Был холодный январский вечер. Гуранда готовилась к экзаменам. Накануне Гоча обещал ей, что не придет и не будет ей мешать, но не выдержал и забежал на «две минутки».
(Справа, с парапета набережной, прыгнул в воду какой-то мальчишка, за ним посыпались остальные)
Да, забежал Гуранда очень обрадовалась, она не ждала его. Потом она вдруг вскрикнула:
Ой, какие у тебя руки холодные! и спросила: Хочешь, я согрею? Не дожидаясь ответа, потерла его руки своими пальцами. Потом потянула их к себе и крепко зажала под мышками.
Гуранда была в теплом свитере из бледно-розовой шерсти, пушистом, как мыльная пена. Гоча задрожал его ладони наполнились круглой, упругой девичьей грудью. Он побледнел
Тепло? Ты согрелся! смеялась Гуранда.
(На мосту опять стали останавливаться прохожие)
«Это не моя вина И не ее Не мы это придумали», подумал Гоча.
Он миновал мост и свернул вправо, сердце у него забилось, дом Гуранды был совсем рядом.
«Может, сегодня не говорить ничего? вдруг заробел Гоча. Может, правда неудобно вести ее ко мне прямо из кино».
(Слева, с набережной, опять донеслась громкая команда)
«Да, конечно, неловко, я ведь не ребенок, скажу завтра или послезавтра Скажу между прочим, как будто в шутку»
(Офицер выкрикнул какую-то длинную команду, отчетливо, чтобы всем было слышно)
«Будет жить со мной спать в моей комнате привыкнет ко мне»
(К перилам жадно прилипли мальчишки)
«Постепенно привыкнет, а потом»
Вдруг загремел военный оркестр. Марш словно ударился обо что-то невидимое и рассыпался звонкой дробью.
Гоча быстро обернулся к мосту.
Он не верил своим ушам
2
Гоча перебежал через мост и остановился на другой стороне, мальчишки подвинулись, дали ему место и опять уставились вниз, на набережную, вроде в эту минуту туда что-то свалилось.
По белому асфальту вышагивала рота солдат, превратившихся в одно существо, многоголовое, как дэв, с бесчисленным множеством ног. Солдаты были в парадной форме. На молодых, серьезных и нарочито суровых лицах не дрогнет ни один мускул, только проходя мимо наскоро сколоченной деревянной трибуны, все дружно поворачивают головы вправо, вытягиваются в струнку, выше вскидывают ногу и тогда стук грубых сапог об асфальт усиливается, и кажется, вместе с ними усиливаются звуки военного оркестра Чуть согнутый в плечах, пожилой капельмейстер еще энергичнее замахал руками, он стоял спиной к оркестру и, следя глазами за стройными рядами солдат, дирижировал маршем
Маршем, который написал Гоча
«Как же это? Откуда? думал пораженный Гоча. Кто переложил кому это пришло в голову?..»
Стоящий на трибуне офицер высокого чина взял под козырек, улыбнулся и что-то выкрикнул. Глухим громом отозвалась на приветствие рота. Офицер опустил руку и обернулся к другим офицерам, стоящим на трибуне. Потом опять взглянул на улицу, к трибуне приближалась следующая рота.
А оркестр все играл марш. Медные трубы так сверкали на солнце, что Гоча не мог как следует разглядеть лица музыкантов. Уставивший раструб в небо огромный бас, чья тяжесть, казалась, заставляет качаться маленького тщедушного музыканта, издавал низкие, приглушенные звуки, ритмичные, как пульс. Легкие изящные трубы и закрученные раковиной валторны самозабвенно запевали главную мелодию, которую Гоча написал для скрипок симфонического оркестра. Музыка гремела на весь город и приводила все в порядок вытягивала в линейку шелестящие свежей листвой деревья и молочно-белые электрические столбы, строила в ряды новые дома, лепила орнаменты на ажурных перилах моста.
Казалось, трубы приникли к небесному куполу и, выдыхая каждый аккорд, надували его, как огромный воздушный шар.
Гоча улыбался. Внезапно вспыхнувшая радость не умещалась в нем и брызгала, искрилась из заблестевших глаз.
Но время от времени радость эта омрачалась каким-то неприятным чувством. И тогда разум покорно следовал за бесцветной нитью этого чувства. Смутная и нечеткая, нить эта вскоре исчезала, сгорала, испепелялась, для того чтобы возникнуть вновь и пролезть в тесное игольное ушко боли Гоча не понимал причины этой боли его музыка, его любимая музыка взлетала, как ветер, проносилась над рекой, охватывала дома, мосты, улицы
«Такой огромной аудитории»
«Стольких слушателей»
У Гочи не было еще никогда.
Весь город слушал его музыку.
Но вместе с пьянящей радостью мрачным двойником всплывало беспокойство и отравляло, затеняло, пересиливало ощущение счастья. Гочу удивляла эта незваная горечь.
Его сюиту в позапрошлом году впервые исполнил симфонический оркестр. Большого успеха у нее не было, но рецензенты в один голос отмечали совершенство отдельных частей «Молодежной сюиты». Особенно нравился им марш, именно этот марш, который исполнял сейчас военный оркестр.
Марш не имел названия, но Гоча помнит, что, когда писал его, перед глазами вставали мускулистые спортсмены, вихрем мчащиеся по беговой дорожке. Он слышал их дыхание, он слышал свист ветра на вершинах, покоренных альпинистами, видел туристов, опаленных солнцем, усталых и упорных. И думал о преодолении вершин, бесконечных расстояний, предательского страха. В ту ночь, когда он сидел за роялем, ему слышался гимн несгибаемой воле человека. В те минуты он в тысячу раз больше любил жизнь и землю, и, когда кончил писать, думал на другое утро удивить мир новым творением
Потом марш Гочи отдельным номером исполняли на концертах, студенческий симфонический оркестр внес его в свой репертуар. Музыка быстро завоевала популярность. Ее насвистывали на улицах мальчишки, напевали прохожие. Включили марш и в сборник произведений грузинских композиторов, изданный в Москве. Счастью Гочи не было границ. Это был его первый серьезный шаг в искусстве.
Наверное, приятные воспоминания увлекли бы Гочу еще дальше, но смутная боль напомнила о себе снова.
«Кто придумал, кому пришло в голову марш, написанный для симфонического оркестра, переделать для духового военного оркестра? Да еще не поставив меня в известность?..»
Вдоль реки, по широкой улице непрекращающимся потоком течет строй солдат в парадной форме. В руках у них грозные автоматы (Гоча как будто только что их заметил), за спиной разрушительные минометы (их он, точно, заметил только сейчас). Дальше шли механизированные части, прикрыв брезентом жерла, лениво, с непоколебимой самоуверенностью катятся артиллерийские орудия. И всем этим шествием, демонстрацией военной мощи, этими стальными колоссами и громыхающими гусеницами руководил марш Гочи, придавал им силу и энергию. Всемогущая музыка заставляла пальцы офицера отбивать ритм на дощатых перилах трибуны
«Не спросясь меня», подумал Гоча. Должно быть, его марш считался уже общественной собственностью. Он стал для всех таких привычным, общим, что один из его новых владельцев, ни у кого не спрашивая позволения, использовал его по своему усмотрению. Но так все же нельзя, ведь музыка принадлежит Гоче, подписана она его именем, они должны были спросить у него спросить, и Гоча не позволил бы им, ни за что не позволил
Этот вывод поразил его самого. «Не позволил? А почему? Почему бы не позволил?»
И он снова вспомнил ночь, проведенную у рояля. Тогда Гоча не видел в своем воображении поля битвы (а кто знает, может, и видел), не чувствовал удушливого запаха взрывчатки, не вспоминал о смерти. Он писал о смелых, бесстрашных людях, он писал о преодолении испытаний и трудностей. Да, но война тоже дело смелых и бесстрашных, и на войне тоже надо преодолевать трудности, побеждать страх и боль Но он может поклясться чем угодно, что в ту ночь он не думал о войне
Нет, он не хотел не хотел, чтоб его музыка вносила какую-нибудь долю
Откуда эта мысль? Почему он считает свою музыку такой сильной? Это ведь бахвальство перед самим собой и больше ничего.
«Я обязательно должен узнать, кто переделал для военного оркестра мой марш. Я потребую объяснений», подумал Гоча.
Внезапно затерялась, испарилась гордость этой музыкой, которая двинула волны солдат, выстроила в ряды бездушные моторы грозных машин. Он забыл, что к маршу прислушивался целый город Огромная аудитория, о которой можно только мечтать
Вдруг кто-то хлопнул его по плечу. Гоча оглянулся. За ним стоял товарищ по консерватории. Наряженный, в кокетливом галстуке бабочкой, с тоненькой ниточкой усов, он шел под руку с какой-то девушкой и, как видно, останавливаться не собирался, только деланно усмехнулся и показал вниз, на оркестр:
Слушаешь свои проценты?
Что? переспросил Гоча, нахмурив брови.
Проценты свои выслушиваешь? повторил приятель и потер друг о друга большой и указательный пальцы.
Гоча вдруг все понял и залился краской.
Ты что, с ума сошел, какие проценты!
А такие с марша. Раз исполняют твое произведение, значит, и деньги тебе полагаются.
Ты совсем с ума спятил! Гоча не мог придумать других слов. Ты определенно спятил.
Ладно, ладно! Как будто ты не понимаешь, что я шучу Он подхватил свою девицу и поспешил уйти.
Гоча никак не мог прийти в себя.
«Я должен узнать, сейчас же все узнать и потребовать объяснений».
Он сорвался с места, перебежал мост и спустился к набережной. Звуки марша становились все громче, словно радовались его появлению.
Под мостом путь ему преградил солдат.
Нельзя, товарищ! проговорил он и помахал перед его глазами маленьким красным флажком. На руке у него алела повязка. Гоча остановился. Солдат теперь объяснялся с водителем легковой машины Тот размахивал руками, растолковывая, куда он едет. Солдат показал флажком объезд. Машина с ворчливым рокотом развернулась и поехала обратно. Солдат опять подошел к Гоче.
Я иду домой живу вон в том доме! Гоча невольно вспомнил уловку, к которой не раз прибегал в детстве во время демонстраций 7 Ноября или 1 Мая, когда улицы бывали перекрыты, а все мальчишки рвались на центральный проспект. Но милиционеры никогда не верили этому наивному ребячьему вранью, не поверил и солдат.
Кончится репетиция и пойдете Никуда ваш дом не денется! Видно, ему надоело стоять одному, и он был не прочь поговорить.
Гоча укрылся под мостом и прислонился спиной к прохладной стене. Отсюда хорошо были видны лица солдат и явственнее доносились шаги и звуки оркестра. Между стройно идущими ротами можно было разглядеть трибуну и сутулую спину капельмейстера На парапете сидели солдаты, которые уже прошли мимо трибуны и разошлись после команды офицера.
Гоча глядел в пространство и старался ухом постороннего человека послушать свой марш, хотел узнать, какое впечатление оказывает он на тех, кто слышит его впервые. Но музыка все равно была очень близкой, родной, знакомой, как собственный почерк.
«Неужели нельзя, думал Гоча, достигнуть того, чтобы люди понимали музыку, как стихи или рассказы Чтобы все понимали: вот здесь любовь, а здесь красивый пейзаж. Неужели нельзя?»
Легкая улыбка засветилась на лице Гочи. Он вспомнил одну детскую радиопередачу, где для петушиного боя выбрали тему ссоры Монтекки и Капулетти из увертюры Чайковского. Неискушенный слушатель никогда бы не заподозрил, что музыка эта написана совсем не для этого
Гоча обернулся к солдату.
Я пойду! Он произнес это таким тоном, что было ясно: никакой отказ не мог его удержать.
Нельзя, вы же видите, еще не кончили.
Я никому не помешаю.
Говорят вам нельзя Вы бы уже были дома, если бы обошли кругом. Он косо прочертил воздух флажком.
Гоча заволновался, неспокойно прошелся взад и вперед и опять обратился к солдату.
Вы не знаете, что за марш они играют? Он протянул руку к оркестру.
Обыкновенный марш военный! ответил солдат.
«Обыкновенный военный»
Что-то он не похож на военный.
Солдат насмешливо улыбнулся.
Типичный военный марш!
Гоча покраснел и почувствовал, как вспыхнули мочки ушей.
Интересно, на фронте, голос у него прервался, интересно, на фронте играет музыка?.. Ну, во время боя?
Играет, наверное, играет Не знаю, я не был на войне! Теперь покраснел солдат.
Гоча оперся на ствол тополя и закрыл глаза. Голова кружилась.
«Должно быть, солнцем напекло, подумал он, я весь день на улице».
Вдруг перед глазами появился старый профессор, руководитель класса композиции. Не появился, а казалось, Гоча сам его вызвал, в эту минуту ему страшно хотелось с ним встретиться.
«Ты что это натворил, Гоча?» удивленно бормотал профессор.
«Я здесь ни при чем»
«Как это ни при чем?»
«Я не знал Меня не спрашивали»
«Ты ведь знаешь, Гоча, что мой сын погиб на войне».
«Знаю»
«И отец твой погиб на войне»
«Да»
«И мать не выдержала время было трудное ты остался сиротой»
«Все верно»
«Ну так что же!»
«Я здесь ни при чем».
Внезапно откуда-то выплыл капельмейстер и с улыбкой обратился к профессору.
«Что вы хотите от этого юноши? Он написал прекрасную музыку»
Гоча рассердился.
«Прекрасная она или нет, я писал ее не для военного оркестра».
«А в чем, собственно, дело, мы ведь не изменили ни одной ноты, та же мелодия, тот же темп»
«Но она исполняется не там, где должна исполняться, проговорил профессор, у всего есть свое назначение».
«Да, поддержал его Гоча, у всего есть свое место»
«Вы абсолютно правы, согласился капельмейстер, он дирижировал оркестром и говорил одновременно, но вспомните, разве траурный марш Шопена был написан для панихид?»
«У всего должно быть свое место, повторил профессор. Шопен тоже заявил бы протест».
«У всего есть свое место, повторил Гоча. И я заявляю протест».
Стой! Стой! глухо донесся сзади оклик солдата. Гоча перебежал улицу и бросился к трибуне.
Стой! Стрелять буду! Солдат, конечно, просто пугал Гочу.
Гоча летел, словно на крыльях.
Стой!
Гоча обежал трибуну, пробрался между оркестрантами и вытянулся перед капельмейстером. Тот взглянул на него удивленными голубыми глазами.
У меня к вам дело! крикнул Гоча, стараясь перекричать оркестр.
У капельмейстера сделалось испуганное лицо. Наверное, он подумал, что с его семьей стряслось что-нибудь недоброе. Он украдкой взглянул на офицеров, стоящих на трибуне, показал оркестру, чтобы играли без него, и отвел Гочу в сторону.
Что случилось? Вопрос прозвучал как мольба не сообщать ничего дурного.
Гоча не знал, с чего начать.
Я я автор этого марша
Капельмейстер так и застыл на месте, вникая в смысл сказанного.
Некоторое время он стоял, будто онемев, а потом его взволнованные, ожидавшие беды глаза прояснились. Лицо оживилось, стало добрым и ласковым. Он, видимо, ужасно обрадовался, что ничего дурного не случилось, а просто перед ним стоял молодой композитор
Что вы говорите? Очень приятно Я давно хотел с вами познакомиться. Вы написали прекрасный марш
Меня интересует начал было Гоча, но капельмейстер не слушал его, торопливо говорил, помогая себе руками, и все поглядывал в сторону трибуны.
Прекрасный Всем очень нравится, весь гарнизон знает его на память.
Я хотел выяснить
Весь гарнизон! Даже слова какие-то придумали Я случайно наткнулся на ваши ноты в магазине Блестящая музыка Я сам переделал ее для духового По-моему, удалось Теперь у меня нет времени, к сожалению я и так нарушил дисциплину Простите Заходите как-нибудь в Дом офицеров. Хотя бы завтра В час дня у меня репетиция С удовольствием побеседую с вами
Я пришел затем, чтобы
Не забудьте, завтра в час!
Гоча невольно взглянул на часы. Без пяти восемь.
«Гуранда!!»
Заходите обязательно Я вас буду ждать А марш в самом деле замечательный!
«Я совершенно забыл о Гуранде!»
А теперь простите, мне надо идти Капельмейстер повернулся и быстро направился к оркестру.
Гоче казалось, что он целый век не думал о Гуранде
Он совсем забыл, что они должны пойти в кино.
3
По лестницам Гоча взбежал так, как бросаются в высокую волну пловцы, перепрыгивая сразу через три ступеньки. Он, как канат, тянул на себя перила и взбегал все выше Второй этаж третий Дом начал медленно кружиться четвертый Он нажал кнопку звонка и не отпускал. Быстрые шаги, скрежет замка и лицо тети Кето, удивленное, испуганное.