Партийный клуб, куда пришла Нагима, кишел, как растревоженный муравейник. Запоздавшие делегаты, гости торопливо раздевались у вешалки и, предъявив пропуска, поднимались по широкой белой лестнице наверх, в колонный зал.
Нагима не раздеваясь направилась к лестнице, но ее не пропустили.
Мне конференция не нужна. Мне только увидеть одного человека. Я через минуту выйду обратно, попробовала она протестовать, но безрезультатно.
В это время взгляд Нагимы случайно упал на площадку лестницы. Там стоял Иванов. Она подозвала его, написала на клочке бумаги несколько слов и, передав записку, попросила отдать ее одному из товарищей, фамилии которых тут же перечислила.
Не прошло и нескольких минут, как к Нагиме подошел Шарафий, успевший после доклада в ячейке прийти на партконференцию.
Ну, что вы сделали? метнулась к нему Нагима.
Шарафий, оказывается, ничего не разузнал. Из-за конференции он не смог ни с кем переговорить, все заняты. Но Нагима не слушала его доводов.
Приехали и забыли! горестно сказала она.
Шарафий всячески успокаивал ее и под конец добавил:
Попробую сделать что-нибудь сейчас. Вы посидите пока в читальном зале.
С этими словами Шарафий поднялся наверх. У дверей зала стоял второй контроль. Шарафий предъявил пропуск и вошел в зал, переполненный народом.
Открывшаяся перед его взором конференция была частицей партии, авангарда пролетариата; сидящие здесь русские, чуваши, евреи, татары составляли один из отрядов этой великой партии. В ее рядах и под ее руководством они побеждали на фронтах войны, шли от победы к победе на фронте хозяйственном и культурном. Это были коммунары, пришедшие с фабрик и заводов, из деревень и красных казарм, готовые к новой борьбе за великое будущее.
Шарафий окинул взглядом ряд делегатов. Много было здесь знакомых лиц. Он встречался с ними на заводской ячейке, на фронте, в подшефной деревне, но прокурора Гайфуллина здесь не было. В президиуме увидела Василия Петровича. Шарафий, стараясь не шуметь, прошел к первому ряду, где заметил Паларосова и Иванова.
Тебе Гайфуллина, что ли? Вон он, шепнул Салахеев, около которого остановился Шарафий.
У открытой двери сзади президиума стоял высокий, полный человек с туго набитым портфелем в руке. Шарафий кинулся к нему:
На одну минуту!
Но у Гайфуллина не было даже свободной секунды. Его как председателя мандатной комиссии рвали на части. Он так занят, что не может полностью прослушать доклад товарища, приехавшего из центра. Гайфуллин торопливо сказал об этом Шарафию и хотел уйти, но Шарафий не отступал.
На одну минутку. Одно слово. Ведь Садык арестован! вцепился он в рукав прокурора.
Делать было нечего, Гайфуллин прошел в маленькую комнату позади президиума.
Я с этим делом отчасти знаком, сказал Гайфуллин, мне Паларосов сделал короткий доклад. Я ему сказал, что он поступил неправильно, что при применении меры пресечения нужно действовать осторожно.
А он что ответил?
Он возразил мне, заявив, что для ареста имеет довольно веские основания. Я спросил: «Какие?» «Во-первых, говорит, преступление, в котором обвиняется Минлибаев, очень крупное. Во-вторых, против него имеются очень серьезные улики, и, в-третьих, он родственник байраковцам, и если его оставить на свободе, он может договориться с ними и уничтожить все следы преступления». Раз следователь держится такой позиции, я один ее изменить не могу. Сто пятьдесят восьмая статья уголовно-процессуального кодекса ясно говорит, что в таких случаях вопрос должен разбираться на распорядительном заседании суда.
Шарафий оторопел.
А когда он состоится?
Это быстро можно было бы сделать, но, сам видишь, я по горло занят в мандатной комиссии.
Как же быть? Ведь Садык был выбран на конференцию.
Знаю. Он прошел от нашего района. Мы сами его провели. Теперь вам остается одно из двух или ждать распорядительного заседания, или взять Минлибаева на поруки.
Это как?
Очень просто: пусть за него поручатся два авторитетных лица или какая-нибудь рабочая организация
Не докончив объяснения, Гайфуллин ушел, а Шарафий нацарапал что-то на листке блокнота и вернулся в зал. Записку он передал Василию Петровичу. Тот прочел ее, подозвал Шарафия и шепнул:
Пусть кончится доклад. Потом я сам выйду к ней. Скажи, чтобы подождала в библиотеке.
Шарафий спустился к Нагиме, передал ей разговор с прокурором, умолчав относительно веских улик, и просьбу Василия Петровича, а затем побежал в зал, чтобы услышать хоть конец доклада.
Нагима этого не ожидала. Ей казалось, что товарищи Садыка отнеслись к делу халатно, никто не стремился тут же освободить его. Погруженная в мрачные думы, сидела Нагима в большом читальном зале. Прошло более часа. Пришел Василий Петрович, но и он, кроме обещания, ничего определенного не сказал. При этом он тоже ссылался на конференцию. Совершенно подавленная вышла Нагима из Коммунистического клуба.
Наступила ночь, но она не принесла облегчения. Сон бежал от Нагимы. До самого рассвета не сомкнула она глаз.
XI
Нагима выросла в Акташе. Первым приглянувшимся ей парнем был Садык.
Как-то в пригожий летний день Нагима накопала в огороде полное ведро картошки и, тихо напевая песню, стала мыть ее у колодца. Вдруг услышала за плетнем осторожные шаги. Не оглядываясь, она догадалась, кто пробирался к ней. И не ошиблась. Это был Садык, приехавший к родственникам на джиен. Давно приметила Нагима его взгляды, его упругую походку, привлекательное, хотя и не особенно красивое лицо.
Парень, подкравшись, что-то шепнул из-за плетня, но девушка не оглянулась и только чуть слышно сказала:
Осторожнее, парень! Не то наши ребята живо тебе ребра переломают.
В ее голосе прозвучала не угроза, а предостережение. Парень и сам знал, что ребята не простят ему, городскому пришельцу, заигрывания с лучшей девушкой деревни. Но опасность, которой он подвергался, не остановила его, а только заставила быть настороже: по вечерам, идя на гулянки, он затыкал за голенище острый нож, а на руку наматывал цепь кистеня. Так ходил он в своей щеголеватой одежде, в шапке набекрень, и даже гармонь в его руках пела как-то особенно звонко. Нередко Нагима, сидя одна в избе, тихонько подпевала его игре, а когда он заводил плясовую, отбивала такт резвыми ногами.
Парень не упускал случая заглянуть к ней в окно, мигнуть при встрече.
«Видно, любит меня», решила девушка.
Но неожиданно парень исчез. Девушка загрустила, затосковала.
Прошел целый месяц. Вдруг парень снова появился в деревне. Обрадованная Нагима решила, что он приехал только из-за нее. Скоро представился случай удостовериться в правильности предположения.
Как-то под вечер Нагима шла задами с охапкой сена. Вдруг к ней подскочил Садык, крепко прижал Нагиму к груди, шепнул:
Люба ты мне! Скоро сватов пришлю, без страха скажи, что согласна.
Не успела девушка ответить, парень поцеловал в губы и был таков.
Подобрала Нагима упавшую охапку сена и сама не своя вернулась домой.
Садык сдержал обещание на следующий день пришла в дом Нагимы сваха.
Мать Нагимы, испуганная горькой участью двух старших дочерей, определенного ответа не дала, пообещала только подумать да посоветоваться с родными.
А участь ее дочерей была действительно горькая.
Польстившись на богатые подарки, отец выдал старшую во вторые жены богатею соседнего села. Но богатство не принесло ей счастья. Старшая жена поедом ела молодую соперницу, не давала ей ни минуты покоя. А через несколько лет, когда она стала матерью троих детей, муж решил шариат дозволяет иметь четыре жены и женился третий раз.
В кромешный ад превратилась жизнь в доме. Не переставала клясть старшая дочь покойного отца за то, что кинул он ее в этот омут.
Участь средней была еще трагичнее. Прослышал отец, что полюбился ей молодой парень, что видится она с ним, подарила ему вышитый платок, разозлился, разбушевался и просватал за пятидесятилетнего вдовца. Не смирилась девушка, в день свадьбы бросилась в глубокий колодец.
Много горя приняла старуха мать, много слез выплакала и потому не решилась выдать последнего ребенка, Нагиму, против ее воли. Подослала к ней Айшу, жену Фахри, чтоб узнала мысли девушки.
Сначала Нагима, застыдилась, долго молчала, но под конец сказала:
Пусть мама решит. Да только чего ей беспокоиться, что дальний он? Письма можно по почте слать, а соскучится так на пароходе путь не долгий. На лошадях и то в сутки доехать можно.
В точности передала Айша слова Нагимы. Расстроилась мать, резче выступили морщины на худом лице.
Ишь что выдумала: почта, пароход Не ее это слова, подучена она. И добавила печально: Вот все вы такие. Ночь недоспишь, день недоешь, все о ребенке хлопочешь, а вырастет о тебе и не вспомнит.
Так-то оно так, бабушка, ответила Айша, да парень больно хорош. Согласиться надо. Трудно вырастить девушку. Ведь и малина она, если вовремя не сорвешь, вянет
Долго говорили они. Наконец дала мать согласие. Их беседа закончилась обсуждением вопросов, связанных с предстоящей свадьбой.
XII
Вскоре сыграли свадьбу. Перед Нагимой открылся новый мир, полный радости. Но враги позавидовали счастью Нагимы, на вторую ночь после свадьбы вымазали ворота дегтем. Старушку мать разбудил лай собаки. Выбежала она на улицу и ахнула жирными каплями растекался деготь по чистым, желтым доскам. Торопливо вернулась она домой. Тихонько, чтобы не разбудить молодых, взяла ведро, мочалку, скребок и стала мыть ворота. Но старания оказались безрезультатными деготь успел впитаться в дерево и никак не отмывался.
Наступило утро, все проснулись. Весь дом был охвачен черной, как нефть, тоской. Больше всех горевала Нагима. Оскорбленная, опозоренная, она плакала навзрыд, как дитя. Единственным человеком, не потерявшимся и не предавшимся отчаянию, был Садык.
Глупая, чего ты так тревожишься? Стоит ли волноваться из-за хулиганской выходки каких-то парней? утешал он жену, но она продолжала плакать.
Знаю я, чьи это проделки. Сын Загид-бая прислал мне душистого мыла, сын лавочника Хайбуллы конфет прислал Я не приняла, обратно отослала Спросите у Айши, она знает Ей сын Хайбуллы сказал, что любит меня, что придет ко мне ночью, а Айша запустила в него камнем за такие слова Вот они и сердятся Не виновата я Спросите Айшу.
Зачем спрашивать? улыбнулся Садык. Ведь я знаю, что ты ни в чем не виновна!
Крепко обнял он молодую жену. Успокоив ее, вышел к воротам. Обстругал запачканные места, кое-где подрубил топором. Вокруг собралась толпа, послышались насмешки:
Здорово, любезный! Иль женин позор срубаешь?
Вначале Садык молчал, но когда насмешки стали сыпаться все больше и больше, не выдержал, схватил обрубок, швырнул в толпу и крикнул:
Хулиганы, мерзавцы! Проваливайте, пока целы, не то
Подошли Фахри и Шенгерей, прибежал Джиганша-бабай, все встревоженные, обеспокоенные. Хладнокровие Садыка удивило их. С их помощью Садык скоро окончил работу. Все вошли в дом, где уже кипел самовар и были готовы горячие блины.
Еще перед свадьбой Садык заявил:
Я человек заводской, у меня не то что дни, даже часы на счету. Через два дня после свадьбы Нагиму увезу в город.
Но после происшествия старушка мать ни за что не соглашалась отпустить молодых так скоро.
Нас осрамили. Деготь смыли, а сплетни остались. Если уедете, засмеют, скажут жених обиделся, хотел бросить жену, да только пожалел ее и увез в город, чтобы там бросить. Не отпущу так скоро. Раньше чем через четыре дня и не думайте ехать.
Ее поддержали остальные. Садык не знал, на что решиться. Он насилу выпросил отпуск на неделю и боялся, что, если опоздает к сроку, его место будет занято другим. У ворот завода целый день толпились безработные, среди них были такие, которые работали тут раньше. С другой стороны, нельзя не считаться и с создавшимся положением. А тут еще Джиганша-бабай твердит:
Женитьба дело серьезное. Нужно молодую пожалеть, и о матери подумать следует.
Прошло четыре дня. Садык побывал с молодой женой в гостях, погулял с ней по полям. История с воротами забылась, сплетни смолкли. Молодые уехали в город.
Всю дорогу тревожила Садыка мысль о работе, росла уверенность, что его место занято другим.
И он не ошибся. Оказывается, тотчас после его отъезда распространился слух, что он больше в город не вернется, будет жить в деревне, заниматься хозяйством. Опоздание было принято как подтверждение этих слухов, и его место занял другой рабочий. Узнав об этом, Садык оторопел. Что делать? Как быть? Он пробовал доказать нелепость слухов, рассказал причину опоздания, но все было напрасно.
Садык надеялся, что безработица долго не протянется, скрыл от жены свое увольнение, тайком от нее распродал кое-какие вещи.
Как-то вечером он вернулся домой пьяным. Для Нагимы это было ново. Поборов страх и отвращение, она раздела Садыка, уложила в постель и прилегла сама. Попробовала обнять его, но Садык вырвался, вскочил на ноги и с тоской сказал:
Эх, дорогая ты моя, ненаглядная! Не знаешь ты, что у меня на душе!
Нагима испугалась. Мелькнула мысль о вымазанных воротах. Казалось, что Садык не может забыть позора. Но Садык, путаясь и запинаясь, рассказал о безработице, о своих мучениях, о стыде за то, что не может сделать ей никакого подарка, не может доставить никакого удовольствия.
Нагима, просветлев, обняла мужа и с улыбкой сказала:
Все горе в этом? Из-за этого пьешь? Брось глупости! С голоду не умрем. Видишь это?
Она подбежала к сундуку и стала вытаскивать оттуда свое приданое. Одно за другим мелькали в ее руках платья, скатерти, полотенца.
Все это продадим, а тем временем ты найдешь работу.
Морщины на лбу Садыка разгладились, лицо осветилось какой-то особенно ласковой улыбкой.
Это было их первое откровенное объяснение, оставившее глубокий след на всю жизнь, связавшее их узами непоколебимого доверия.
XIII
До замужества мир казался Нагиме окутанным в розовое покрывало. Такой же мерещилась ей будущая жизнь. И даже Садык, ловкий гармонист, казался ей веселым, добродушным парнем. Жизнь вдвоем рисовалась как сплошной праздник.
Но она жестоко ошиблась.
Садык оказался человеком твердого характера, вспыльчивым, упрямым. Верно, он не ругался, не дрался по пустякам, но если в голову взбредала какая-нибудь мысль, то с большим трудом, только после веских доводов и доказательств, удавалось разубедить его. Много горя причиняло жене его неумение обращаться с деньгами. Достаточно было прийти какому-нибудь товарищу с мольбой: «Умираю! Одолжи!» и Садык, невзирая на босых ребят, неоплаченную квартиру, вынимал кошелек и вытряхивал в протянутую ладонь последние гроши.
Часто по этому поводу между супругами возникали ссоры, с губ срывались обидные слова и упреки.
В такие моменты Нагима сильно тосковала о родной деревне. Вспыхивало желание вернуться к матери, увидеть подруг, побродить по лугам, лесам, собирать ягоды, жать колосящуюся рожь. В такие моменты она раскаивалась в своем замужестве, во всем винила Айшу.
Если бы не Айша, вышла б замуж в своей же деревне и жила бы спокойно
Но это продолжалось недолго. Возвращался Садык, целовал в заплаканные глаза, ласково обнимал. Под лаской мужа рассеивались сомнения, разлетались мрачные думы, и даже обида на Айшу начинала казаться глупой. Росла уверенность, что только она одна занимает место в сердце мужа. Эта уверенность укрепляла силы Нагимы в ее тяжелой жизни, утешала ее, когда мужа ссылали, выгоняли с завода, когда нечем было кормить детей, когда нужда крепко охватывала семью.
На третий год замужества Нагимы Садык снова остался без работы. Его уволили с завода как подстрекателя к забастовке. Кинулся Садык туда-сюда, но без результата. Насилу устроился чернорабочим. Началась полуголодная жизнь. Попробовал он помогать отцу в кузнице, но к зиме и там не стало работы. Кое-как удалось получить место кочегара на Алафузовском заводе. В этот период беспрерывных мытарств Садык пристрастился к вину. На голову Нагимы свалился новый тяжелый удар. Напрасно прождав мужа до полуночи, полная страха, Нагима пускалась на поиски. Шла из пивной в пивную, из трактира в трактир. Заходить внутрь не решалась и долго простаивала у запотевшего окна, но трудно было что-либо разобрать в волнах дыма, среди оглушительной руготни, пронзительных криков, среди хриплых звуков поломанного граммофона.