В степи заря забелела. Завтра много дел. Нужно готовиться в путь ведь аул будет перекочевывать.
Она повалилась на кровать. Снаружи послышались шаги, кто-то осторожно прошел в степь.
Это был Арсланбай.
Гость, как только старики уснули, пробрался к Карлыгач-Слу и провел ночь в ее объятиях. На заре он, прежде чем вернуться на свое место, пошел, по просьбе девушки, взглянуть на привязанного жеребца. Проголодавшийся, озябший, мучимый жаждой, конь встретил человека с испуганной настороженностью. Джигит ослабил подбрюшник, похлопал коня по шее, успокоил. Жирный пес тявкнул раза два, но, узнав гостя, завилял хвостом. Арсланбай вошел в белую юрту, собака легла на свое место.
Джайляу погрузилось в полную тишину. Густые, черные тучи мчались, подгоняемые ветром, над озерами, над юртами, конскими табунами, зимовками, похожими на развалины, и сонными джайляу. Вся степь лежала в глубоком сне. Только в двух больших юртах Найманов на берегу Якты-Куля горел огонь. Смерть Байтюры и предстоящая дженаза лишили здесь людей спокойствия. В глубоком горе и в хлопотах проходила бессонная ночь. Якуп, Рокия, Янгырбай и Азым-эке беспрестанно о чем-то совещались, что-то делали, к чему-то готовились.
XXVII
С самой зари джайляу Якты-Куль кипел, как базар, как карнавал, как судный день по верованию арабов.
День пасмурный, по небу не переставая ползут тучи, по озеру Якты-Куль перекатываются сердитые волны, в степи свищет злобный ветер, перегоняя мокрый туман из стороны в сторону.
Несмотря на это, к полудню все пространство вокруг аула Байтюры было полно народу. Из одной юрты в другую то и дело сновали старухи с морщинистыми лицами и горестными глазами, в тонких, расшитых на груди позументами бешметах, в белых покрывалах на седых волосах; суетились пригожие девушки, любительницы всякой суматохи. Широкоплечие, тучные, скуластые, с редкой бороденкой, с кривыми от верховой езды ногами, казахи, глубоко надвинув от дождя и ветра малахаи, стянув поясом свои кепе, посматривали на снующих взад и вперед людей и о чем-то тихонько переговаривались. Среди этой массы народа виднелись татарские муллы в чалмах и джилянах, татарские купцы в каракулевых шапках, казакинах, ичегах и каушах, молодые казахи в студенческих и семинарских мундирах, несколько офицеров, узкие черные глаза и скуластые лица которых ясно указывали на их национальность, седобородый казах-адвокат в европейской одежде, толстые бии с медалями на груди, нищие арабы-хаджии в узких чалмах, стеганых красных джуббах и множество других никому не известных людей.
Несколько в стороне стояли тарантасы, телеги, по большей части запряженные парой, оседланные лошади; около них толпились казахи победнее. На площади перед юртами к пряслам было привязано голов пятьдесят разного скота: несколько кобылиц с жеребятами, два жирных жеребца, четыре верблюда, пять чесоточных стригунков, штук шесть грязных коров и множество овец. И чем больше прибывало телег и верховых лошадей, чем больше народу толпилось между юртами, тем теснее становились ряды привязанного к пряслам скота верблюжат, яловых кобылиц, жеребят, телок, овец приношения родственников для фидии. Животные никак не могли успокоиться, кусались, брыкались, визжали.
В одной из юрт поднялся плач. Множество резких женских голосов, перебивая друг друга, покрыли и конское ржание, и рев верблюдов, и скрип телег, и гомон народа:
Ай, тюрем, ау! На кого ты нас оставил, ау?
От этого резкого, жалобного возгласа вздрогнула вся площадь, в сердца закрались жуть и щемящая тревога, по телу пробежали мурашки. Женщины остановились не скоро, они восхваляли покойного Байтюру и вдруг прерывали воспоминания жалобным, вызывающим слезы причитанием:
Ай, жан-тюрем, ау! На кого ты нас покинул, ау?
В одну из минут относительной тишины, когда замолкли причитания женщин, подъехал верховой с домброй у пояса и, сойдя с коня, прошел в юрту, где лежал покойник. Этот человек в казахской одежде, с худым лицом, походкой сумасшедшего, глазами маньяка был известный во всей округе акын Толсомджан.
Акын приехал, акын приехал! раздалось со всех концов.
Старый Азым, со вчерашнего дня то скакавший на лошади, то бегавший без передышки, взял акына за руку.
На глазах слезы, на лице горе. Или иссякли у тебя слова? Почему молчишь? спросил он.
Акын посмотрел на Азыма сумасшедшими глазами и ответил песенкой на известный среди казахов грустный мотив:
Не мудрено, если лишусь разума, если иссякнут слова мои.
Разве не потеряли мы старейшего иль-агасы всего Сары-Арка?
Вокруг акына, давя друг друга, толпился народ. На каждое обращенное к нему слово он отвечал без малейшей запинки.
Среди народа, толпившегося вокруг акына, находился и жених Карлыгач-Слу Калтай. Был он глуповат, но отстать от людей не хотел и спросил Толсомджана:
Из глаз твоих течет вода, лицо твое почернело. Или ты встал из сырой могилы?
Акын не задумываясь речитативом ответил:
Мы слышали, что существуют мертвые сердца, которые не знают горя, не станут печалиться, даже если обрушится мир. Но пусть сегодня никто не удивляется слезам казаха, горестному челу его. Не только человек, но даже земля и небо сегодня объяты тяжелой думой. Разве черные тучи, закрывшие ясное солнце, разве дождь, падающий на нас, не есть траурное покрывало неба по поводу смерти Байтюры и горестные его слезы?
Калтай примолк.
О почтенный, создатель не скупясь наделил тебя красноречием! хвалили певца со всех сторон.
Акын, не останавливаясь, все время изменяя мотив, пел:
Для передачи сегодняшнего горя не надо быть красноречивым. И если чист ты душой, если не иссякла в сердце твоем любовь к народу, то даже и немой запоешь ты сегодня песню скорби. О Байтюра, ты был единственный! Кровь твоя идет от Чингиса. Деды, отцы твои были ханами, султанами. В молодости ты был храбрым джигитом, зрелым мужчиной проливал кровь за народ, под старость и днем и ночью болел его заботами. Создатель наделил тебя тысячами коней, верблюдов, бесчисленным множеством овец. От богатства твоего кормился весь род. Ты покинул нас, но осталось имя твое, оно будет жить вечно. Но на кого ты покинул нас, ау?..
Так воспевал он высокое происхождение бая, его несметное богатство, его могущество.
Друзья покойного подхватили похвалы акына, стали перечислять забытые достоинства Байтюры.
Один из татарских мулл заявил, что некий почтенный ишан сказал: «Если бы не Байтюра, вера, ислам пошатнулись бы в степи».
Татарский купец из ближайшего города, разбогатевший на дешевой скупке у казахов шерсти и джабаги и втридорога продававший им разные товары, подхватил замечание муллы:
Почтенный Байтюра был известен не только уездному начальству или губернатору, но даже самому царю. Разве Байтюра не был одним из двух иль-агасы, ездивших на коронование ныне царствующего Николая Второго?
Байтюра был единственный. Он был родовитым иль-агасы, предки его идут от самого Чингиса. Пусть господь сам укажет путь тому, кто займет его место, сказал Янгырбай, один из руководителей партии Байтюры.
Так хвалили покойника друзья, превозносили его до небес, а враги, хотя и собрались на дженазу, агитировали среди преданных людей против возможности занятия места Байтюры его братом Якупом и говорили при этом:
Издох злодей, стоявший во главе казахского общества. Теперь народ сам распорядится собой. Теперь уж казахи не пойдут снова в рабство к Найманам.
XXVIII
Народ шумел, вокруг акына толпились слушатели. Но вот один из них, показывая на приближающийся тарантас, заметил:
Лошади похожи на сарсембаевских. Не Биремджан-аксакал едет?
Услышав это, Азымбай обрадовался.
Говорил старик: «Пока жив Байтюра, кумыса, мяса у него не отведаю, но если настанет час и смерть возьмет его, на дженазу приеду», сказал он и, указав стоящему рядом Сарсембаю на приближающийся тарантас, спросил: Не твои ли кони?
Сарсембай еще накануне послал лошадей за аксакалом, но аул успел перекочевать в другое место, и кучер, проколесив в поисках новой стоянки, опоздал. Биремджан аксакал, не желая опоздать на дженазу, не заезжая в Алтын-Куль, приехал в Якты-Куль. Сарсембай и Арсланбай пошли навстречу старику. Остальные, как волна, хлынули за ними. Тому была особая причина: старый Биремджан после дженазы отца Арсланбая Магджан-хаджия, состоявшейся три года тому назад, не появлялся ни на одних похоронах. Все знали вражду аксакала к Байтюре и потому хоть и не высказывали этого вслух, но сомневались в его приезде. Поэтому появление Биремджан-аксакала было большим событием. Первым подошел к старику Азымбай.
Почтенный отец, если б ты не приехал, сердце наше было бы разбито.
Старик с помощью двух мужчин сошел с тарантаса.
Не дури, ведь я сказал тебе: мяса, кумыса не отведаю, но на дженазу приеду. Иль забыл? оборвал он Азым-эке.
Окружающие многозначительно переглянулись. Арсланбай хотел посоветоваться с аксакалом о том, как взять Карлыгач-Слу от Калтая и самому жениться на ней, но быстро понял, что на дженазе об этом говорить не придется. Аксакал ни на секунду не останется один, вокруг него все время будет кипеть народ. Решив отложить разговор до возвращения в Алтын-Куль, он поздоровался со стариком. Бирем-эке узнал его по голосу:
В роду казахском есть обычай: если молодежь вернется откуда-нибудь, то едет с приветствием к аксакалу. Слышали мы, что ты в Яман-Чуле, но ты не удосужился приехать к старому другу отца. О дети!
Джигит, извинившись перед аксакалом, рассказал, почему не мог быть у него. Старика окружили.
Мы еще вчера ждали вас. Джайляу Алтын-Куль соскучилось по вас, обратился Сарсембай к аксакалу.
Старик в двух словах объяснил причину опоздания:
Мы перекочевали на другое джайляу, посланный приехал поздно.
Остальные поодиночке подходили к старику, здоровались.
Раздвинув собравшихся, приблизился старый адвокат в европейской одежде. Биремджан узнал и его.
Об услуге твоей слышал. За освобождение Арсланбая, я думаю, крепко благодарна тебе душа его отца. Достойные из народа не забудут твоего поступка.
Ваши слова лучшая награда. Больше мне ничего не надо, ответил адвокат.
Подошел Янгырбай.
Вашим прошлогодним джайляу завладели хохлы. Слышали мы, что нынче пастбищ у вас мало. Если хотите, мы через уездного начальника вернем вам ваши земли.
Аксакала усадили на ковер, разостланный перед белой юртой. Вокруг него собрались старейшие.
По почину Янгырбая разговор перешел на колонистов, русское начальство, белого царя. Биремджан некоторое время слушал молча, потом, оборвав разговор, бросил Янгырбаю упрек:
Ты сам, покойный Байтюра и Эбельхаир, хан Малой Орды, чьи предки родственны вашим, желая получить ханскую власть над всеми тремя Ордами, продали белому царю Сары-Арка. Ваши деды за ханство, ваши отцы за султанство, вы сами за бийство присвоили лучшие джайляу, заботясь о своем богатстве, отдали Сары-Арка в рабство белому царю. А теперь хотите вернуть мне кусочек той степи, которую истоптали пришлые полчища? Я уже стар, создатель скоро призовет меня, мне больше двух шагов земли не надо.
Речь старика была подобна удару молнии. Враги покойного Байтюры и всего рода Найманов ликовали: «Ах, достойный старик! Каждое слово тысяча золотых!» Друзья возмущались: «Не стоило привозить этого сумасшедшего старика!» Адвокат и несколько студентов и семинаристов, удивленные происходящим, опасливо оглядывались по сторонам. Поднялся старый казах и голосом, в котором звучали обида и упрек, сказал гостю:
Аксакал, велико к тебе наше уважение, но в сердце нашем таится сомнение. Ты всю жизнь свою ругаешь Эбельхаира и татарина-генерала Тевкилева, обвиняешь род Найманов в том, что они ради личного богатства и славы отдали Сары-Арка в рабство. Но когда хохлы нагрянули на Яшель-Сырт и мы, кликнув боевой клич, звали казахов на сражение, не ты ли, почтенный отец Биремджан-эке, выступил против?
Старик ответил в ту же секунду:
Да, я! Я воспротивился угону скота хохлов, разорению их жилищ. Хочешь знать причину послушай слепого старца. Если сам не знаешь, спроси у других: разве Биремджан не тот человек, который всю свою жизнь, все помыслы свои направил на защиту казахов?
Истинную правду молвит почтенный отец! раздалось с разных концов.
Аксакал продолжал:
Если сейчас правду молвил я, скажу вам еще одну правду: сначала назначили ханов, потом вместо них выбирали султанов, так задумал русский царь проникнуть в самое сердце Сары-Арка. Все земли казахов он объявил общим владением русских. Сторонников своих, широко пользуясь подкупами, лживыми клятвами, он проводил на должность биев, волостных старейшин. Незнакомые, не виданные до того люди хохлы и русские начальники забирали наши становища, озера, реки, а нас загоняли в пустыню В те времена был я во многих местах Сары-Арка, и всюду по седой бороде моей текли слезы И дал я тогда создателю моему клятву: где только возможно убивать хохлов, колонистов, проливать их кровь, угонять скот. Так поклялся я. Много душ прошло через руки мои, много скота русских угнал я в степь.
Однажды встретил я пять хохлов. У них украли лошадей, и они пришли с руганью в дом казаха. Были со мной храбрые джигиты, и сказал я им: «В ответе буду я. Бейте, пролейте кровь врага!» Вспыхнула схватка, и не успели сомкнуться губы после сказанного слова, как хохлы уже лежали вытянувшись на земле. Один из них успел убежать и скрыться в доме. Джигиты мои сцапали его и, орущего, как верблюжонок, потерявший мать, приволокли ко мне. Был тот хохол стар, в лаптях, драной одежонке. Бросился он мне в ноги и, как умел, залопотал по-казахски: «Дома пятеро малышей старуха больная Пожалей» «Э, да будет проклят твой отец! Казахов грабишь, джайляу отнимаешь, а как дошло дело до самого, так «пожалей»?!» Старый хохол заплакал, как дитя. «Ут-агасы, выслушай меня». «Говори», разрешил я. «Что нам делать? начал он. На родине нашей солнце яркое, земля плодородная, растут там яблоки, ягоды всякие. Но не было у нас земли, чтобы прокормиться, взбунтовались мы, и за то пригнали нас сюда А здесь вы тесните нас, будто мы хотим отобрать ваши джайляу. Куда же нам деваться?!» Подступили к глазам моим слезы, и приказал я джигиту: «Отпусти старика. Растревожил он меня». Один из джигитов не послушался и стал избивать старика. Старик кинулся мне в ноги, плакал горькими слезами, видом своим разбередил мою душу. «Остановись!» приказал я джигиту. Со злобой глянул тот на меня. Изо всей мочи стегнул хохла по лицу плетью и ускакал прочь. С того дня нарушил я клятву. Опостылело мне грабить хохлов, проливать их кровь Вот тогда-то выступил я против войны и боевого клича Если есть у тебя разум, рассуди: если кто-нибудь побьет тебя, что виновато плеть или рука?
Гулом голосов покрылась речь аксакала. Из толпы выступил казах и стал возражать старику. Одни говорили, что у аксакала от старости помутился разум, другие кляли первых за то, что осмелились они оскорбить старейшину.
XXIX
Заглушая шум, поднявшийся вокруг Биремджан-эке, прозвучал голос старого Азымбая, возвещавшего, стоя на арбе:
Муллы, кто желает, пожалуйте на девер!
Началось движение. Каждый казах хотел, чтобы его мулла получил фидию, и потому каждый кинулся искать своего муллу, спеша отослать его на девер.
В большую белую юрту, где лежало тело Байтюры, со всех сторон заспешили джигиты-казахи, обучающиеся в медресе татарские шакирды, живущие в степи на положении мулл, мелкие ишаны, суфии, паломники.
Сарсембай, указывая мулле Янгырбая, татарскому шакирду Абдулле Эль-Керими, на бегущих людей в джилянах, джуббах, чапанах и даже тужурках, насмешливо сказал:
Мульдеке, у казахов существует поговорка: «Где травы много, скот жиреет; где покойников много, мулла жиреет». Приходилось тебе это слышать?
Это была насмешка над бегущими. Абдулла Эль-Керими долгие годы провел среди казахов, знал их любовь к подчас колким шуткам и поэтому не смутился, не обиделся, а так же насмешливо ответил:
Есть известный среди татар и казахов красноречивый акын Акмыла. Некий, такой же толстый, как ты, казах сказал ему поговорку, которую ты только что привел мне. Акын ответил ему следующее: «Где травы много, скот жиреет; где покойников много, мулла жиреет. Но если темноту казахской степи не просветит мулла, головы таких невежд, как ты, вошь съест». Приходилось тебе это слышать?
Сарсембай со смехом возразил:
Правду говоришь, мульдеке. Во время моего детства пригласил мой отец муллу, кормил его мясом, поил кумысом. Молодухи, не смея перечить почтенному человеку, принимали его в свои объятия. Мы, молодежь, были уверены, что учимся. Прошло много лет. Он уехал. Но от пребывания его у нас не осталось иных следов, кроме следов от его палки на наших спинах И раз так учат нас татарские мульдеке, откуда знать нам слова Акмылы?