Азым-эке, надень их на акына. Такова была воля брата, не двигаясь с места, распорядился Якуп.
Азымбай подбежал, с шутками-прибаутками взял указанные вещи и надел их на акына.
Благодарствую, проведя руками по лицу, промолвил акын и потянулся к домбре, привешенной у пояса. Байтюра наш был единственный Потеря его ранила сердце Замолкла и домбра моя, как только светлой зарей узнал я о черной смерти. Если разрешат старшие, она сейчас не прочь прозвенеть грустной песней, сказал он и, не дожидаясь ответа, под аккомпанемент своего вечного спутника запел одну из народных песен:
Если спросишь лучшего коня в Андижане, Коканде.
Если спросишь лучшего мужа в Крыму, в Казани.
Если хочешь лучшую шубу в Хиве, Бухаре
Так пели в старину, но теперь лучшие мужи есть и в Сары-Арка, сказал акын и стал поодиночке восхвалять присутствующих и знаменитых людей своего народа. Есть среди нас старец. Лета большие, ум высокий, и хоть не видят очи его, но чистое сердце пылает от тяжелых бед казахского народа, первым отметил он Биремджан-аксакала.
Род его идет от самого Чингиса, течет в нем кровь ханов, султанов. Этот сын хорошего отца теперь стал иль-агасы, остановился он далее на Якупе.
Потом молча, призадумавшись, стал перебирать струны и, глядя на Арсланбая, начал:
Величие отца твоего покрыло всю степь. Сам ты хоть и молод, но сияет на лбу твоем свет мудрости, сердце твое полно молодецкой удали.
Звуки домбры и песни привлекли народ из других юрт. Людей набилось до отказа, подняли боковые кошмы, и юрту со всех сторон облепили женщины в покрывалах, мужчины в малахаях.
Акын, будто ничего не замечая, продолжал:
Терпения у тебя много, богатство большое, и хоть не родовит ты, но мужествен. Будь же орлом среди ястребов, обратился он к Сарсембаю.
Увидишь врага кидаешься как сокол, услышишь боевой клич вскакиваешь на коня, пропел он про Янгырбая.
Под конец, изменив мотив, полушутливо обратился к Азымбаю:
Не жалуйся на бедность, на малое счастье: уготовлен тебе трон в раю.
Это всем очень понравилось.
Ай, почтенный Толсомджан, создатель наделил тебя красноречием с избытком! засмеялись слушатели.
Акын, светик мой! И днем и ночью просил я господа: «Дай богатства, дай счастья» не внял он мольбе моей, а что дал, то погубил джутом, обиженно отозвался Азым.
Бай умер, тебе остались шуба и чапан. Неужто ты все еще недоволен? насмешливо спросил Сарыбай.
Вопрос его всем показался грубым. На злом лице Янгырбая заиграла насмешка, когда он ответил:
На такое красноречие способны только вороные жеребцы, родившиеся от плохой кобылы.
Это был намек на низкое происхождение рода Кара-Айгыр.
Кумыс ударил в голову. Сзади поднялся казах из рода Кара-Айгыр и язвительно заметил:
Что бы остальные ни сказали, не буду я в обиде, но уж если Янгырбай начнет хвастаться своим Дюрткара, украденным у туркменов, сможет ли казахское общество удержаться от смеха?
Это было прямой резкостью. Такое предание действительно существовало, и для Янгырбая оно было черным пятном, упоминание о котором заставило его вспыхнуть.
Он потерял самообладание, вскочил на ноги и выхватил из-за пояса плеть. Колкости, ругань, крики слились в общий гам. Сначала буйствовали два рода Кара-Айгыр и Дюрткара. Вскоре к ним присоединились Сарманы и Кзыл-Корты.
Или вы забыли о роде жирных Найманов, стоящем выше всех остальных родов? сгоряча крикнул Азымбай.
Это было большой ошибкой. Тут уж поднялись люди из рода Танабуга, до того сидевшие молча. Найманы были их извечными врагами.
Хоть и называются Найманы жирными, но путь их не гладок, прервал кто-то Азыма.
Я не отрицаю плохого, но кто закроет глаза на все хорошее, что сделано Найманами? вмешался Якуп.
Это подлило масла в огонь. Старинная вражда за земли, воды, джайляу, за главенство, прикрытая покрывалом принадлежности к тому или иному роду, затушеванная по случаю похорон, сразу обнажилась. Кровь разгорелась, глаза засверкали, рука сжала плеть. Услышав, что «Найманы ничего, кроме хорошего, народу не сделали», Арсланбай вскипел и замахнулся плеткой:
Да будет проклят твой отец!.. Кто же прогнал казахов с джайляу? Кто высылает нас из степи? Не вы ли, Найманы?
На него с налитыми кровью глазами полез Янгырбай. Вот-вот готов был раздаться боевой клич и начаться рукопашный бой, но аксакал Биремджан предотвратил эту возможность. Он поднялся с места, надел кауши.
Для ссоры найдем иное место, дети, сказал он, покидая юрту.
Все поняли, что аксакал предлагает разъехаться.
Джайляу загудело. Двинулись арбы, подтягивались седла, казахи ругаясь вскочили на коней, и все, кроме Найманов и Дюрткара, будто кинулись в бой рассыпались по степи.
Якуп понял обстановку. Это было начало открытой войны за главенство. Он хотел использовать дженазу иначе, но вышло не по его желанию. Казахи, мчащиеся на конях во все концы степи, казалось, говорили: «Теперь во главе дела вам не быть, мы отнимаем от вас бийство, иссяк источник благоденствия Найманов, рухнула гора, теперь будем искать новое джайляу».
И он не ошибся. О примирении нечего было и думать; иного пути, кроме пути борьбы, сопряженного с большими затратами, не осталось. Так же поняли это и те, кто с шумом и руганью покинули Якты-Куль. Они скакали, охваченные злобой, стиснув зубы, размахивая плетьми. Огонь борьбы, до сего скрытый где-то под спудом, вырвался наружу, и обе стороны очертя голову, с разгоряченной кровью бросились в этот огонь.
XXXIV
Всадники сначала скакали по степи, разделившись по родам, потом, соединившись в несколько групп, стали совещаться. Сарсембаю предстояло ранним утром перекочевать на новое джайляу Кзыл-Ком, поэтому совещание было отложено на несколько дней.
Спустя некоторое время большие группы распались, и каждый поехал в свою сторону.
Сарсембай, Арсланбай, Биремджан-аксакал, длинноволосый джигит и старый Керим вернулись в Алтын-Куль перед заходом солнца. Жеребята были спущены с привязи, овцы, коровы заполнили джайляу, но ни одной юрты, кроме белой юрты бая, не было все они были уже разобраны и уложены на арбы. Девушки, замужние женщины, подростки с шумом и смехом хлопотали около возов, увязывали, укладывали кошмы и мешки с шерстью. На прежнем месте варился полный котел мяса и кипел самовар.
Работник принял коней. Из белой юрты вышли Карлыгач и байбича. Возвращение Арсланбая, знающего о предстоящей перекочевке, удивило Алтын-Чач, но она ничем не выдала беспокойства.
Джайляу Сарсембая давно ждало почтенного отца, приветствовала она Биремджан-аксакала.
Потом повернулась к Арсланбаю:
Плотно ли заложили надгробный камень? У казахов есть пословица: «Плохой человек оживает».
Арсланбай многозначительно улыбнулся и рассказал байбиче о похоронах:
Ляхет замазали желтой глиной, против Найманов подняли целую бурю.
Карлыгач-Слу, любившая всякого рода шум, суматоху, пожалела, что не видела случившегося, и попросила джигита рассказать обо всем подробно. Улучив свободную минутку, джигит сказал:
С аксакалом у меня была небольшая беседа. Кажется, на его согласие надеяться не приходится. Сегодня при случае побеседую еще раз.
На смуглом лице девушки отразилось беспокойство, глаза затуманились.
Ой-бай кодаем ау! вздохнула она и, наклонившись к уху джигита, шепнула: Видно, никто, кроме темной ноченьки и оседланного коня, нам не поможет.
У джигита потемнело в глазах. Идет борьба с Найманами, а тут должны испортиться отношения между главными руководителями этой борьбы Сарсембаем и Сарыбаем. Какой линии должен придерживаться он?
Но колебание его было только мгновенным, и тоскливый взгляд девушки, согретый любовью, уничтожил его без остатка.
Будь мужественна. Наши головы не склонятся перед саблями Кара-Айгыров, решительно сказал он.
Тукал внесла в юрту большое блюдо, полное мяса. Все жители джайляу побежали туда же.
Наступила ночь, когда наконец мясо было съедено, кумыс выпит. Степь затихла, погруженная в приятную теплоту. Животные все спали, только собаки в ожидании костей ластились к каждому выходящему из юрты. Байбича, аксакал, Сарсембай, Гельчечек легли в юрте.
Мама, я хочу вместе с Айбалой спать под открытым небом, попросила Карлыгач-Слу.
Байбича посмотрела на нее подозрительно, но все же разрешила.
Эта ночь принесла джигиту и девушке счастливые часы.
XXXV
Рассвет еле-еле намечался, но все джайляу было уже на ногах. Женщины торопливо убирали посуду. Как только старшие встали, юрту живо разобрали и ее кошмы, киреге и чанграк сложили на отдельную фуру. Длинноволосый джигит и старый Керим уложились с вечера и сегодня, едва продрав глаза, пришли на помощь баю. Вместе с Джолконбаем запрягли лошадей, перевязали возы длинными волосяными арканами. Устроили места для сидения женщинам.
Бай вместе с гостями и семьей выпил чай и поспешил к месту укладки. Он кое-что поправил, приказал переложить часть клади с фуры с тонкой осью на двуколку и под конец распорядился:
Приведите верблюдов!
Бо́льшая часть кошм, ковров и одеял из белой юрты, связанная в тюки, лежала еще на земле. Джолконбай подвел четырех больших двугорбых верблюдов. Старый Керим потянул за тонкую веревку, продетую сквозь носовую перегородку животного.
Чук! Чук!
Верблюд медленно сначала согнул передние ноги, потом лег. Под наблюдением бая на него нагрузили пудов двадцать клади.
Хачт, хачт! крикнул старик, и корабль пустыни так же неторопливо поднялся на ноги.
Алтын-Чач имела неизменную привычку при переезде с одного джайляу на другое совершать это путешествие на верблюде. Над ней смеялись, пробовали доказывать, что путь долог, день жаркий и такая поездка окажется слишком утомительной, но она упорно отказывалась сесть в арбу и предпочитала мерно колыхаться на спине верблюда.
Нагрузив трех верблюдов, бай с улыбкой обратился к жене:
Моя малютка Алтын-Чач и сегодня желает качаться на спине верблюда?
Как же пойдет без меня мой Ак-Дельбер! огорченная улыбками окружающих, отозвалась байбича.
Ей никто не возразил. К горбу четвертого верблюда привязали устланное коврами деревянное ложе, на котором можно было полулежа ехать. Сбоку повесили маленький турсук кумыса.
Лошади для молодежи были уже оседланы. Все приготовились тронуться в путь, но тут закапризничала Гельчечек:
Мне лошади не оставили! Хочу ехать верхом!
С трудом уговорили ее сесть на верблюда к байбиче, а когда устанет, перебраться в тарантас к матери. Для аксакала подали тележку, на которой обычно ездил сам бай.
Над горизонтом медленно взошло солнце, озарив степь алым сиянием.
Все было готово. Сарсембай взобрался на любимого иноходца.
Керим-эке, трогай!
Отдаемся в твои руки, создатель, пробормотал старик, трогая коня.
Впереди поехали большие фуры, двуколки, за ними следовали навьюченные верблюды, тарантасы и белый верблюд байбичи. Огромный караван, вытянувшись по узкой дороге длинной цепью, направился к северу.
Вместе с ними тронулись стада овец, коров, табуны кобылиц и жеребят. Все пастухи ехали верхом.
Карлыгач после долгих пререканий с отцом добилась разрешения ехать на своем новом жеребце и теперь вместе с Арсланбаем, длинноволосым джигитом, Айбалой и еще несколькими девушками шутя помогала пастухам. Животные выбрались на дорогу и пошли степенным шагом. Группа молодежи появлялась то с одной, то с другой стороны каравана, перекидывалась шутками со всеми и везде вносила оживление и веселье. Скоро, однако, им надоело следовать за караваном.
Этот переезд был для Айбалы большим праздником. Она дни и ночи проводила в работе. Только в эти редкие часы переездов она могла отдаться отдыху и радости.
Она первая заметила далеко справа юрты, похожие на большие копны сена. Натянув поводья, она подскакала к Карлыгач.
Видишь юрты? Что, если заедем туда, напьемся кумыса?
Хоть ты и женщина, но голова у тебя работает отлично. Едем! со смехом подхватил Арсланбай.
Мы едем вот в то джайляу, предупредила девушка отца и поскакала в указанном направлении.
Остальные последовали за ней.
XXXVI
Подъезжая к джайляу, длинноволосый джигит сказал Карлыгач:
А ты знаешь, это джайляу Дирвисала. Сюда выдана твоя подруга Чулпан.
Что ты говоришь? Разве они не на берегу Дингез-Куля? удивилась девушка.
Побережье Дингез-Куля перешло в руки казны. Дирвисал-эке кочует по этому вот отвратительному джайляу, объяснил Арслан.
Стегнув коней, примчались к аулу. Их встретила стая собак. За ними показался сам хозяин. Это был старик казах необычной толщины.
Счастливого вам пути, детки!
Арсланбай приветствовал его и сказал:
Сарсембай переезжает из Алтын-Куля в Кзыл-Ком. Молодежь повернула коней в вашу сторону.
Старик сделал еле заметное движение:
Добро пожаловать, дети! Джайляу мое хоть и плохо, но кумыс найдется и ярки жирны.
Пока хозяин и гости, переговариваясь, шли к юрте, около привязанных жеребят показалась молодая женщина с приятным, но усталым, измученным лицом, оттененным белым покрывалом; на ней было грязное платье, в руке она несла полное ведро молока. Она издали улыбалась гостям, но на нее никто не обратил внимания.
Милая Слу, ты не узнаешь свою подругу? остановила она Карлыгач.
Девушка оглянулась и застыла от изумления: перед ней стояла ее близкая подруга Чулпан, участница всех забав, свидетельница первой встречи с Арсланбаем на свадьбе и второй в пути.
Красивая, веселая, остроумная девушка поблекла, осунулась, лицо пожелтело, глаза потеряли блеск, плечи беспомощно опустились. Вся она превратилась в уставшую, апатичную женщину.
Две подруги, не зная что сказать друг другу, поздоровались, обнялись.
Чулпан, дорогая моя! Что с тобой? Или хвораешь? не могла успокоиться Карлыгач-Слу.
Молодуха вытерла слезы концом покрывала.
Наверно, слышала поговорку: «Жизнь снохи собачья жизнь»? Встаешь с зарей, ложишься поздней ночью, усталая как собака. Некогда спокойно чашу кумыса выпить. Мудрено ли не узнать меня?
Подруги, обнявшись, отошли в сторонку. Молодуха жаловалась:
Служу как рабыня, слышу одни попреки. Свекровь злая змея. Милая подруга моя, помни: девичья пора золотая пора, умей ценить ее. Станешь снохой таких дней и во сне не увидишь. Вся тяжелая, грязная работа ляжет на тебя.
Долго беседовали подруги. Не утерпела и Карлыгач, поведала свою печаль:
И у меня горе. Мать грозит: «Не пойдешь за Калтая, ослушаешься, не прощу тебе молока, которым вспоила тебя». Отец затевает ссору с Найманами. Знаешь ведь, в младенчестве просватали меня за сына бия Кара-Айгыров. В калым получили сто голов скота, пятьсот рублей денег, два сундука дорогих вещей. Хотят через полтора месяца сыграть свадьбу и проводить меня в дом мужа. Но не лежит душа моя к суженому. Наверно, видела ты этого противного Калтая? Ходит он, как свинья, опустив рыло. Маленького роста, гнусавый. Дух нехороший от него идет. Ни ума, ни храбрости, слова толком сказать не умеет Страшно подумать обнять такого! Приезжал недавно не приняла, отказала. Уезжал грозился.
Чулпан, пережившая подобное же испытание, с горячим участием отнеслась к судьбе подруги.
Ай, колончагым, и ты оказалась в моем положении!
Отец, видно, боится, думает: «Если отдам дочь за другого, с Кара-Айгыром возникнет ссора, отношения между двумя родами испортятся, они покинут меня в моей борьбе с Найманами, и я буду побежден», продолжала девушка.
Но Чулпан снова перебила:
Ну и пусть будет побежден. Выбрала ты джигита отличного, не губи себя с Калтаем. Выйдешь вернуться не сможешь, дорогая.
Из юрты вышла женщина, позвала Карлыгач:
Наверно, устала, красавица? Зайди, выпей кумыса.
Слу вошла в юрту.
Досыта наговориться не успели. Мясо скоро сварится. Не угостив как следует, не отпущу, сказала вслед ей Чулпан.
Арсланбай рассказал старому Дирвисалу о своем изгнании и возвращении, а под конец коснулся вчерашних похорон:
Видно, высохло озеро Найманов. Большинство народа хочет на предстоящих выборах волостным управителем выбрать Сарсембая. Якуп не сможет занять место Байтюры, и должность волостного управителя перейдет сторонникам Сарманов.
Дирвисал стоял в стороне от партийных распрей, и новости эти его не заинтересовали. Он стал жаловаться на плохое джайляу.