Петька! неожиданно услышал он недалеко от себя дрожащий, приглушенный голос и замер. Где ты?
Приподняв голову, Петька заметил Андрея и шумно выдохнул:
А-а-а! Вернулся. Залазь по-быстрому.
На этот раз Андрей забрался на крышу без помощи Петьки, отыскал у него под ногами гвоздодер и дрель, молча взял и швырнул в соседний вагон с углем.
Так будет лучше.
Ты чего?.. Сдурел? и Петька, порывисто дыша, вплотную подступил к Андрею.
Петька! Ты же комсомолец!
Механически выбыл!
А совесть?
Заткнись!
Уйдем отсюда! негромко, но требовательно прозвучал голос Андрея.
Ты чего пристал? и Петька стал угрожающе надвигаться на Андрея. А ну катись!
Не уйду!
Не уйдешь?
И оба, сцепившись, глухо упали на крышу контейнера. Замелькали кулаки, загромыхала крыша. Шумно сопел Петька, от его злых ударов сдавленно постанывал Андрей. Не удержавшись, они сорвались с контейнера и упали на щебень. Охнув, Петька отвалился в сторону, а Андрей, поднявшись и не взглянув на него, неторопливо пошел по направлению к станции. Петька выкрикнул ему вслед:
Ну, обожди! Я тебе сделаю! Он пожалел, что, падая, оказался под Андреем и больно ударился о щебень. А то бы у него была хорошая возможность проучить этого мамкиного сынка.
И все же, несмотря на боль в боку, Петька ощущал какую-то непонятную радость. Уж не потому ли, что не вскрыл контейнер и завтрашний день будет таким же, как вчерашний, и все будут по-прежнему называть Петьку Вьюна просто хулиганом?
ГЛАВА 3
То ли от легкого весеннего морозца, то ли от первого прилетевшего скворца, высунувшего голову из нового скворечника, Петька ощущал такой прилив сил, что казалось, перемахнет двухметровый забор без разбега или на полном ходу товарняка взлетит на подножку. Петька даже представил, как он лихо одолевает забор, за которым его встречает городской тренер по прыжкам в высоту и приглашает к себе в секцию, пророча ему титул олимпийского чемпиона. И вот он уже видит себя во главе спортивной делегации, его показывают по телевизору, и поселковые ребята с Андреем Самариным и Любкой Новоскольцевой завистливо таращат глаза, слушая диктора, который на весь Советский Союз и на весь поселок объявляет: «А это на ваших экранах идет наш новый олимпийский чемпион Петька Вьюн, взявший с первой попытки целых два с половиной метра. Прыжок двадцать первого века»
Ну в кого ты такой уродился! оборвал Петькины мечты голос матери. Я дров жду, а он столбом стоит!
Мам, как думаешь, забор я перепрыгну?
Тебе калитки нет? Мне чтобы сейчас же дрова были!
Сказал наколю, значит, наколю. Петька взял топор и оглядел кучу напиленных с осени чурбаков, в беспорядке лежавших у сарая. Он отобрал несколько, бросил на середину двора и взглянул на мать. Чего раздетая вышла? Застынешь
Я привычная. Смотри, топор слезает, ненароком бы в голову не угодил.
Не слетит. Я топорище расклинил.
Петька установил поустойчивей шишковатый чурбак, поплевал на ладони и занес топор за спину, через голову.
Не карауль, мам, а то зашибу! и с легким выдохом вонзил лезвие топора в надтреснувший верх чурбака.
Ты его оставь, Петюш. Не расколоть. Вишь, он какой крепкий.
А я что слабак? И Петька, собравшись в единый комок мускулов, с натугой поднял чуть повыше головы топор с чурбаком, развернул обухом к земле и ударил в пень, на котором кололи дрова. К Петькиным ногам легли сучковатые половинки.
Часть наколотых дров Петька отнес в дом, оставшиеся сложил в коридоре. Матери хватит их дня на два. Мелькнула мысль сходить к деду Авдею, он, наверно, дома. Как бы он не вспомнил про лед у колонки! Петька забыл поколоть его. Надо ночью, чтоб никто не видел. А что, если сейчас?
Петька открыл калитку, посмотрел, нет ли кого у колонки, помялся в нерешительности, затем схватил приставленный к воротам лом и побежал колоть лед. Частыми, торопливыми ударами взламывал он труднопреодолимую для деда Авдея «высотку». Острые пласты льда, которые мешали работать, Петька отшвыривал ногами.
Давно бы так, внучок! Не все шалопаем быть. Вот и за ум взялся.
Бабка Матрена, поставив ведра и уложив на них коромысло, выжидающе стояла за спиной Петьки.
Не за ум, а за лед.
А я иду и думаю, усаживаясь на перевернутое ведро, начала рассуждать бабка Матрена, кто это нашу колонку обхаживает? Нанялся али как?
Угадала. По рублю со двора.
Ишь какой прыткий, за деньги-то. За такую-то уймищу и я смогу. Каждый день али как?
По средам и пятницам, продолжая торопливо скалывать лед, ответил Петька.
Везет тебе, Петька, пра, везет, с завистью всплеснула руками бабка Матрена. У нас, поди, к етой колонке, никак, дворов сорок ходят. Деньжища-то какая!
Оно ничего, да отец ругается, бодро ответил Петька, скосив взгляд на обратившуюся в слух бабку Матрену. Говорит, стыдился бы стариковским делом заниматься.
Пра, внучок! Святые слова отцовские! Бабка Матрена приподнялась в напряжении и подумала: «За такие-то деньги все лето аржаным хлебом порося кормить и кормить». Ты уж уступи место, внучок, старухи ради! просительным голосом запричитала она, подступаясь к Петьке.
Тяжело-о!
Нешто не справлюсь? И руки бабки Матрены жадно ухватились за лом.
Тогда коли, как бы милостиво, но с неохотой согласился Петька. Зарплату у дяди Феди Погорелова получать будешь. Утром, в понедельник! уже на ходу крикнул он через плечо, некоторое время с усмешкой наблюдая, как бабка Матрена старательно ворочает тяжелым ломом.
Петька смело постучался в дом Новоскольцевых. Он знал, что в нем, кроме деда Авдея, никого нет, мать и отец Любки на работе, а сама она в школе. Дверь открылась не сразу. Петька ждал долго, пока не услышал шаги в коридоре и сухое знакомое покашливание. Заскребся крючок в петле, и в приоткрытую дверь высунулась седенькая голова деда Авдея.
Как здоровье, дедуль?
Да хожу помаленьку. Ну, сказывай, хитрая бестия, зачем пришел?
Про самолет узнать
Про какой такой самолет? нахохлившись, переспросил дед и, чтобы поверней слышать, приставил к уху вздрагивающую ладошку.
Ты же мне рассказывал. У Петьки вкралось сомнение, не рассказал ли ему дед услышанную от кого-то историю. Ну тот, что в пруд упал?
Понятно, рассказывал, удовлетворенно ответил дед Авдей и стал застегивать верхнюю пуговицу на рубашке. Эх, как меня пронимает. Видно, помру скоро, Петька. В такое-то солнце тепла не чую. Заходи в дом.
Дедуль, пока погода теплая, сходим на пруд, а?
Это по какой надобности? насторожился дед.
Ты мне самолет покажешь. Где упал.
Ну чего ты заладил с энтим самолетом? вспылил дед. Упал и упал Мало ли нас попадало за войну-то, поди, и косточек не осталось.
Дедуль! Ну, одевайся, я тебя на улице подожду, продолжал нетерпеливо упрашивать Петька, легонько заталкивая в коридор деда Авдея.
Закрыв за ним дверь, он сел на крылечко и подумал, как было бы здорово найти самолет и узнать имя погибшего летчика. Может, у него родственники где и отец жив, такой же старенький, как дед Авдей. Вот здорово будет! А летчику в поселке памятник поставят, высокий белый обелиск с макетом самолета на вершине. И на крыльях звезды. А Петьке за это вручат путевку на поездку в Москву, в Музей Советской Армии.
Слышь, Петька, послышался за спиной дедов голос, дорога-то, поди, заледенела, не дойти мне.
Дедуль, я же с тобой.
Петька, придерживая за плечи деда Авдея, помог ему спуститься с крыльца и выйти со двора на улицу. Когда они уже шли по утоптанной вдоль забора тропке, Петька запоздало смекнул, что их путь проходит как раз мимо колонки, где трудится бабка Матрена. Поглядывая то на шаткие дедовские ноги, то на бабку, тыкавшую тяжелым ломом в ледяные надолбы, Петька с опаской ждал встречи. Предложить деду пойти на пруд другой дорогой он не решился, как бы совсем не отказался, но и представить, что дед Авдей пройдет мимо бабки, не перебросившись с ней двумя-тремя словами, просто невозможно.
Как пить дать, бабка Матрена околь колонки кренделя выписывает.
Она неохотно подтвердил Петька.
Я и говорю. Никак, штурмует! Дед Авдей даже губами почмокал от удовольствия, но потом нахмурился и посмотрел на Петьку. Знать, не поколол горку-то, сказал с обидой. О мертвых печешься, а о нас, стариках, не думаешь. Оно, конечно, Матрене-то воды таскать не перетаскать. Сколько живности в хозяйстве: и корова, и свинья, и гуси. Одних курей, считай, полета наберется. Ни один базар без нее.
Петька, поддерживая деда под руку, пытался ускорить шаг. Он чувствовал, как стал упираться дед Авдей, голова его, с острым посиневшим носом, словно флюгер, упорно держала направление на бабку Матрену.
Бог в помощь, Матрена! Что это ты, а? Никак, за доброе дело взялась?
Чать, платить будут.
Знамо, ходить, подтвердил дед Авдей. Кхе, кхе, кхе! Ишь сколько намахала!
Тяжело, Авдеюшка, руки выламывает, а все прибавка к пенсии.
Прибавили мне пенсию, уж какой раз тебе говорю прибавили, заворчал недовольно дед Авдей. Ты ей про кучера, она те про лисопед. Тьфу ты, мать те в горькую! ругнулся он, порываясь подойти поближе к колонке.
Пошли, дедуль, крикнул Петька на ухо деду и добавил уже тише: А то она меня за гусей коромыслом приложит! И потянул за собой упиравшегося деда.
Тот долго ворчал на бабку Матрену и лишь возле плотины, переводя дух, успокоился. Что-то вдруг мягким светом пролилось в старческих глазах деда Авдея, пролилось и погасло. Он медленно и неуверенно сел на выступавшую из снега коряжину на берегу пруда, положил натруженные руки на колени, долго, вздрагивая головой и плечами, смотрел на белое, почти не исчерканное следами ледяное поле. Петька не мешал ему, не торопил с рассказом. Пусть поживет дед Авдей хотя бы в памяти той жизнью, которую не привелось увидеть Петьке и его сверстникам.
Вот она, судьбинушка солдатская. Идешь, идешь и не знаешь, где ляжешь, и никто над твоим прахом слезы не обронит. Вот здесь он и лежит, Петька, указал дед Авдей ближе к тому месту, где плотина подходила к берегу, рядом со ставком, через который местные жители годами спускали воду из пруда на огороды. А ежели рассудить, мог и дале к середине лечь. Где стоишь ты, окоп мой был. Как раз околь тебя. Не только мне пришлось увидеть, как он одного с крестами срезал, с крестами-то за станцией свалился, а после его ребятишки на игрушки растащили, а наш-то сюда, выходит. Дед Авдей вздохнул, уставившись невидящими глазами в безмолвный лед пруда. Так меня водой и окатило с ног до головы. Я ить его, сердешного, до самой земли провожал. Авось выпрыгнет, помочь там. А он так и вошел в самолете Без вести пропавший
Я его найду, дедуль! Честное слово, найду! А это не бомба упала, дедуль? Которая водой тебя?
Эх, внучок, внучок! укоризненно покачал головой дед Авдей. Что вчера было ветерком в памяти проносится и следа нет, а что в жизни войной тронуто крепкими узелками завязано. Умирать буду вспомнится. Она ить меня, война-то, вдоль и поперек железом изъездила. Када мне не веришь, Саньку Кривого спроси, обиженно закончил дед. Он поближе меня сидел.
Какого Саньку?
Как же ты Саньку не знаешь? с упреком проговорил дед Авдей. Федьки Погорелова старший брательник!
Как не знать! Он заходил к нам!
Ну и поспрошай его, коль знаешь. Промерз я с тобой тут. Приду домой, и погреться нечем, дочка все попрятала. Дед Авдей, покряхтывая, выпрямился и повернулся лицом к поселку.
Дедуль, я сбегаю! У меня два рубля есть!
Цыц! сердито прикрикнул на Петьку дед Авдей. Прежде ходить по земле научись, а не за бутылками бегать!
В этот же день Петька отыскал дядю Саню Погорелова, и, к великой Петькиной радости, тот почти полностью подтвердил рассказ деда Авдея.
ГЛАВА 4
Марья, раздосадованная приходом Федора Погорелова очередная выпивка была уже в разгаре, хмуро расхаживала по залу, переставляла с места на место горшок с пожухлым цветком, часто откидывала занавеску и оглядывала улицу, будто ждала кого-то. Хотя бы кто из соседей пришел, вместе-то усовестить легче. Эти ведь теперь допоздна засядут. Марья вздохнула, услышав зычный голос мужа, напиравшего на Федора, чтобы тот не жадничал и раскошелился еще на одну.
Ну когда это кончится? Когда? всхлипнула Марья, сцепила пальцы на груди и уткнулась в них подбородком.
Ты чего, мам? распахнув портьеры, выглянул Петька из своей комнаты.
Да так Марья поспешно опустила руки и поправила плюшевое покрывало на диване.
Я думал, ты звала меня. Петька уже хотел прикрыть за собой поплотнее тяжелые портьеры, но его остановил рассерженный голос матери:
Это что у тебя там горит? Откуда дым?
Паяю
Я тебе вот сейчас напаяю! И Марья ринулась в комнату. Я тебе покажу, как дымить! Ишь взял в привычку!
Петька попытался остановить мать за руку, но она грубо оттолкнула его, пнула ногой лежавший на полу на подставке горячий паяльник, с неожиданной яростью схватила с табурета непонятное сыновье изделие с разноцветными проводами, приподняла над головой и грохнула с размаха об пол. Вот так вот! Пусть не дымит на весь дом! Пора научиться ценить труд матери!
Марья глянула на разбитый Петькин аппарат, как она его звала, и почувствовала, что ей не хватает воздуха и комната стала вдруг расплываться в ее глазах. За окном потемнело, и голоса из кухни, Дмитрия и Федора, начали будто бы удаляться, затихать. Марья качнулась, бессильно опустилась на кровать и начала растирать ладонью, вздыхая долго и протяжно, левую сторону груди.
Ох, сынок Ты бы хоть форточку открыл Все дыму поменьше, прерывисто сказала Марья. Фу-ты!.. С чего это меня вдруг так
А кто мне говорил: не открывай не натопишься, хмуро ответил Петька, разглядывая свой истерзанный генератор ультразвукового излучения и все еще не решаясь поднять его.
Лампы, конечно, разбиты, по полу светлячками разбежались осколки стекла. А что там еще наковеркано, Петька не торопился узнать. Он, уже и не нагибаясь, увидел, как пострадали с трудом приобретенные детали, сломаны уголок пластмассовой платы, сопротивления, и, закипая от незаслуженной обиды, повернулся к матери и хотел спросить: за что? Но осекся, промолчал. Мать, как-то неловко заломив руку на сторону, лежала на спине и сквозь влажные щелки полуоткрытых глаз смотрела на него и будто ждала чего-то. А из глаз катились и катились слезы. Она повернула голову к сыну и слабо проговорила:
Ты уж прости меня, Петюш, прости Сама не знаю, как получилось! Ей так хотелось в эти минуты, чтобы сын понял ее. Он уже совсем ведь взрослый и ростом, и плечами вышел. Со спины от иного мужика не отличишь.
Ну чего ты, мам!.. Не плачь Тут мне и работы так себе. Он осторожно поднял с пола разбитый генератор и положил на табурет. Всего на три рубля поломано. Или на пять.
Я дам тебе деньги, Петюш, дам! А форточку ты открой, в груди что-то жмет, и голова кружится.
Угорела, мам. Я знаю. Дрова сырые, и дымоход давно не чищен.
Угорела, сынок. Наверно, угорела, согласилась Марья и подумала: «Какой уж тут угар! Не от печки голова закружилась, не от угара. Не набрался пока ума. Да и откуда ему набираться! По жизни легче легкого идет, если уж какая заноза вонзится, и то от родного забора. От школы отбился» Открой форточку, сынок, открой, свежей в доме станет Марья вяло поднялась с кровати, как-то неуклюже шагнула к табурету, нагнулась и погладила красной ладонью с утра стирала замысловатый Петькин аппарат. Ты уж прости меня. Я на кухню, сынок. Со мной-то они поспокойней будут, и пошла, по-старчески волоча ноги и прислушиваясь к утихающей боли в груди. Такого с ней никогда не бывало.
Марья направилась на кухню. Горьковатый запах с переполненного окурками чайного блюдца, смешанный с острым запахом водки, напомнил ей о недавнем удушье. Она было повернулась, чтобы уйти в зал, но, постояв, плотнее закрыла за собой дверь, затем прошла к порогу и переставила заляпанные грязью сапоги Федора с крашеного пола на половичок. Выпрямилась медленно и трудно, опираясь тыльной стороной ладони на поясницу. И там как песка насыпали не согнешься, не разогнешься. Вот ведь наказание какое! Все напасти разом свалились: и голова кругом идет, и в груди жмет, и поясница. И это в сорок! А казалось, износа не будет.