Вспомнив, что Ксюшка, ее напарница, хотя и получила наказ, но непременно заболтается с шоферами и не даст пойло телятам ишь, уже мычат, бедные! Александра Климовна сменила передник и шустро побежала по горячей пыльной дороге к ферме. Костя вернется не скоро. Нина спит. Так чего же дома-то делать? На что он нужен ей, выходной!
ВЕТРЫ ЛУГОВ И ПОЛЕЙ
У Нины появились знакомые: Санька и та рыжая девочка, которую встретили на лугах. Девочка стеснительная. С трудом удалось узнать ее имя. «Тая», произнесла чуть слышно. Зато Санька развязен, все знает, среди своих голопятых дружков он верховод, и от него попахивает уже табачком.
Костя все эти дни возвращается с работы поздно, а утром чуть свет снова уезжает на мотоцикле в поля, по бригадам. Он почернел от солнца, осунулся, но всегда весел, и Нина ловит себя на мысли, что завидует ему.
Еще недавно село сливалось зеленью огородов, берез и черемух с раскинувшимися вокруг полями, а теперь оно превратилось в кудрявый остров, омываемый желтыми, будто расчесанными волнами ржи. И в ее чуть душноватом аромате, усиливающемся к вечеру, в ее мерном шелесте так и слышится: «Я хлеб. Я хлеб».
Как-то проходя по пыльной, каленой улице, Нина обратила внимание на длинное, точно с надломленным хребтом, здание, у дверей которого уборщица выбивала голиком лузгу и окурки.
Нина вошла в прохладный зал, уставленный скамейками, увидела на сцене за выцветшими кулисами угол рояля и потянулась к нему, как голодный человек к хлебу.
Можно мне?.. досказала жестом.
Валяй, коли способна. Да погодь, а то обмазюкаешься, и уборщица уже хотела обмакнуть тряпку в ведро.
Что вы делаете? Мокрой-то!..
Старуха, иронически скривив истрескавшиеся губы, наблюдала за тем, как приезжая любовно обтирала полированные бока городскому инструменту.
Нина попробовала звучание. Средние клавиши фальшивили и на двух из них перламутр был уже сбит.
Ключа для настройки у вас нет?
Какого ключа?
Для настройки! Струны подтянуть! Ключ надо, бабушка, ключ!..
Ее волнение передалось старухе, и та засуетилась: «А вдруг я что-то неладно сотворила да испортила дорогую вещь?» Она открыла конторку в кабинете заведующего, и там, среди ржавых замков, нелистанных методических пособий, пивных бутылок и сдохших мух, Нина увидела то, что искала.
Настойчивые однообразные звуки более часу вылетали из дверей клуба.
Силовна! Кто это долбит? Аль опять Кругликов? спрашивали голоса с улицы.
Да не! Приезжая эта. Жена Константина Андреича.
Наконец-то удалось выровнять звуки, и Нина проиграла несколько популярных песенок. Растерла пальцы и немного помедлила, прежде чем начать прелюд Рахманинова.
Кто это? снова пытали старуху, и она отвечала:
Да приезжая!.. Сначала ладно было заиграла, а теперь и не поймешь, что к чему ни песни петь, ни пляски плясать.
Старуха, отставив ведро, даже попробовала отбивать такт.
Раздвинув локтями сгрудившихся в дверях зевак, в клуб по-хозяйски вошел долговязый жилистый человек, чем-то напоминающий собой общипанного петуха. Увидев Нину за роялем, уставился на нее маленькими желтыми глазками, часто-часто задышал и вдруг оглушительно чихнул.
Силовна! Сколько раз тебе указывать, чтобы ты сбрызгивала пол, коли уж надумала мести!
Коли, коли ворчливо передразнила его старуха. Будто не кажинный день мету
Затем мужчина легко взбежал по крутым ступенькам на сцену и деликатно спросил:
Вы жена Константина Андреича?
Да, ответила Нина.
Так я и предполагал! обрадовался он, протянул ей длинную в веснушках руку и представился: Кругликов. Третий год заведую. Вы, надеюсь, надолго в нашу местность? Не успела Нина ничего ответить, как он уже задал второй вопрос: Играете по нотам?.. Ценно, ценно! Я сызмальства освоил гармошку нашу, хроматическую, постепенно перехожу на баян, занимаюсь и роялем, только времени для тренировки в обрез. Сами понимаете боевые листки, куча прочих дел.
«Так вот кто тебя истерзал»
Нина погладила клавиши, все еще не понимая, что нужно от нее этому человеку.
Артем Кузьмич наш председатель прошлой зимой купил этот рояль и комплект духовых инструментов. Набрали мы и людей для систематического обучения, а где нотный руководитель? Подыскали нам в городе одного, приехал он на два месяца и разучил два марша. Торжественный для собраний, и траурный ну, понимаете. А молодняк требует танцы! Польку, фокстрот, танго!.. Позвали мы его снова, а он уже двойную цену ломит! Рвач!.. Молоко бесплатное с фермы получал? Получал! Масло и мед? Отказу не было! До бесчувствия напивался и пьяным на репетиции приходил? Приходил! И все ему мало!.. Духовым оркестром, вы, конечно, тоже умеете руководить?
Нет, не умею.
Нине делалось смешно.
Ну, ничего, не беда, утешил ее Кругликов. Рояль инструмент тоже основательный, усидчивости требует. Вы не поможете нам?
В чем?
С нас областные организации классику требуют. Если, говорят, не освоите классику, то и на смотр не вызовем. Колхоз ваш крепкий, пора приобщаться к высотам искусства. Будто мы сами не знаем, что пора. Только как классику под гармонь?.. Да я и не нотный. Станет тут нотный за мизерную оплату работать! Артем Кузьмич приказал мне в шестимесячный срок овладеть роялем. Ты, говорит, член партии и считай это партийным заданием.
Нина рассмеялась, а Кругликов был озабочен не на шутку.
Я задание, само собой, выполняю. Срок только коротковат. Вы не позанимаетесь с нашими солистами? Вам хорошо заплатят, поскольку вы нотная.
Ничего мне не надо. А солистов, если они есть, приводите.
Как не быть! Сегодня же пригоню! Откуда и быть талантам, как не из народа! А насчет оплаты вы не беспокойтесь!
Я и не беспокоюсь.
Ну, а духовым оркестром категорически отказываетесь руководить?
Категорически!
Зря. Могли бы добавить еще полставки. Кругликов помедлил, выжидая другой ответ. Нина, чтобы не расхохотаться, низко склонилась над клавишами. Так сегодня же вечером! Не забудьте!
И он исчез.
Силовна, как старой знакомой, поведала Нине о Кругликове:
Беспрокий человек, бескорневой. Бригадиром был не удержался. С фермы тоже убрали. Теперь вот тут на должности. Ребятишек наплодил целую ораву, и все в него рыжие. Поди приметила? Едят кое-что, одежонку один после другого дотаскивают. Но так-то он мужик безвредный, бесхитростный, и все, что ему растолкуют, сделает.
Нина Дмитриевна, вас обедать ищут! крикнула из дверей Тая.
«Так вот ты чья, рыжая», улыбнулась Нина и позвала:
А ну, иди сюда. Иди-иди, смелей.
Девочка, боязливо косясь на Силовну, поднялась на сцену.
Петь умеешь?
Тая потрясла головой.
А играть на чем-нибудь?
Отвечай! Чего зенки-то выпучила? прикрикнула на нее Силовна. Как не умеет! Умеет! И на хромке, и на баяне. Вперед отца выучивается.
Тогда садись. Садись рядом со мной. И попробуй. Ну?
Девочка, помедлив, бойко пробежала правой рукой по клавишам.
Э, да ты тут и раньше бывала. А ну еще, еще. Все, что знаешь. У вас в школе музыку преподают?
Не-е
Вот эта нота «до», эта «ре». До-ре-ми А черненькие клавиши полутона
Ого! Филиал продолжает свою работу? в дверях клуба стоял Костя и улыбался.
Костя, у нее исключительный слух! Сама подбирает мелодии! И с безработицей в нашем селе могу тебе доложить покончено: получила приглашение на должность колхозного концертмейстера! Жалею, что ничего не смыслю в духовых инструментах, а то бы меня взяли на полуторную ставку!
Широкой луговиной, от реки, где чернеют покосившиеся баньки, ветерок бежал меж кустов, трогая их за листья. Утянулась в поля поднятая стадом пыль, отзвенели в подойниках тугие струи молока, и перед клубом на лужайчатой площадке, в очерченный козырьком лампочки круг света, начали собираться парни и девушки.
Кругликов вышел на крыльцо торжественный, при галстуке и объявил, что «танцы сегодня отменяются, поскольку будут вестись занятия по классическому пению». Венька-гармонист демонстративно заиграл «Прохожую» и почти всех увел с собой к пожарке, под липы крутить кадриль. Остались только четыре девушки, удержанные Кругликовым.
А разве парней поющих нет? спросила Нина.
Пьющих? умышленно переврала толстогубая, и девушки прыснули. Наши парни козлы, друг с дружкой смелы, драться-бодаться умеют, а на люди выйдут сразу немеют.
Мы даже в спектаклях мужчинами наряжаемся!
Бороды сажей рисуем!
Толстогубую звали Клавой, а три другие были сестрами Поля, Тина и Катя Яранцевы.
Нот никаких не было. Нина попробовала было кусочки из арий, прочно осевших в памяти, но девушкам это скоро наскучило, они попросили сыграть знакомые им песни и запели сразу же слаженно на два голоса. У сестер было сопрано, легкое, нежное, а у Клавы оказалось неожиданно такое густое меццо, что хоть сейчас с ней разучивай арию Марфы из «Хованщины».
Постепенно в клуб собрались и все те, кто уходил к пожарке. Стали полукругом, слушая, а потом и сами запели. Последним явился Венька, заглянул в дверь, обиделся и увел свою залеточку к реке, в черноту ночи.
Среди подпевавших парней Нина подметила двух с баритонами и одного со слабеньким, но приятным тенорком. Попросила их посолировать, но они вспыхнули, стали отнекиваться. И снова раздался командирский окрик Кругликова:
Я вот Артему Кузьмичу доложу, если будете у меня артачиться!
И доложи, доложи!
Что он нам сделает?
Это дело добровольное!
Добровольное?.. А на Низовые луга не хотите поехать на месяц? Осоку косить, комарье кормить?.. Как не стыдно! Человек добровольно вызвался учить вас классическому пению, а вы рыло воротите! Некультурно!..
Угроза Низовых лугов подействовала, и парни согласились ходить на репетиции.
Разошлись все уже за полночь, с «Рябинушкой», а обиженный гармонист еще долго бродил по-за одворицами, и, уже засыпая, Нина все еще слышала ласково воркующую гармонь; подумала: надо подружиться с ним.
Утром проснулась с радостным чувством у нее тоже есть дело. Смеясь, рассказывала за завтраком, как Кругликов насаждает классику; попросила у Кости мотоцикл, чтобы съездить в райцентр за нотами, и уже надела брюки, защитные очки, как в избу вошла босоногая, неряшливо одетая женщина. Она вызвала Александру Климовну в сени и стала что-то нашептывать ей на ухо.
Нина по взглядам догадалась, что женщина к ней.
Что у вас?
Ефросинья, так звали колхозницу, опасливо косясь на Костю «не дай бог, услышит», начала рассказывать про свою «болесть» долго и путано.
Почему же вы в больницу не обращались?
Была я в больнице. Как не была. Заглянула в кабинет, а там парень молодой. Пересмешник, поди. Я и Максима-то Потапыча стесняюсь, а ведь он уж в преклонном возрасте, можно сказать, не мужчина.
Но у меня нет ни лекарств, ни инструментов.
Ты, молодуш, только скажи, зря я тревожусь али не зря, чтобы уж если идти срамиться, так не напрасно.
Пришлось осмотреть ее. Увеличение печени, рези в желудке. Все застарелое. Нина строго-настрого приказала женщине показаться Максиму Потаповичу и сдать анализы. Только спустилась во двор, как пришел тракторист с рассеченной зубилом ладонью.
Вы бы в Кувшинское съездили!
На что нам Кувшинское, когда свой доктор дома! улыбнулся, сверкнув белыми зубами, бородатый, весь пропахший мазутом мужик. Работа стоит, Нина Дмитриевна! Неужто йод и бинт не раздобудем?
То и другое, конечно, раздобыли, и Нина тщательно обработала рану.
«Надо будет позвонить Максиму Потаповичу, рассказать про Ефросинью»
Вот и рядом те дорогие места, по которым она соскучилась, а все никак не соберется туда. Костя занят, откладывает поездку со дня на день, а уж если ехать в Кувшинское, так вместе с ним.
* * *
В предрассветный час, когда до всеобщей побудки остаются считанные минуты, какая-то удивительная глухота наваливается на село: ничто нигде не брякнет, не звякнет, мертвецки спят люди, не шевельнется в стойлах скотина, даже птицы, всегда упреждающие зарю, молчат. И человеку, появившемуся в этот час на улице, бывает как-то не по себе, словно ему суждено увидеть то, что природа тщательно от него скрывает.
Костя выкатил мотоцикл за ворота и поставил ногу на стартер, но раздумал и еще метров сорок тянул машину на себе не хотелось будить Нину: вчера из райцентра вернулась поздно, усталая, а он поднялся ни свет ни заря.
Дома в сером сумраке стоят подслеповатые, сонные, и в стеклах, что обращены к востоку, еле-еле намечается розоватость.
Пригнувшись к рулю, он на предельной скорости гнал машину на самые дальние участки.
С холма, от разбитой, полуразрушившейся мельницы, открылись не отдохнувшие за ночь поля, окутанные чадным перегаром почвы.
«Нет, это не может долго продолжаться: где-то уже близки ливни. А вдруг с вихрями?.. Перекрутят хлеба, такой перманент наведут, что только с серпом и подступишься»
Целищев, бригадир Каревского участка, удивился, увидев агронома. Он еще не совсем отошел ото сна и сладко позевывал, наблюдая за сыном, как тот вытаскивал из сеней удилища, проверял в баночке накопанных с вечера червей.
Сколько лафетов вышло? спросил Костя, не сходя с мотоцикла.
Лафетов?.. Да вы, Константин Андреевич, видать, не покемарили сегодня.
Давайте о деле. Время дорого.
Лафеты что начать можно, да жалко зерно потерять. Яровые не выдались. Если еще на ржи потеряем
Потеряем, если будем тянуть.
Да ведь зелена, Константин Андреевич. Погодить бы.
Что же, начинать все от печки, Аверкий Миронович?.. Последние дни колос питается за счет соков стебля. Корень отмер и уже ничего из земли не берет. Спросите сына-школьника, он и то знает А зерно дойдет в валках.
Целищев неодобрительно покосился на сына, как бы говоря: зачем же малолетков-то вовлекать в наш мужской разговор? Свернул цигарку.
Начать, ясное дело, можно Разве я против? Пойду будить. Боюсь только, как бы престол окаянный нам не подгадил.
Вчера выходной был у всех. Разве мало?
Оно не мало, да ведь привычка закоренелая.
Костя не уехал до тех пор, пока лафеты не положили первые рядки. На Рябинкинском и Нагорском участках повторилось то же самое, лишь с небольшими вариациями. Значит, бригадиры на правлении соглашались только для виду, а сами думали: рано, надо погодить.
Мотор раскалился более семидесяти километров накручено. Солнце, вылупившись из черной гари, словно привалилось к спине. Искупаться бы, напиться воды из родника. Но он гнал и гнал машину назад, в село, чтобы повидаться с Геннадием Шевелевым. Как-то в Светляках и Шерстнях? Туда уехал Геннадий, парторг колхоза. С ним Костя был дружен еще в школе вместе росли, но потом их дорожки разошлись: Геннадий служил в авиации, летал на реактивных, а год назад у него что-то сделалось с сердцем видать, не выдержало сверхзвуковых скоростей, и он вышел «на гражданку». В тот день, когда на правлении Костю утверждали главным агрономом, Артем Кузьмич подвел его и Геннадия к секретарю райкома Багрову, положив тяжелые руки им на плечи. «Вот, Павел Макарыч, мои лейтенанты! Так что генералу-ветерану можно и белые погоны надевать». Старик был весел, но чувствовалось, что он завидует молодым, и Багров подметил это, ответил в тон: «Да у тебя же только темя лысое, а душа еще кудреватая! Ну, а вдруг у этих лейтенантов все наоборот?»
На луговых тропинках Костя увидел велосипедистов, стайки нарядных девушек. Все они двигались по направлению к Журавлеву.
Итак все впустую! Праздник скоро захлестнет село!
Из года в год на заседаниях принимались решения не допустим, выйдем все на работу! Не помогало. Нынче решили клин выбить клином перед престольным праздником во всех бригадах объявили выходной. Но люди идут, едут, и это не помогло!
Геннадий еще не вернулся с объезда, и Костя подрулил к своему дому, чтобы позавтракать.
Половики в сенях и в комнатах были сменены, половицы еще не просохли после мытья.
Мать, виновато глядя на сына, оправдывалась:
Все как-то руки не доходили
На кухонном столике горка стряпни. Пирожки и ватрушки лаково поблескивали, смазанные топленым маслом. Пирог-рыбник отдыхал после жаркой печи под белой салфеткой.
Ты разве тоже гостей позвала? спросил Костя.
Нет! Куда там! Да ведь всякое может статься. Не ровен час, нагрянут. Мало ли родни-то! И поставить на стол нечего будет.