Скажите же, какие отношения существовали между Фахретдином Гильмановым и Садыком Минлибаевым? повторил следователь.
Ты сперва послушай меня, а потом сам увидишь, какие были между ними отношения. Царя свергли, а земли не дали, сыновья наши с фронта не вернулись. Народ как соберется, так ругается. Тут приехал Садык, разъяснил все крестьянам и солдатам и отобрал у помещика все угодья. Садык был нашим первым указчиком, а Фахри первым большевиком-комиссаром во всей волости. Вот и реши: кто они враги или друзья? Ты человек умный, рассуди теперь!
И, не дожидаясь ответа, старик продолжал:
Ты и сам был на фронте и, наверно, знаешь, как мой сын, погибший под Перекопом, писал, что отряд Фахри завоевал большую известность и сам Фрунзе в приказе сказал, что первым татарским крестьянским отрядом является акташевский отряд, отряд Фахри Так-то вот Прежде мы в деревне Акташеве жили, пояснил он. Как только узнали, что чехи заняли Самару и перерезали коммунистов, так и поднялись, как один. Из одной нашей деревни пошли двести человек, из них двадцать женщин было да семь стариков. Много тут помог Садык, а Фахри был нашим командиром Ну, враги они иль друзья? А что делал тогда твой Гимадий? Я ему тогда говорил: пойдем, мол, с красными, там, мол, наше место, а он и не двинулся, так и остался у белых. Вот ведь кто твой Гимадий!
Джиганша-бабай, отчего ты на меня так сердишься? улыбнулся Паларосов.
Ишь сколько бумаги испортил, пока записал слова Гимадия, а мои писать ленишься. Вот за это и сержусь.
Нет, бабай, я и твои слова записываю.
Смотри же, хорошенько пиши! Из Акташева, мол, двести человек пошли, да женщины и старики не остались, и сам товарищ Фрунзе в приказе написал, что акташевский отряд первый татарский крестьянский отряд. Акташевцы немало крови пролили за Советы и красную Татарию, а больше всех в этом деле старались Садык и Фахри. Запомни это.
Кончив свое показание, Джиганша ушел. После него следователь допросил Шенгерея и Нагиму. Из вопросов Паларосова Нагима поняла, что он ждет какого-то разъяснения, что подозрение против Садыка в нем не уменьшается. Нагиму обуял страх. Наконец она не выдержала, посадила своего грудного ребенка на колени к Айше и побежала к кузнице.
VIII
Но ей долго бежать не пришлось.
На краю оврага сначала показались два удилища, потом две головы одна в красноармейском шлеме, другая в серой фуражке и наконец вынырнули две мужские фигуры. Один из них был Шаяхмет, а другой, высокий, худощавый мужчина, одетый в синюю рабочую блузу, с глубоким шрамом на лбу Садык. Нагима бросилась к ним.
Отчего так долго задержался? встревоженно спросила она, схватив мужа за руку.
А ты зачем так струсила? с ласковой усмешкой сказал Садык.
Струсишь! Тут чего только на тебя не наговорили! Рагия утверждает, что тебя непременно арестуют.
Садык весело расхохотался.
Глупая! Кто и за что меня арестует?
Нагима, несколько успокоенная ответом мужа, внимательно посмотрела на него и ахнула:
Фу! Или ты в трубу лазил? Смотри, измазался, как шайтан. Оботри хоть лицо, а то весь в саже.
Уголь в кузнице очень плохой, так и летит, пояснил Садык, вытирая лицо носовым платком.
В это время с криком «Папа! Папа!» к Садыку подбежали двое босоногих мальчиков лет восьми-десяти. При виде длинных удилищ они запрыгали вокруг отца:
Мне! Мне!
Меньшему из сыновей Куручу Садык дал удилище подлиннее, а старшему Хасану покороче.
Куруч, обрадованный подарком, вприпрыжку побежал к реке, а Хасан, насупившись, глотая подступившие слезы, вымолвил:
Чем такое приносить лучше не надо.
Так говорить не годится, Хасан. Ведь Куруч маленький, а ты большой и сможешь короткое удилище закинуть дальше, чем он, успокоил его отец.
Пристыженный Хасан двинулся за братом.
Пока Садык мирил детей и разговаривал с женой, Паларосов допрашивал Рагию. Вначале она путала, под конец твердо заявила:
Сама, своими глазами, видела, как они подрались у наших соседей. У Садыка из глубокого шрама на лбу струей текла кровь. Уж мы бились, бились, насилу ее остановили.
Увлеченная собственным рассказом, Рагия и не заметила, как выпалила:
Кто же другой, как не Садык, сделал это дело? Он всю жизнь был отчаянным драчуном.
В это время в избу вошел Садык и, едва переступив порог, спросил:
Вы меня вызывали?
Рагия вышла. Садык сел на ее место и закурил папиросу.
В результате собранных материалов Паларосов пришел к убеждению в виновности Минлибаева, но все же в душе ему хотелось обнаружить какой-нибудь факт, который разрушил бы это убеждение и доказал невиновность Садыка.
Он начал допрос по шаблону. Записал имя, фамилию и, только когда на вопрос о профессии получил ответ «химик», удивленный, остановился:
Почему же вас называют кочегаром?
Так уж прозвали.
Как так?
В двенадцатом году, в виде протеста на ленские события, наш завод не работал три дня. В числе уволенных за «бунт» оказался и я. После долгих мытарств мне удалось устроиться на Алафузовский завод кочегаром. С тех пор меня и прозвали кочегаром, хотя я по профессии химик.
Где вы работали?
Садык стал припоминать: с семи лет работал учеником на спичечной фабрике, потом Бондюжский завод, Баку, Урал, потом снова Казань; вечные преследования, увольнения как «опасного» человека
Теперь где работаете?
Перечень оказался немалым: фабзавком, горсовет, бюро ячейки, райком
Причину своего пребывания в Байраке Садык объяснил тем, что решил провести отпуск вместе с семьей у шурина.
Что вы делали в кузнице?
В четырех верстах отсюда есть артель «Маяк». Их кузнец напился пьяным и утонул в Волге. Ну, они и обратились ко мне: «Помоги, говорят, а то руки, ноги связаны, даже лошадь подковать некому». Я пошел раз, пошел два, а потом стал ходить в кузницу ежедневно.
В какое время вы ушли из кузницы в субботу?
Этого Садык точно не знал, хотя и помнил, что солнце клонилось к закату.
С кем шли?
Сначала шел с Фахри, но потом мы расстались: я зашагал к Байраку, а он пошел в «Хзмет». Там возникли какие-то недоразумения между Валием и рабочими, сведения об этом поступили в ячейку, и Фахри должен был расследовать положение.
От чего у вас на лбу шрам? будто невзначай спросил Паларосов.
Садык улыбнулся и полушутливо, полусерьезно рассказал историю шрама.
В те давние годы, когда Садык был молодым парнем, в Акташе каждое лето устраивали джиен. Садык участвовал в гуляньях, играл на гармошке, кутил с приятелями. Как-то раз, очевидно после особенно обильной выпивки, между парнями вспыхнула ссора, и Фахри сгоряча полоснул Садыка ножом. Удар пришелся по лбу. Кое-как рану перевязали, а Фахри скрутили руки и ноги, облили холодной водой. Тем дело и кончилось.
Следователь молча отодвинул в сторону портфель. Под ним лежал окровавленный шкворень.
Узнаете? спросил Паларосов, в упор глядя на Садыка.
Садык вздрогнул, вскочил с места, ощупал гвоздь и тонкую веревку, продетую в шкворень. Потом, не спрашивая разрешения, распахнул окно и чуть изменившимся голосом крикнул:
Нагима! Где шкворень, который я брал у Джиганши-бабая?
Паларосов внимательно смотрел за каждым движением Садыка. В избу торопливо вошла Нагима.
Я перерыла все вещи не нашла, пугливо вымолвила она.
Следователь усадил Садыка на прежнее место и предложил рассказать, зачем ему понадобился шкворень.
Минлибаев ответил, что он взял его у Джиганши, чтобы сбить гвоздь в сапоге, и забыл вернуть. Вот и вся история.
Этот шкворень, окровавленный, найден в овраге Яманкул.
Садык побледнел. Его худое лицо окаменело. Он молча уставился на шкворень.
Паларосов повернулся к окну и крикнул:
Введите Ахмеда Уразова!
Осторожно скрипнула дверь. На пороге показалась высокая, но какая-то расхлябанная фигура бедно одетого крестьянина. Воспаленные глаза с вывернутыми веками смотрели пугливо.
Паларосов задал ему несколько отрывочных вопросов об имени, фамилии, возрасте, месте службы и тут же перешел к выяснению обстоятельства его встречи с двумя спорившими людьми.
Ахми вытер грязным рукавом чекменя гноящиеся глаза и жалобно ответил:
Чего я мог видеть? У меня глаза болят трахома Уж с детства
Значит, ты ничего не видел?
Этого сказать не могу По оврагу среди деревьев мелькнули два человека.
Кто это были?
Один был Фахри, а другой походил на Садыка Точно сказать не могу.
Слышал ли ты, о чем они говорили?
Ругались они. А точно не знаю глуховат я.
Ничего не слышал?
Нет Только вот один матюкнулся и крикнул: «Я много видел таких, как ты!»
Не успел Ахми сказать последнее слово, как Садык, будто очнувшись от оцепенения, вскочил с места и крикнул:
Как врет! Как врет! Кто только научил его?
Вызвали Гимадия. Он вошел встревоженный, напуганный, но от своих прежних слов не отказался и снова подтвердил все, что давеча показал следователю.
IX
В избу нерешительно вошли несколько крестьян. Видя, что их не гонят, за ними потянулись и остальные. Скоро изба наполнилась народом. Все стояли молча, в напряженном ожидании.
Паларосов надел фуражку, накинул на плечи кожанку и стал медленно складывать в портфель исписанные листы бумаги. Он напряженно думал о том, как поступать дальше, основываясь на собранных им материалах. Он подумал, что в городе все будут поражены, что он, может быть, получит выговор, но другого исхода, казалось, не было.
Паларосов захлопнул портфель, посмотрел на часы и обратился к кочегару:
Садык Минлибаев, оденьтесь. Сейчас едем в город.
Зачем? встрепенулся Садык. Ведь мой отпуск еще не кончился.
Вам нужно ехать на основании имеющихся материалов.
В чем дело? Ведь они были друзьями! крикнула Нагима, подбегая к мужу.
Толпа напряженно молчала. Казалось, достаточно сделать Садыку знак, как она пойдет врукопашную, но кочегара не отдаст.
«Что это? Ошибка? Вражьи уловки? Чья рука замешана здесь?» билось в мозгу Садыка, но тут же победила мысль, что нужно успокоить жену, толпу и подчиниться следователю.
Не волнуйся, меня завтра же освободят, успокаивающе сказал Садык.
Кочегар стал одеваться, а Нагима кинулась домой, чтобы приготовить детей к отъезду. На протесты мужа она только ответила:
Нет, нет! Без тебя здесь ни за что не останусь! Освободят вернемся вместе, а пока поеду с тобой.
Подали подводу. Паларосов, Минлибаев и милиционер поехали на пристань. Крестьяне молча провожали их, полные недоумения. Джиганша-бабай долго смотрел вслед удалявшемуся тарантасу, безнадежно махнул рукой и устало опустился на бревна, лежавшие около ворот дома Айши. Долго просидел он, погруженный в думу, пока случайно не заметил за околицей две большие тени.
Посмотри-ка, что там такое. Не разберу я, сказал он Айше.
Айша приставила ко лбу руку козырьком и внимательно посмотрела в указанном направлении.
Шаяхмет! позвала она стоящего неподалеку парня. Кто это? Один на Шарафия похож, а другой не Василий ли Петрович?
Они, они, Айша-джинги! крикнул Шаяхмет и бросился к ним навстречу.
Подсев к ним на телегу, он торопливо рассказал о случившемся. Когда лошадь остановилась у дома Айши, он закончил:
Паларосов или слепой, или продажный.
Вокруг вновь прибывших собрался народ. Все наперебой рассказывали об аресте Садыка.
Что же это такое? Совет своего ребенка загрызть хочет! недоуменно развел руками Джиганша.
А Шаяхмет тоном, не допускающим возражения, сказал:
Я одно знаю корень всего дела кроется у Валия Хасанова.
Это замечание Шаяхмета пробудило в голове Шарафия много воспоминаний. В девятнадцатом году он встречался с Хасановым на фронте, затем в редакцию, где он работал, поступили материалы о деятельности Валия в совхозе. Некоторые из них Шарафий отослал прокурору. Теперь ему почудилась какая-то связь между словами Шаяхмета и его личными воспоминаниями. Но он не находил возможным поделиться своими непроверенными предположениями в присутствии возбужденной толпы и даже постарался успокоить Шаяхмета.
И Василий Петрович, много видевший на своем веку, никак не мог связать образ хорошо знакомого кочегара с таким страшным преступлением. Он подыскивал в уме какой-нибудь способ, который помог бы разрешить это недоразумение, но ничего путного придумать не смог. Под конец он решил, что необходимо вернуться в город и через прокурора Гайфуллина ознакомиться со всем делом. Повернувшись к Шенгерею, он сказал:
Товарищ Тимеркаев, довезите нас до пристани. Нам необходимо успеть попасть на пароход.
Байраковцы, часто встречавшиеся с Шарафием и Василием Петровичем как с шефами, ожидали, что они живо разберутся в случившемся, отделят врагов от друзей, но, видя, что их ожидания не оправдались, что их шефы уезжают, стали, недовольные, расходиться.
Вскоре к группе отъезжающих подошла Нагима в сопровождении брата, двух сыновей и с грудным ребенком на руках. Ее с младенцем и Василия Петровича, как пожилого человека, усадили на телегу. Остальные по берегу пошли пешком. Шаяхмет всю дорогу возмущался:
Паларосов, если он не безнадежно глуп, должен был понять: если я иду убивать человека, так неужели возьму оружие смерти у своего соседа? Даже предположим, что возьму, но разве я оставлю окровавленный шкворень около трупа! Ведь это равносильно тому, что я собственными руками предаю себя.
На пароходе говорили только о кочегаре и Фахри. Слушая пылкие речи Шаяхмета, веские доводы Шарафия и Василия Петровича, Нагима чувствовала себя успокоенной и начинала верить в немедленное освобождение мужа.
Так они доехали до города.
X
Неожиданный приезд Нагимы, ее взволнованный вид очень удивили старуху, домовничавшую в квартире Минлибаевых. Нагима не сочла нужным сообщить ей о случившемся. Кинув на ходу: «Бабушка, присмотри за детьми», она тотчас же куда-то ушла.
Наступили сумерки. Витрины магазинов блестели ярким светом. Улицы были полны прохожих. Нагима ничего не замечала. Она торопливо шла к высокому мрачному зданию тюрьмы. Кто-то окликнул ее, громко выругался извозчик, под мордой лошади которого пробежала Нагима. Но она ничего не слышала. Наконец она остановилась у ворот большого здания, с белой башней в углу, около которой стояла вооруженная стража. Это была городская тюрьма. До революции Нагима не раз приходила сюда на свидание с мужем, приносила ему передачи. Боязливо постучала она в массивные ворота. Через минуту открылся маленький «глазок» и сиплый голос спросил:
Что надо?
Муж мой здесь. К нему пришла
Прием по средам и субботам, от двенадцати до двух. В другие дни приема нет, ответил тот же голос.
«Глазок» закрылся. Нагима растерянно уставилась на запертые ворота, потом медленно отошла от тюрьмы. Куда идти?
Вспомнила нужно увидеть Василия Петровича. Но его дома не оказалось.
Сегодня открылась партийная конференция. Он прямо с парохода, даже не выпив чаю, ушел туда, пояснила его жена.
Тогда Нагима побежала на почту, чтобы позвонить по телефону на татаро-башкирские командные курсы своему брату Шаяхмету.
В ячейке его доклад, он прямо с парохода пошел туда, ответили ей.
Я его сестра. Он мне очень нужен. Вызовите на минуту.
Это невозможно. Сейчас идут прения по его докладу.
Трубку повесили. Но Нагима твердо решила во что бы то ни стало добиться своего, потому, не теряя ни минуты, прошла в Первый Дом Советов, где жил Шарафий.
Наверное, он что-нибудь разузнал.
Вы к кому? спросил швейцар.
Мне в тридцать второй номер. Он дома?
Нет.
Где?
Ушел в ячейку.
Тогда Нагима назвала еще нескольких коммунистов, живших в этом доме, но получила тот же ответ.
Что же это в самом деле? Никого дома нельзя застать! возмутилась она.
Швейцар улыбнулся.
Ведь сегодня открытие партконференции и к тому же партдень.
Об этом Нагима совсем забыла и теперь решила пойти в Коммунистический клуб, где шла партконференция, она надеялась там с кем-нибудь встретиться.
Большое двухэтажное здание красивой архитектуры прежде было дворянским собранием. После революции обширные залы этого здания увидели другую толпу. Вместо расшитых мундиров, бальных туалетов здесь запестрели серые шинели, рабочие блузы, красные повязки. Комнаты наполнились рабочими, крестьянами, красноармейцами. Бывшее дворянское собрание стало местом собраний, конференций, где строители новой жизни обсуждали вопросы, стоящие перед пролетарской революцией.