а вот и моя подруга, Валя, познакомься.
Невысокая женщина, как видно, постарше Маши, вошла в комнату, застенчиво улыбнулась Семену.
Располагайтесь,сказала,будьте, как у себя дома...
Она выговаривала слова не по-московски, на «о». И вся она казалась провинциально-уютной, патриархальной и в отличие от Маши какой-то, как подумал Семен, негромкой...
Я к вам почти со всей семьей,сказал Семен,и с дочкой, и с собакой...
Помрачнел, подумав о том, что вовсе не вся семья в сборе.
Как вашу дочку зовут?спросила Машина подруга.
Левя,ответила Леля.
А меня тетя Маша,сказала Маша,а еететя Валя.
Леля протянула руки к Маше.
Ах ты, моя детка,растроганно проговорила Маша.Устала, наверно?
Леля подумала и зевнула.
Надо ее уложить спать,сказала Валя.
Сперва пусть молока попьет,сказала Маша.
Позднее она вышла проводить Семена.
Не беспокойся ни о чем, будем за дочкой твоей следить в четыре глаза...
Можешь себе представить, я ведь сразу о тебе подумал,сказал Семен,ни о ком другом, даже не о матери, а только о тебе.
Смуглые щеки Маши снова, как и тогда, в тот памятный раз, покрылись неярким румянцем.
Глядя в сторону, она сказала:
И о собаке не тревожься, будем с нею гулять, сколько положено.
Только не потеряйте ее, Лена эту собаку ужасно любит...
Не потеряем,пообещала Маша.
Вечером после работы он отправился в больницу к Лене. Маша сказала:
Пошли вместе, я здесь погуляю, тебя подожду...
Семен откровенно обрадовался. Все-таки хорошо, что у него такой вот верный, ни на что не претендующий, преданный друг, как Маша!
Лечащий врач, немолодая суровая женщина, не пустила его к Лене.
Ей сейчас не очень хорошо,сказала.
Но я хочу ее видеть,упрямо настаивал на своем Семен,во что бы то ни стало!
Врач пожала плечами, молча прошла вместе с Семеном по коридору. Потом открыла дверь палаты.
Около окна на койке лежала Лена. Глаза закрыты, щеки белые, словно мел, и губы белые.
Она в сознании?спросил Семен.
В забытьи,ответила врач.
Взяла его за руку, почти насильно вывела из палаты. Заверила на прощанье:
Мы сделаем все от нас зависящее...
Он вышел на улицу. Молодой январский снег часто падал с неба, декабрь был дождлив, слякотен, совсем недавно, в первых числах января, установила настоящая зимняя погода.
Семен вдохнул в себя морозный воздух. Как хорошо жить! Как прекрасно глядеть на деревья, опушенные снегом, на серое, в клочковатых тучах небо, на летящие мимо машины. Ах как хорошо! Почему же мы не ценим счастья жить, дышать, видеть, чувствовать, когда мы здоровы?..
Снова вспомнилось белое, неподвижное лицо Лены, ее плотно закрытые веки, тени под глазами. А она ничего сейчас не видит, не может шевельнуться, возможно, даже...
Он до боли сжал руки. Неужели может произойти несчастье? Неужели?! Нет, никогда, никогда в жизни!
Он не заметил, как произнес вслух: «Никогда в жизни!»
Ты о чем это?спросила Маша, она стояла около дверей лечебного корпуса, смотрела на Семена, покусывая губы.
А я забыл о тебе,произнес Семен.
Зато я помнила о тебе,сказала она.
Взяла его под руку, подняла повыше воротник его пальто.
Лена в забытьи,сказал Семен,я вошел в палату, она даже глаз не открыла...
Я уверена, что она поправится,сказала Маша,она же молодая, здоровая...
И молодые, случается...начал Семен, не докончил.
Маша негромко сказала:
Будет тебе. Пойдем лучше ко мне, чего тебе одному весь вечер дома телепаться, мыслями себя терзать?
Семен представил себе, как холодно, неуютно у него сейчас дома, без Лены и без дочки, благодарно взглянул на Машу.
На часок, ладно?
Можешь и на дольше,сказала Маша.
Леля уже спала, когда они пришли. Вали не было дома.
Наверно, гуляет с Плюшкой,сказала Маша.
Семен подошел к кровати, полностью отданной во владение Лели.
Леля спала на спине, выпростав поверх одеяла руки. Длинные ресницы полукружьями лежали на розовых щеках, рот полуоткрыт.
До чего она у нас красивая, сил нет,проговорила Маша.
Семена чуть резануло это «у нас». Почему Маша так говорит? Ведь Леля переехала к ней временно, вот поправится Лена, и Леля немедленно поедет обратно, к себе домой.
Она не плачет,спросил он,не зовет маму?
Сперва ревела, правда, недолго, потом успокоилась. Валя с ней песни поет, в ладушки играет...
В коридоре хлопнула дверь.
А вот и сама Валя,сказала Маша.
Но сперва в комнату вбежала Плюшка. Ринулась к Семену, потом бросилась в соседнюю комнату, все кругом обнюхала, оглядела. Грустно улеглась на своей подстилке, возле окна.
Вот эта тоскует так тоскует,сказала Маша. Тихо позвала:Плюшка, поди ко мне...
Плюшка и головы не повернула.
До того тоскует, что не ест ничего,вставила Валя,уж я ей и молока, и косточку сахарную принесла, от всего нос воротит...
Семен вспомнил, что Лена часто говорила о том, что собачья верность всегда опередит человеческую...
Я, бывало, спорил с женой,сказал он,она уверяла, что собаки куда преданней, чем люди, а я говорил, что не верю этому. А теперь вижу, что жена была права...
Какой пес и какой человек,возразила Валя.
Но Плюшка и в самом деле пес необыкновенно преданный,сказала Маша.
И Лена так считала,сказал Семен.
Потом сидели за столом, пили чай, лампа под оранжевым шелковым абажуром с висюльками лила мягкий свет на белую скатерть, на белые фаянсовые чашки и вазочку с вареньем.
Угощайтесь,потчевала Валя Семена,это варенье Машина мама привезла, сама варила. А эти ватрушки я пекла, она муку привезла, а я испекла...
Семен пил чай с вареньем, одну за другой поглощал пышные и вправду отменно вкусные ватрушки и чувствовал, как мало-помалу у него спокойнее, отраднее становится на душе. И казалось, все образуется, все обойдется, все будет в порядке...
Когда он собрался уходить, Плюшка встала со своей подстилки, подошла к нему, стала на задние лапы, заглядывая в его глаза.
Только что не говорит,сказала Маша.
Семен нагнулся к Плюшке:
Что, малыш? Домой хочется?
В ответ Плюшка звонко залаяла. Маша испуганно замахала руками.
Тише, Плюшка! Лелю разбудишь!
В другой раз,сказал Семен,обещаю тебе, Плюшка, в следующий раз я непременно возьму тебя домой...
Уныло опустив хвост, Плюшка снова легла на свою подстилку.
Вы ее, пожалуйста, не спускайте с поводка,попросил Семен,а то она может убежать, мы ее тогда не найдем, и Лена мне ни за что не простит...
Не волнуйся,сказала Маша,мы за твоей Плюшкой в четыре глаза глядим...
Семен еще раз подошел к кроватке, глянул на Лелю, тихо коснулся ее легких волос.
Спи, девочка, набирайся сил, спи...
Хотя было еще не очень поздно, улицы казались пустынными. Блестел снег в свете фонарей, высокие сугробы высились по обеим сторонам тротуаров. Семен шел очень быстро, подставив лицо холодному, режущему ветру. Но он не чувствовал холода, почему-то сейчас казалось, все будет хорошо, Лена поправится и они снова заживут все втроем, нет, вчетвером, вместе с Плюшкой...
Но пришел домой, увидел пустую комнату, в которой каждая вещь напоминала о Лене. На стуле висел ее халатик, со стены смотрел ее портрет в купальном костюме, смеющаяся, подняв кверху ладонь, она как бы приветствовала или прощалась с кем-то...
Какой же она казалась веселой, счастливой, беззаботной!
Он прижал к лицу ее халат, сердце его снова ужалил страх.
И стало совестно, неловко перед самим собой за то, что совсем недавно он беседовал, даже улыбался, сидел за столом в теплом, уютном доме, в то время как Лена в больнице.
Ночью он часто просыпался и, встав рано утром, решил еще до работы отправиться в Боткинскую, может быть, удастся еще раз поговорить с врачом или увидеть Лену, вдруг за ночь ей стало уже лучше...
Он вышел из своей комнаты, в коридоре столкнулся с Верой Тимофеевной. Старуха была в пальто, на ногах резиновые ботики.
Вы только пришли или уходите?спросил Семен.
Я за вами, Семен,сказала Вера Тимофеевна,поедем...
Куда?спросил Семен, холодея. Вдруг разом, в один миг понял все.
Лена умерла, не приходя в сознание. И когда Семен в тот же вечер пришел к Маше, к нему бросилась Плюшка, глянула на него и внезапно жалобно взвизгнула, бросилась под кровать. И никакими силами невозможно было извлечь ее оттуда.
Оне не ела, не шла гулять, не отзывалась ни на какой голос, ни на какие просьбы.
Спустя два дня Маша извлекла окоченелый труп Плюшки из-под кровати.
Глава 4. Эрна Генриховна
Несмотря на известное количество немецкой крови, была она решительно лишена какой бы то ни было сентиментальности. Никогда не плакала, не умилялась, терпеть не могла сюсюканья. Правда, любила заботиться о ком-либо более слабом, нуждавшемся в уходе. Особенно хорошо умела ухаживать за больными. Говорила:
Это у меня наследственность, у нас в роду была сестра милосердия, моя троюродная тетка, по слухам, погибла в прошлом веке, во время осады Севастополя.
С гордостью подчеркивала:
Кто знает, может быть, ей довелось знать самого Льва Николаевича?
Какого Льва Николаевича?спросит иной недотепа.
Эрна снисходительно поясняла:
Какого? Ну, разумеется, Толстого. Так вот, говорят, я в эту самую свою дальнюю родственницу, люблю и умею ходить за больными. Впрочем, мать тоже была отличной медсестрой, работала в Екатерининской больнице...
В сорок втором году Эрна пошла добровольцем на фронт. Случилось так, что она с первого до последнего дня проработала в одном и том же медсанбате.
Там был главврачом профессор Кучеренко, брюзга и великий ругатель, которого боготворили всеи раненые, и врачи с сестрами.
Изо всех сестер Кучеренко выделял Эрну. Никогда не запоминая ни одного имени-отчества, ни одной фамилии, он, однако, хранил в своей памяти особенности всех своих подчиненных. Об Эрне говорил:
Вон та длинная дело знает...
Эрна расцветала от удовольствия. Сам главный ее отметил, а его слово дорогого стоит!
После окончания войны Эрна вернулась домой, в свой Скатертный переулок, в свою коммуналку, о которой, случалось, вспоминала на фронте как о самом прекрасном месте на земле. Казалось, нигде в целом мире нет таких дружных, тесно спаянных соседей, которые привыкли делиться друг с другом и радостью и печалью, нигде нет такой удобной и хорошей квартиры, комнат с высоченными потолками, с превосходным старинным паркетом.
Прошло какое-то время, и Эрна устроилась дежурной сестрой в Боткинскую больницу. Завотделением советовал ей:
Иди в медицинский, учись дальше, на врача, я уверен, ты будешь отличным врачом, ты и теперь умеешь лечить получше любого новоиспеченного лекаря.
Эрна послушалась его. То же самое говорил ей некогда Кучеренко. Сердито морща лоб, жуя губами, бросал отрывистые слова:
Тебе бы учиться, тогда толк будет...
Было очень трудно, работала и училась, на работе урывками готовилась к семинарам, зачетам, экзаменам, читала учебники, а в это самое время из различных палат раздавались требовательные звонки: «Сестра, утку», «Сестра, лекарство», «Сестра, укол», «Сестра, откройте окно... посидите возле меня... побудьте еще немного... поговорите со мной...».
К утру после ночного дежурства голова ее гудела, как котел. И никуда не хотелось идти, ни в какой институт, одна мысль, одно желание владело ею: спать, выспаться как следует...
Однажды она даже призналась Таше, своей старой подруге:
На фронте, честное слово, было легче...
Таша удивилась, как же быстро она позабыла обо всем. Ведь сама же рассказывала: случалось, в день бывало по двадцать операций, она ассистировала хирургу, все тому же Кучеренко, а за окнами медсанбата рвались снаряды. Однажды над ними пролетел вражеский бомбардировщик, сбросил бомбу, хорошо, не самую большую, однако зазвенели разбитые стекла, ворвался ветер, мгновенно погасла керосиновая лампа. Кучеренко резко двинул в сторону Эрны колючую седую бровь:
Свечу зажги, а ну, быстро!..
Да, всякое случалось на фронте, и все-таки Эрне временами казалось: здесь, на гражданке, еще труднее...
Эрна окончила институт, стала врачом-хирургом, осталась работать все в той же Боткинской больнице; к тому времени она раздалась в плечах и в бедрах (у нее была широкая кость), в густых ее волосах появилась первая седина.
Таша советовала ей красить волосы, но Эрна сказала:
Еще чего! Кого это я обману, тебя, или себя, или еще кого-нибудь?
Но ведь все красят,возразила Таша.В известном возрасте приходится красить.
А я не буду,отрезала Эрна. Однако она никому, даже Таше, не призналась бы, что боится старости.
О, как же она страшилась своего будущего! Как не хотела стареть! По утрам, собираясь на работу, подходила к окну, брала ручное зеркало, долго, придирчиво разглядывала свое большое цветущее лицо с твердой косточкой зрачка, чуть желтеющую на висках и возле губ кожу; полуоткрыв крупный, четко очерченный рот, она улыбалась, блестели сплошные белые зубы. Зубы были, как она выражалась, единственное светлое пятно в темном царстве ее наружности, за зубы она была спокойна, они были безукоризненны, все остальное являлось, по правде говоря, спорным.
Ты, моя милая, не на всякий вкус,говорила Ирина Петровна.Надо тебя очень и очень знать, чтобы ты понравилась.
И на том спасибо,отвечала Эрна, ни капельки не обидевшись на Ирину Петровну.