Таких людей было много, и требовалось подарками, обещаниями затыкать им рты, без устали разъезжать из одного джайляу в другой, укреплять настроение сторонников там, где намечалось ослабление.
До самых выборов степь непрерывно кипела борьбой, ссорами, склоками. Ни один пир, ни одно сборище без этого не обходились.
XLIX
Солнце не показывалось. С самого утра темные тучи окутали степь. Поднялся ветер, порывами шел сильный дождь. Было сыро, холодно.
Сегодня выборы.
Несмотря на отвратительную погоду, вокруг белого кирпичного домика, одиноко стоящего на голой, безлесной, безводной местности, настоящее светопреставление. Низкий, выбеленный домик в три оконца до отказа набит старейшинами, управителями аулов, баями, биями, аксакалами, а вокруг него толпятся сторонники обоих кандидатов, пришедшие увидеть конец кипучей борьбы. Оседланным коням нет счету. Вокруг тарантасов, двухколесных тележек, около верблюдов в нетерпеливом ожидании суетятся казахи в кепе и малахаях и женщины в белых покрывалах. Несколько в стороне на своем неизменном Ак-Дельбере сидит Алтын-Чач. Откинувшись на спинку дорогого экипажа, с кем-то беседует мудрая бикя Рокия. Длинноусый украинец-стражник, в черной шинели с зеленым кантом и светлыми пуговицами, в фуражке с зеленым же околышем, сдвинутой набекрень, с большим трудом поддерживает порядок.
У всех на языке одно: кто победит, чья сторона получит перевес? Иногда вспыхивает ссора. Найманы, Дюрткара кажутся несколько растерянными. Зато Кзыл-Корты, Кара-Айгыры, Сарманы, Танабуга разговаривают нарочито громко, ходят подбоченившись. То там, то тут мелькает фигура «отца конских пастухов» Юнеса. Он без устали разговаривает, хвалит Сарсембая, хает Якупа, подзадоривает врагов.
Жирные Найманы, посмотрите на невиданное зрелище: сегодня обыкновенный казахский конь Байчубар обгонит знаменитого чистокровного иноходца!
Его шутка быстро облетает собравшихся и передается из уст в уста. Противники возмущаются. Страсти разгораются.
В этот момент распахиваются двери кирпичного домика, оттуда выбегает молодой казах с непокрытой головой, вскакивает на ближайшего коня, встает на седло и, приложив руки ко рту, громко, на всю площадь, кричит:
Великая радость всему казахскому народу! Исполнилось его желание! Сарсембай получил на четырнадцать шаров больше. Якуп побежден!
Поднимается невообразимая суматоха. Конные, пешие, давя друг друга, кидаются к управлению. Стражник мечется из стороны в сторону, но людская волна сбивает его с ног. Арбы, верблюды, тарантасы трогаются, зацепляются друг за друга, кучера перебраниваются, размахивают плетками.
Проходит несколько минут. На крыльцо выходит начальник, при шпаге, в блестящих погонах. Лицо злое, губы дрожат. Якуп и Янгырбай наперебой ему что-то объясняют. У обоих возмущенный вид. Следом за ними в дверях показывается толстая фигура Сарсембая. Вся она дышит радостью и весельем. «Отец конских пастухов» и длинноволосый джигит начинают шуметь, к ним со смехом, выкриками присоединяется большинство собравшихся. Среди шума и суматохи тарантасы, верблюды, оседланные кони, рассыпавшись по степи, направляются в соседние джайляу.
L
Подошла середина зимы. Широкая степь лежала под толстым снежным покровом. В джайляу, где летом паслись жирные кони, теперь обосновались бураны и ледяные ветры, бродили голодные волки, собираясь по вечерам на охоту.
Казахи давно разобрали юрты и, распрощавшись с привольной степью, вернулись в полуразрушенные, наполовину ушедшие под землю зимовки.
Как узник в грязной, сырой тюрьме мечтает выйти на свет, на волю, так и они, забившись в тесные землянки, мечтали о весне, когда зазеленеют берега озер и можно будет раскинуть в степи белые юрты. Скот, не обеспеченный кормом, бо́льшую часть времени проводил в открытом поле, добывая еду из-под снега. И только в особо сильные бураны забивался в тесный загон.
Неожиданно дни потеплели, вечером пошел дождь. С утра опять подморозило. Вся степь покрылась блестящей, гладкой коркой льда, трава замерзла, примятая мокрым снегом. Наступил джут. Скот не мог докопаться до корма и погибал. А потом повалил снег, начались бураны.
Этот год год лошади. Оттого-то такая страшная зима! говорили старики. Они уже не надеялись, что овцы и молодняк доживут до весны.
Была темная, метельная зимняя ночь.
По занесенной снегом степной дороге шел высокий казах в старенькой одежонке. Дойдя до зимовки Сарсембая, он остановился около чьих-то ворот, постучал. Ответа не последовало. Постучал в окно. Опять ни звука.
«Если люди и заснули, то собаки должны залаять», подумал спутник и перемахнул через низкий глинобитный вал. На дворе не видно было человеческих следов, протоптанной тропинки он не нашел. Кроме глубокого снега, не было ничего. Еле виднелись занесенная снегом покатая крыша загона да сорванная калитка.
Путник остановился в недоумении. Он знал о высылке бая еще летом, слышал о его отъезде. Но ведь байбичу Алтын-Чач и тукал не выслали, скот не конфисковали. Куда же они делись?
Путник снова перелез через вал и, оглядываясь по сторонам, пошел по зимовке. Единственный деревянный дом с большими окнами и покатой крышей принадлежал Сарсембаю. Все остальные глинобитные хижины или обыкновенные землянки с маленькими оконцами, затянутыми пузырем, с плоской крышей.
Большинство казахов кочуют летом аулами в восемь-десять семейств, а на зимовках собираются вместе. И здесь можно было насчитать до тридцати хибарок.
Путник окинул взглядом селение и направился к хижине, в оконце которой мелькал слабый свет. Большой пес встретил его громким лаем. Под крытым навесом стояли лошади, слышно было, как пережевывают жвачку коровы. Это обрадовало путника. Прежде всего было необходимо, чтобы лошади стояли в стойлах. Он подошел к низенькой двери, засыпанной снегом, и постучал. Изнутри раздался голос. Было ли то разрешение войти или нет, путник не разобрал и, распахнув неподатливую дверь, шагнув в темные сени, оттуда, согнувшись, задев что-то ногами, вошел в комнату, еле освещенную тлеющим в очаге кизяком.
Комната разделена на две половины. Земляной пол передней половины застлан грязной соломой и измельченным сеном. Тут же возятся несколько телят и штук десять ягнят. На границе второй половины стоит большая, низкая печь. Пройдя ее, попадаешь в «чистую» половину. Она почти целиком занята деревянным сяке. Сяке застлана кошмой, вдоль стен, обмазанных желтой глиной и потрескавшихся от ветхости, стоят сундуки, лежат одеяла и подушки. По левую руку в стену вбиты деревянные колышки, на них висят хомуты, седла, уздечки.
Войдя в переднюю половину, путник громко произнес салям. На сяке сидел древний старик в пестром кепе и в ичегах. Ответив на салям, он голосом, в котором слышалась радость, сказал:
Проходи, сын мой!
Путник подошел к старику, поздоровался. Около печки, стараясь раздуть огонь, чтобы хоть немного согреть на ночь холодное помещение, стояла женщина. Путник поздоровался и с ней, Она, не поднимая головы, отозвалась тихим голосом.
Хижина эта принадлежала аксакалу, и старик, сидевший на сяке, был Биремджан-эке.
Можно ли без всякого угощения уложить озябшего путника? Несмотря на поздний час, женщина принесла из колодца воды, поставила самовар, достала с полки каймак, баурсаки, расставила чашки.
Буран усилился. Ветер выл в трубе, стучался в окно. Гость и хозяин, прислушиваясь к его шуму, медленно попивая чаек, углубились в бесконечную беседу.
Первый вопрос гостя был о Сарсембае.
Старик глубоко вздохнул.
Раз в жизни ступил я в грязь, именуемую партийным раздором, и хоть вышел победителем, но все же конец оказался плохим.
И одно за другим он перечислил последние события.
Путник был поражен.
И действительно, события были несколько неожиданные.
Кара-Айгыры, Сарманы, Танабуга, Кзыл-Корт, объединившись, одержали на выборах победу. Но дело этим не кончилось. Выборы должны были быть утверждены русским начальством. Тут получилась заминка, так как до сведения начальства дошло, что Сарсембай якшается с лицами, враждебными русскому царю. Как раз в это время бывший жених Карлыгач-Слу Калтай поссорился с братом и со всем родом и заявил:
Я не могу жить в роду Кара-Айгыр, не сумевшем защитить своего сына!
Он судом добился раздела имущества и покинул аул.
Этим обстоятельством воспользовался Янгырбай, подыскал джигиту невесту из своего рода, сыграл свадьбу и торжественно принял его в свой аул.
Отличные джигиты, которых не сумели оценить Кара-Айгыры, найдут почет у Дюрткара.
Этот самый джигит, ведя против Сарсембая и Арсланбая упорную борьбу, нашел с помощью Янгырбая подходящего адвоката и подал на них жалобу. В ней было написано:
«Сарсембай в бытность нам сватом на одном большом меджлисе сказал: «Меня не прельщает должность волостного бия, начальника, но белый царь грабит казахскую степь, отдает джайляу хохлам, а нас изгоняет в голодные пески и таким способом хочет уничтожить нас. Я хочу быть выбранным, чтобы бороться с этим».
Сорок казахов присягнули:
Мы слышали эти слова Сарсембая.
Еще больше казахов под присягой же заявили, что эта клятва ложная. Давшие присягу на меджлисе с Сарсембаем не были. Такие-то из них были на базаре, такие-то болели, такие-то пировали на свадьбе
За второй присягой последовала третья, за третьей четвертая. Разыгралась такая шумная история, что по сравнению с ней все предыдущие раздоры казались пустячными.
В конце концов победила партия Якупа Янгырбая, действовавшая через Калтая. Начальник не утвердил Сарсембая волостным бием. За смуту против белого царя были высланы четверо наиболее видных казахов, среди них Сарсембай и Арсланбай. Единственным кандидатом на освободившуюся должность оказался Якуп. Он занял место покойного брата, забрал власть в свои руки и начал выживать врагов. Карлыгач-Слу не пожелала расстаться с мужем. Дальнозоркая байбича Алтын-Чач понимала, что после высылки мужа Найманы не дадут ей житья. С «отцом конских пастухов» она стала ездить по базарам, распродала весь скот и вместе с тукал, Гельчечек и Карлыгач-Слу последовала за мужем и зятем.
В старину говорили: «Чем быть султаном на чужбине, будь подметкой на родине». Но что мы можем поделать? Широкой степи Сары-Арка мы стали падчерицами, сказала она, покидая степь.
Они перебрались на постоянное жительство в город.
Через несколько дней после высылки Сарсембая нашли в озере труп нового друга Янгырбая Калтая. Под подозрение попали Джолконбай и джигит из рода Танабуга. Четверо казахов над кораном присягнули:
Джолконбай подговаривал нас на это дело, но мы не пошли.
Джигита из рода Танабуга в тот же день, заковав в кандалы, отправили в город, в тюрьму. Джолконбай же, завидев старшину с шестью стражниками, вскочил на чью-то лошадь и умчался в степь. Он намеревался пробраться в незнакомые места и наняться либо на завод, либо к колонистам.
Запуталась судьба и остальных.
Хитрость старого Азымбая раскрылась. В отместку за предательство Якуп угнал его стада. Говорят, теперь он лишился разума, ходит из дома в дом с домброй и поет одну песню:
Просил богатства, просил счастья Один раз дал ты, но отнял богатство джут, другой раз дал отнял Якуп. Что будешь делать со мной, творец мой?
Теперь с Найманами усиленно борется Сарыбай из рода Кара-Айгыр. Все враги Якупа и Янгырбая группируются вокруг него.
Опостылел мне мир. Если послышатся снаружи шаги, ожидаю с надеждой: думаю идет смерть моя Но входит какой-нибудь горемычный вроде тебя, тяжело вздохнул старик.
Недавняя смерть единственного сына вконец надломила старика.
На небесах совершаются ошибки, оставляют таких, как я, забирают души молодых, полных сил
Ветер постепенно стих. В маленькое оконце виднелся кусочек неба там сверкали звезды. Близился рассвет.
Путник заторопился. Ему следовало удалиться раньше, чем проснется зимовка. Он сказал об этом старику.
Я стал несчастным скитальцем, которому нет места в широкой степи. Но не теряю я надежды, что мир изменится и для меня выглянет солнце. Буду жив, отплачу добром, дай, Бирем-эке, если можешь, коня, чтобы мог я скрыться подальше. Никому другому показываться не хочу.
Старик живо понял, в чем дело. Вместо ответа он обратился к женщине, дремавшей в углу:
Колончагым, подай мне седло из желтой кожи, короткую плеть и кожаную уздечку.
Он поднялся с места, ощупью нашел меховое кепе, малахай, оделся, натянул на ноги высокие, подбитые войлоком сапоги.
Ступай, сын мой! Путнику надлежит быть в пути! сказал он и, опираясь на плечо гостя, вышел во двор.
Буран затих. В далеком небе мерцали звезды, будто улыбаясь безбрежному снежному покрову, окутавшему степь. Было очень морозно, под ногами хрустел снег.
Старик передал уздечку гостю и указал на ближнюю конюшню:
Здесь четыре коня. Возьми черногривого.
Гость вошел в конюшню. Было слышно, как шарахнулись испуганные лошади. Через минуту гость вывел оттуда коня.
Это был стройный буланый жеребец с длинной черной гривой, с белой отметиной на лбу.
Он был обеспокоен вторжением среди ночи незнакомого человека, но при виде хозяина успокоился, видимо решив, что либо поедут в табун, либо предстоит охота на волков. Незнакомец действовал торопливо, но уверенно.
Забрезжила заря, разливаясь алым светом по небу.
Путник быстро покончил с приготовлениями, искренне поблагодарил хозяина, попрощался с ним и вскочил на коня.
Счастливый путь! пожелал Бирем-эке.
Буланый жеребец умчал ночного гостя навстречу разгорающейся багрянцем далекой заре.
Путник был батрак старейшины Сарманов Сарсембая Джолконбай.
ГЛУБОКИЕ КОРНИ
I
Фахри убили.
Была темная майская ночь. Дождь, начавшийся с вечера, не прекращался, дул сильный ветер, ослепительно сверкала молния, грохотал гром.
Айша не смыкала глаз. Ожидая возвращения мужа, она то и дело подогревала самовар. Но когда время перевалило за полночь, она не выдержала и пошла к соседу, комсомольцу Шаяхмету. Вместе, под проливным дождем, направились они к председателю сельсовета Тимеркаеву.
На стук в ворота громким лаем отозвалась собака, за ней другая, третья.
Что надо? раздался голос хозяина.
Как быть, Шенгерей-абзы? Я очень беспокоюсь. Не случилось ли чего?
Немало народу точат зубы на Фахри, добавил Шаяхмет.
Сон мигом покинул Шенгерея. Он живо накинул чекмень и вместе с Айшой и комсомольцем пошел в помещение сельсовета.
С этой ночи и начались розыски. Невзирая на погоду, на темные ночи, рабочую пору, избороздили все окрестности, но ни на какой след не напали. На четвертые сутки притащился в деревню верный друг Фахри Акбай. Вид его был ужасен шерсть свалялась в клочья, язык высунут, на глазах слезы, от усталости еле перебирает ногами. Непрестанно скуля и повизгивая, собака повела за собой крестьян.
День был сумрачный, небо окутывали тяжелые, темные тучи. Крестьяне, пораженные видом собаки, последовали за ней.
На гористом берегу Волги, склоны которого покрыты лесом, между деревней Байрак и совхозом «Хзмет», есть глубокий, длинный овраг Яманкул. Сюда и привел Акбай, обшаривший после исчезновения хозяина все горы и овраги, следовавших за ним людей.
Моросил мелкий дождь. Трава мокрая, дорога грязная, скользкая. Но никто не обращал на это внимания. Первым спустился в овраг Шаяхмет, за ним остальные.
Акбай не ошибся. На дне оврага, в высокой траве, лежал труп Фахри. Лицо окровавленное, череп пробит, из раны вытекает светло-желтый мозг, на шее и на левом плече запеклись сгустки крови. Невдалеке валялся толстый железный шкворень, острый конец которого был вымазан в крови.
Быстро разнеслась печальная весть. Мужчины, женщины, дети, старики и молодые, побросав дела, игры, разговоры, все двинулись к оврагу Яманкул.
Фахри любили. Любили как своего, как близкого, как человека, коренником тащившего тяжелый воз. Горькое, гнетущее чувство охватило всех при виде изуродованного тела Фахри. Лица мрачнели.
Вместе с другими пришел к оврагу Джиганша-бабай. Глазами, полными слез, смотрел он на труп, не в силах вымолвить слова. Молча помогая Шенгерею положить останки Фахри на рогожу, неожиданно увидел он окровавленный шкворень.