Нагима не одна стояла у дверей пивной, сюда приходили жены других рабочих в поисках загулявших мужей.
Особенно плохо приходилось в дни получек.
Сначала Нагиме было стыдно. Она не решалась отправляться на поиски, но постепенно дежурство по субботам у ворот завода вошло в привычку. И здесь она была не одна. Перед воротами завода толпились женщины. Они резко разделялись на две группы. Одна из них состояла из квартирных хозяек, лавочниц, торговок, шинкарок, пришедших получить долги, а другая из жен и матерей рабочих, занятых мыслью увести их домой, не дать растратить деньги.
Если муж начинал ругаться, лез в драку, приговаривая:
«Как же не пропустить бутылочку после собачьих трудов?», жены решались на крайнюю меру. Вместе с мужьями шли в трактир, пивную, покупали бутылку и шли домой.
Пусть уж лучше дома пьет, при мне, говорили в таких случаях несчастные.
Много раз Нагима также приводила Садыка домой. Он уже почти свыкся с этим. Но тут случилась новая беда Садык лишился работы. Причины увольнения он не знал. Одни говорили, что таково распоряжение жандармерии, другие утверждали, что все это подстроил мастер с целью устроить своего родственника.
Место Садыка занял некий Селиванов. Такова была действительность. Трудно было в те времена получить татарину квалификацию. Садык потерял надежду устроиться в этом городе и решил попытать счастье в другом месте.
Уеду в Баку. Если там не устроюсь, переберусь на Урал, в Екатеринбург. Там у меня товарищи есть. Что заработаю пришлю. А ты займись стиркой. С голода не умрешь, сказал Садык.
Первый раз в жизни Нагима осталась одна в большом городе.
XIV
В отсутствии Садыка умер ребенок Нагимы. Еле оправилась бедняжка от удара. А тут неожиданно явилась к ней на квартиру какая-то старуха. Без обиняков, без длинных вступлений она сказала:
Тебе не шестьдесят лет. И красотой и молодостью взяла, приоденешься немного всех мужчин с ума сведешь.
Сначала Нагима не поняла, к чему клонит гостья, а как поняла, схватила ухват:
Убирайся, старая ведьма!
Выгнала старуху, кинулась к Василию Петровичу, рассказала о случившемся.
Боюсь одна оставаться. Приютите. Всю работу буду исполнять, а на прокорм заработаю.
Старик был бы рад помочь Нагиме, но что скажет жена? А та испугалась, подумала: «Молодая баба, красивая Вдруг испортит мне жизнь»
Вчера только от сестры письмо получила едет с двумя детьми. Тесно будет, соврала она.
Долго плакала Нагима в своей одинокой квартире. Потом пошла к лавочнику и стала диктовать длинное письмо мужу. Обо всем написала и о приходе старухи, и об отказе жены Василия Петровича дать ей приют Закончила письмо так:
«Возвращайся скорее. Если не приедешь в этом же месяце, распродам все пожитки и сама приеду к тебе. Здесь я одна с ума сойду. А там, вдвоем, будь что будет».
Лавочник перечел письмо. Усмехнулась Нагима своим думам и сказала:
Добавь еще несколько слов.
Диктуй.
Покраснела Нагима, опустила голову, чуть слышно шепнула:
Пиши, как я буду говорить:
Горит сердце, горит сердце,
уж обуглилось оно.
Мои тяжелые страданья
не забудутся вовек.
Крут волжский бережок,
взбирается по нему зверек.
Как засыхающий цветок,
жду тебя, мой дружок.
Поблагодарив лавочника, Нагима запечатала письмо, опустила его в ящик и стала ждать ответа.
Каждый день увеличивал беспокойство, сомнение, зарождал новую тревогу:
«А вдруг не вернется? Вдруг не позовет к себе? Как быть?»
Десять долгих дней прошло в мучениях. На одиннадцатый день маленький кусок бумажки, исписанный рукою Садыка, ее Садыка, разогнал все сомнения. Он писал:
«Я очень о тебе соскучился Сам жив, здоров, работаю на нефтяных промыслах Тяжело без тебя Собери пожитки, лишнее оставь у Василия Петровича и приезжай ко мне С голоду не умрем Вместе легче будет».
Как окрыленная захлопотала Нагима и в два дня управилась со всеми делами.
В день отъезда неожиданно получила письмо. Захолодело в сердце от страшного предчувствия. Торопливо побежала к знакомому лавочнику.
Прочти.
Письмо нерадостное, написанное чьей-то чужой рукой:
«Товарища Садыка Минлибаева в двадцать четыре часа выселили из Баку. Попало еще несколько ребят. Садык просился в Екатеринбург, но не разрешили. Сегодня его этапом отправили в Шадрин, Пермской губернии».
Это всё? Больше ничего нет? спросила Нагима с просиявшим лицом.
Больше всего боялась ока, как бы муж не бросил ее, не завел другую жену, и теперь, успокоенная на этот счет, принялась расспрашивать:
Где Пермь? Где Шадрин?
Узнав, что город намного ближе, чем Баку, несказанно обрадовалась
В первые же дни революции Минлибаева выбрали от завода в Совет. Он получил письмо от товарищей с просьбой приехать.
Когда закипели волны революции, когда политические заключенные, ссыльные стали во главе дела, когда началась ожесточенная борьба за новую, светлую жизнь, Нагима всем своим существом поняла смысл забастовок, стачек, которые часто влекли за собой безработицу, скитания, ссылку и казались ей несчастьем ее жизни. Она увидела, что стачки, забастовки, ссылки тысяч Минлибаевых являлись ручейками, втекающими в одну реку, корнями, взращивающими одно могучее дерево.
Садык приехал усталый, разбитый, в солдатской шинели. Казань встретила его массой всяческих дел. С момента приезда Садык с головой окунулся в работу среди солдат, крестьян, заводских рабочих. Голос охрип от выступлений, лицо осунулось. Но Нагима не роптала, не страдала, а только старалась урвать свободную минутку, чтобы покормить мужа, чтобы хоть на три-четыре часа уложить в постель, ей приходилось довольствоваться редкими, короткими мгновениями, которые он ей уделял.
Садык понял перемену, происшедшую в Нагиме. Он стал смотреть на нее как на товарища, который может плечом к плечу бороться рядом с ним, стал делиться с ней заботами и радостями.
Как-то среди разговора Нагима перебила его:
Что ты мне все «товарищ» да «товарищ» говоришь? От пустого слова мне пользы никакой. Ты на заводе, ты в Совете, ты на фронте, а я все около печки, все вожусь с горшками да чугунами, все стираю пеленки.
Садык задумался, долго беседовал с Нагимой, а под конец предложил:
Отдадим детей в ясли, сами станем обедать в столовке. Ты поступишь на завод, будешь работать в Совете.
Нагима испугалась. Она согласна обедать в столовке, готова работать дни и ночи, но дети!.. Как с ними быть? Как расстаться с маленьким Куручом, с первенцем Хасаном? Отдать их в ясли? Будет ли там за ними надлежащий уход? Не соскучатся ли они о матери? А как она сама будет жить без детей? Ведь с ума сойдет!
Как управляется Айша? У нее и муж и дети, а сама она с головой ушла в общественную работу. Сколько раз приезжала на конференции, съезды, выступала на них! А один раз ее речь так даже перевели на русский язык и вместе с портретом напечатали в газете.
Долго думала Нагима, да так и не смогла ни на что решиться. Арест Садыка поверг ее в новое раздумье.
«В тюрьму ходила не впустили, на конференцию ходила контроль задержал. Была бы активисткой, везде путь был бы открыт. Теперь как быть? К кому обратиться?»
Всю ночь прометалась Нагима на постели, а чуть забрезжил свет, поднялась, решив еще раз сходить на конференцию. Но не успела одеться в дверь постучали. В комнату вошел ее брат Шаяхмет.
Я, апа, к тебе на минутку забежал. Мы сейчас уезжаем на маневры. Очень тороплюсь. Вот и вчера чуть не опоздал в ячейку. Насилу поспел, да так засуетился, что в докладе перепутал некоторые цифры. Ну и взгрели меня за это
Ты что заливаешься, как соловей? перебила его Нагима. Ты мне о деле говори. Когда Садыка освободят?
Вчера я Шарафия видел и Василия Петровича. Я ему прямо сказал: «Ты, говорю, металлист с сорокалетним стажем, двадцать лет в партии состоишь. Почему, говорю, товарища Минлибаева не выручаешь?»
Ну, а он?
Он усмехнулся и ответил: «Кодекс ломать нельзя. Сам знаешь, вчера конференция открылась, все там крутимся». Говорил с прокурором, спрашивал, почему не торопят дело. Он, оказывается, виделся с Паларосовым и сказал ему, что применять меры пресечения нужно осмотрительно. А Паларосов упрямый человек, выслушал прокурора и говорит: «Если, говорит, в отношении выбора меры пресечения между следователем и прокурором возникает разногласие, этот вопрос должен разбираться на распорядительном заседании суда». Теперь нужно ждать заседания.
Шаяхмет не решился сказать сестре о том, что улики против Садыка имеются очень веские, и продолжал:
А Шарафий только руками разводит: «Не в силах, говорит, я один этот замок отпереть». Мой товарищ, чуваш, рассказал мне, что они, четырнадцать человек, подали заявление в Москву на Паларосова. Против «четырнадцати» теперь возникла группа «двадцати четырех». Между ними идет ожесточенная борьба. Сторонники «четырнадцати» утверждают, что Паларосов имеет связь с кулаками, сам сын кулака и что ему не место в партии. Но группа «двадцати четырех» имеет не менее веские доказательства и заявляет, что Паларосов настоящий большевик, немало крови проливший на фронтах. Их разногласия все увеличиваются. Даже на конференции они ссорятся, поэтому некоторые заседания проводят закрытыми. Наша ячейка получила семь гостевых билетов. Один из них взял я, пошел было сегодня, но меня не впустили. По дороге встретил Шарафия. Он говорит, что дело скоро повернется в другую сторону, Садыка выпустят, но только здесь затесался вопрос о «четырнадцати» и «двадцати четырех». Одни уверяют, что Валий-бай Хасанов известный татарский меценат и его арест будет нетактичен, а другая сторона утверждает, что таких «контров»-капиталистов давно нужно расстрелять. Все спорят об этом
Красноречию Шаяхмета не предвиделось конца. Вначале Нагима не перебивала его, надеясь услышать что-нибудь утешительное о Садыке, но под конец не выдержала:
Все слова, слова! Ни один из вас не может ничего сделать.
Стрелка часов напомнила Шаяхмету о маневрах. Не дослушав упреков сестры, он воскликнул:
Ой, апа! Я чуть не опоздал. Прощай! И, схватив шинель, торопливо ушел.
После ухода брата Нагима накормила детей и, накинув на голову платок, вышла на улицу. Быстро дошла до трехэтажного здания на центральной улице города и по широкой лестнице поднялась в кабинет прокурора.
XV
Придурковатый Ахми сдался почти добровольно. Это повело к раскрытию некоторых следов. Завеса стала медленно приподниматься и с другого конца. Большую роль в этом сыграл окровавленный бешмет Валий-бая, который, проделав долгий путь, попал на базаре в руки двух сватов Джамалия и Камалия, а через них в следственные органы.
Джамалий-абзы в свободное от работы время утюжил, подновлял старую одежду и по воскресеньям выносил на базар в надежде заработать на бутылку пива. Его сват, сапожник Камалий, шел по стопам своего друга. Он добывал старые голенища, прилаживал к ним головки, прибивал подметки, каблуки, до ослепительного глянца чистил сапоги ваксой и, уповая на барыш, отправлялся с «товаром» на базар.
Если торговля оказывалась удачной, оба свата после базара заходили в пивную, где не без удовольствия опоражнивали пару-другую бутылок.
В это воскресенье Джамалию особенно повезло.
«Говорят, если встретишь попа, так неудача будет. Враки все! Я сразу трех попов встретил. Волосы до плеч, на животах большие кресты болтаются. А все же за брюки такой барыш получил, что сам удивляюсь. Куплю детям гостинцев, разыщу Камалия, зайдем в пивнушку», думал довольный Джамалий, пробираясь по толкучке.
Занятый радужными мечтами, он столкнулся с каким-то человеком. Попробовал отойти, но не тут-то было! Крючок на бешмете незнакомца прочно зацепил его за рукав. Пришлось обоим остановиться. Пока незнакомец отстегивал крючок, Джамалий внимательно осмотрел бешмет. Бешмет показался ему странно знакомым. Смутное подозрение зашевелилось в голове Джамалия.
Продаешь? Почем? спросил он.
Начался торг. Джамалий со всех сторон осмотрел светлый бешмет, ощупал подкладку, карманы.
«Он, он! Конечно, он!» решил Джамалий.
Вслух же сказал:
Я покупаю бешмет. Подожди меня здесь, только деньги возьму у свата.
Сговорившись с продавцом, Джамалий ринулся в самую гущу базара на поиски Камалия.
Базар кипел. Сотни людей, толкая, давя друг друга, колыхались на площади. Отовсюду раздавались крик, брань, смех. Сплошной шум стоял над толпой. Джамалий двинулся по рядам торговцев поношенным платьем, которые, клянясь всеми святыми, старались всучить доверчивому покупателю подутюженное, подчищенное старье.
Камалия здесь не было.
Отсюда Джамалий двинулся в обувной ряд, кишевший как муравейник. Везде мелькали ярко начищенные голенища сапог, заплатанные ичиги, залитые калоши. Толкаясь что есть сил, выбрался Джамалий на свободный участок. Там колыхался большой ковер, подвешенный к двум столбам. Пожилой татарин расхваливал достоинство огромного текинского ковра, зазывая покупателей. Джамалий с изумлением посмотрел на яркий, красивый узор, но, не останавливаясь, пошел дальше.
Миновав мебельный ряд, потом развал, где всевозможная дребедень была разложена прямо под ногами прохожих, он вышел к ряду маленьких палаток, откуда густой волной шел запах кушаний. Внутри каждой палатки стоял грубо сколоченный деревянный стол, покрытый грязной скатертью. Тут же на примусе кипел суп, жарилось мясо. На открытом воздухе варятся дешевые обеды из требухи. Около этих импровизированных кухонь суетятся толстые торговки в невероятно грязной одежде, быстро разливают супы по тарелкам, потчуют покупателей.
«И здесь его нет, сокрушенно подумал Джамалий. Видно, сбыл товар и ушел, не дождавшись меня».
Джамалий решил вернуться к продавцу бешмета. Вдруг сзади послышался знакомый голос. Оглянувшись, Джамалий увидел, что его сват Камалий с кем-то торгуется.
Ну ладно, накинь полтинник и бери, говорит Камалий.
Но покупатель не соглашается:
Нет, больше ни гроша не прибавлю.
Джамалий торопливо подошел к свату.
Насилу разыскал тебя Идем скорей! Большое дело наклевывается!
Но Камалий не любил торопиться. Он возобновил торг с чувашем, скинул пятачок. Покупатель стал отходить. Тогда Камалий скинул пятиалтынный. Покупатель только рукой махнул.
Прибавь гривенник сапоги твои.
Так и быть, пятачок прибавлю.
Ну и скупой ты, братец! Да уж ладно, бери, носи на здоровье.
Джамалий повел Камалия через весь базар. Продавец сдержал слово, ждал на прежнем месте. Джамалий взял из его рук бешмет и, поворачивая во все стороны перед сватом, заговорил:
У бая одежды много. Он этот бешмет, может, раз в год надевал. Смотри! Моя работа. Видишь карманы? В то время никто, кроме меня, во всей Казани таких не делал. А борта? Я их три раза прошивал. А петли? На машине так не сделаешь. Теперь смотри сюда Джамалий вынул из кармана маленький перочинный ножик и стал скоблить им темные пятна на груди и конце рукава. Видишь? Кровь это, кровь! А сверху землей засыпано. Понял теперь, куда дело идет? Чуешь, где собака зарыта? Держись, Валий-бай! Попляшешь ты у меня!
Речи Джамалия смутили продавца. Он попытался улизнуть, но Джамалий не отпустил его.
Не торопись, браток, спешить некуда.
Привел милиционера, рассказал, в чем дело. Милиционер повел их в отделение. Там допросили. Предположения Джамалия оказались правильными, этот бешмет был недавно подарен Валием работнику совхоза Ахми, а тот обменял его на самогонку. Так бешмет попал на рынок.
Восторгу Джамалия не было границ.
Давно у меня сердце ныло. Думаю, что за оказия? И прежде Валий-бай был начальником и теперь начальник. Допрыгался, голубчик! Здорово я его подцепил. Пойдем, на радостях выпьем! Я угощаю.
Весело шагая к пивнушке, Джамалий продолжал рассказывать о бешмете:
И память же у меня, а!.. Уж сколько лет прошло! Это было спустя полтора года после японской войны. Я тогда жил в подвальном этаже большого дома, принадлежащего Валию. Как-то позвал хозяин меня к себе. Пошел я. Бай и говорит: «Сшей мне к празднику бешмет. Материал отличный, смотри, чтоб и работа была отличная. Только сшей не по-старинному, а по-нонешнему». «Ладно, говорю, работа будет первый сорт. Заплатишь, не обидишь». Сшил я ему бешмет что надо плечи конским волосом выстегал, прямые карманы прорезал, талию сделал. Не бешмет, а красота. Похвалил бай работу. «Хорошо, говорит, сделал. Ты, говорит, первый в Казани мастер».
Джамалий удовлетворенно хлопнул себя по груди рукой.
Вот ведь она, хорошая работа. Сколько лет прошло! Валий-бай состарился, я состарился. Был царь Николай сгинул. Была война кончилась. Был голод прошел. Были у Валий-бая награбленные миллионы их не стало. Все сгинуло, а вот бешмет, сшитый моими руками, цел и сейчас. Так-то, сват Камалий! На свою голову сберег Валий-бай этот бешмет. Подцепил я его, подцепил! Пускай теперь попробует выкрутиться!