Клавдия Владимировна, я должна вам признаться, что вы моя самая любимая артистка! Вы даже не представляете, как оживился наш театр с вашим приходом! Говорю это вполне искренне!
Искренность не нуждается в заверениях, с некоторой насмешливостью произнесла Клавдия Владимировна и защелкнула чемоданчик, куда только что положила листки с текстом своей роли.
Вы куда-то уходите?
У меня спектакль. Пусть мой уход вас не смущает. Я скоро вернусь.
Как все-таки трудна ваша профессия! Стефе определенно хотелось обратить на себя внимание Клавдии Владимировны, и она неотступно следовала за ней по квартире. Утром репетиции, вечером спектакль. Я бы такое не выдержала! У нас, у врачей, иначе: отведешь часы и спокоен душой и телом.
Наша профессия ничем не труднее любой другой Вы, надеюсь, читали об одном враче-французе? Он, стремясь доказать, что люди, потерпевшие кораблекрушение, гибнут не столько от недостатка пищи, сколько от страха, переплыл один в лодке через Атлантический океан.
Но это же фанатик! Согласитесь, что это не норма для всех?
Есть нормы службы и есть нормы творчества.
У нас служба! внезапно выпалил плотнолицый моряк. Прикажут сутками леденеем на ветру, дадут увольнительную не отказываемся.
Георгий, говори, пожалуйста, о себе, мягко заметил его товарищ.
Нет уж, я бы через океан в лодке не поплыла, если бы мне даже дали сопровождающими морских офицеров, засмеялась Тамара.
Клавдия Владимировна, закончив сборы, пошла к выходу (в ее взгляде, когда она посмотрела на сына, было что-то укоряющее). Шепнув Нине: «Непременно меня дождись», вышла. Один из моряков по сигналу Стефы тотчас же извлек из кармана бутылку вина и водрузил ее на стол.
Из последнего плавания! Греческое!
Вот это другое дело! А то служба, творчество, и Тамара достала из серванта рюмки, словно она здесь хозяйничала уже не раз. Умствование портит пищеварение, а плохое пищеварение вызывает хандру!
Проходя возле Андрея Олеговича, Стефа шепнула ему:
Не сердись. Эти флотцы Тамарины знакомые. Приехали в отпуск и не знают, как убить время.
Андрей Олегович с холодной иронией посмотрел в ее сузившиеся глаза. Теперь он уже знал, зачем она привела с собой этих моряков. Хочет разжечь в нем ревность. И хотя он говорил себе, что ей это сделать не удастся, его все же покоробило, когда Стефа усадила возле себя плотнолицего моряка, и тот, подвинувшись к ней со стулом как можно ближе, опустил вниз руки.
«Они хотят проделать со мной то же, что я с Гербертом Ну и пусть».
Он старался не смотреть на них. Обратился к Нине:
Я и не знал, что вы вернулись Давно?
Да. Порядочно.
Теперь насовсем?
Зачем же? Нина улыбнулась. С полгодика поработаю, а потом переведусь в село.
Громкий хохот прервал их разговор. Смеялся плотнолицый моряк, радостно взвизгивала Тамара. Она кричала, стуча вилкой по бутылке:
Не думайте, что только вы, моряки, умеете травить анекдоты! Стефа, исполни-ка свои знаменитые зарисовки с натуры! Ой, товарищи, это бесподобно! Я уже сто раз слышала и не перестаю восхищаться!
И Стефа, утрированно копируя местный выговор, стала представлять своих пациентов, рассказывать со всякого рода двусмысленностями о том, чем богата врачебная практика и что обычно умирает тайной в стенах кабинетов.
Нина почувствовала, как что-то нестерпимо горячее, сжигающее стыдом переполняет ее.
Стефания Львовна произнесла она укоряюще.
Что? на нее смотрели нагловатые серые глаза.
Нине стало неприятно здесь находиться. Она поднялась и быстро вышла из квартиры. Андрей Олегович не успел даже задержать ее. Когда он выбежал за ней вслед, дверь на площадку была открыта и Нины там не было, словно она и в самом деле улетела через распахнутое окно.
Андрей Олегович вернулся и, ни на кого не глядя, прошел в свою комнату. Через дверь услышал, как возмущалась Тамара: «Такое ли рассказывают?.. Цаца!» Ссорились из-за чего-то между собой моряки, а Стефа выпроваживала их вместе с Тамарой, говорила торопливо: «Завтра все объясню, завтра!» И плотнолицый упорствовал, злился. Потом все разом стихло.
Стефа неслышно и как-то боком вошла к Андрею Олеговичу, порывисто обняла его сзади.
Он остался безучастным, но и не нашел в себе силы, чтобы оттолкнуть ее.
Что с тобой? Что с тобой? зашептала она, поворачивая его к себе и ластясь к нему. Уж не полюбил ли ты эту?.. Почему сказал, что куда-то уехал? Полюбил?.. Ну и люби, люби. Но ведь и я тебе не чужая! Я прошу от тебя совсем немного. Ты свободен
Так же, как и ты?
О чем ты? словно не поняла она его, а глаза радостно полыхнули: ага, подействовало! Но это Тамарины знакомые. Ты же видишь я с тобой с тобой
* * *
Вам кого? Нина открыла дверь и не сразу узнала в стоящем напротив мужчине Кругликова. В полушубке, в лохматой шапке-ушанке, он стоял иззябший, скукожившийся, и только глаза-бусинки радостно сияли.
Кругликов! Милый Кругликов! обрадовалась и Нина. Она тянула его за собой, а он упирался, махал руками.
Куда вы, Нина Дмитриевна!.. Наслежу.
На ногах у него были огромные валенки, втиснутые в самодельные галоши из автомобильных камер.
Идемте! Идемте!
Таким он и предстал перед Дмитрием Антоновичем и Маргаритой Алексеевной.
Раздевайтесь, садитесь!
Нет, нет, я на минутку
Но Нина сама, смеясь, стянула с него полушубок, шапку и шарф.
Видать, не часто Кругликову приходилось бывать в подобных квартирах, уставленных дорогой мебелью, застланных коврами, и он ступал осторожно, шаги делал большущие, словно переходил по камням через ручей.
Знакомьтесь. Это Кругликов. Из Журавлева. Заведующий клубом.
Дмитрий Антонович и Маргарита Алексеевна поднялись из-за стола и пожали ему руку.
Садитесь с нами пить чай, предложила Маргарита Алексеевна.
Спасибо. Благодарствую. Сыт, отказывался он, но горячий душистый чай завораживал его взгляд. Разве только для обогрева.
Ну конечно.
Ох и дорога, скажу вам, Кругликов бочком примостился на стул. Думали, и не пробьемся. Суметы выше изб. Не столько ехали, сколько толкали. И как теперь выступим, одному богу известно.
Так вы на смотр? догадалась Нина.
Само собой. На смотр.
Кругликов наполнил блюдце и шумно отхлебывал. Было видно, что он промерз и уже давно не пил горячего.
Кто же приехал?
Да все, с кем вы занимались. И Клава Полозова, и сестры Яранцевы. Всего-то из района семьдесят человек. На двух машинах. Еланский хор в полном составе.
И Настасья Михайловна?
Как без нее!
А бабушку не прихватили?
Ну, куда ей Привезли бы сосулькой.
Нина резко обернулась к отцу и Маргарите Алексеевне.
Если бы вы видели эту старушку! Уж до чего стара, ходит за стены руками держится, а спросишь про песни, глаза заблестят, и ну одну за другой!.. Откуда только берется! и снова к Кругликову: Где же вы остановились?
В техникуме. В гостинице-то местов не хватило, вот и таскаем сейчас кровати, матрацы. Кругликов отодвинул чашку и заговорил с озабоченностью должностного лица: Приехать-то мы приехали, а нас тут спрашивают: аккомпаниатор у вас есть? Отвечаем нету. Ну, тогда, говорят, придется все ваши номера из программы вычеркнуть: где мы вам подберем аккомпаниатора за такой короткий срок?.. Вот мы и обращаемся к вам, Нина Дмитриевна, поскольку вы с нами занимались и в курсе дела.
Ну конечно! Сейчас же пойдем!
Нина, дай ты человеку обогреться как следует, остановила ее Маргарита Алексеевна.
Дмитрий Антонович задал Кругликову несколько вопросов об урожае, о заработках колхозников, спрашивал с осторожностью городского человека, не очень уверенного в предмете разговора. Кругликов отвечал обстоятельно, несколько раз упомянул Костю, отзываясь о нем уважительно, и Нина по глазам отца видела, что это произвело на него впечатление.
Председателя еще не подобрали? спросила она.
А зачем он нам? Чужой-то? Нам Константин Андреевич в самый раз.
Как хоть он там?
Жив, здоров. Правда, последние-то дни я его не видел.
Почему?
Наши мужики лес рубят в Мезенском заказнике. Строительство большое затеяли, вот Константин Андреевич и уехал туда. Чтобы побольше заготовить да вывезти.
Ну а сюда он не собирался?
Как не собирался! Да ведь не разорвешься, Нина Дмитриевна! Однако нам и пора
Они оделись и вместе вышли на улицу.
Снегопады, обрушившиеся на город, сделали его более уютным, словно укутали белыми заячьими шкурками.
Кругликов шел, озабоченно оглядываясь: «Не заблудиться бы». Нина вела его не теми улицами, которые он приметил, когда разыскивал ее. Но она взяла его под руку, и он приосанился, выпрямился: идти под руку с красивой городской женщиной ему было приятно.
Помещение техникума, куда они вошли, напоминало разворошенный муравейник. Из классов в коридоры вытаскивали столы, ставили их один на другой в несколько этажей. «А где матрацы? На чем спать будем?» слышалось отовсюду. Матрацы, кинутые кучей, валялись у самых дверей запорошенные снегом, только что привезенные из гостиницы. Кто-то уже тренькал на балалайке, забравшись на столы под самый потолок, кто-то пробовал голос.
Слушайте, слушайте! кричала, надрываясь, девушка, инспектор из управления культуры. Одеговский клуб выступает после Осинкинского! Так?.. Предварительный просмотр завтра! В десять утра! Чтоб не получилось прошлогодней неразберихи!..
Журавлевцы, увидев Нину, кинулись к ней.
Нина Дмитриевна!
Здравствуйте, Нина Дмитриевна!..
А она радостно пожимала им руки.
С приездом, девушки! С приездом!
О-ой! громко ойкнула Поля Яранцева.
Что с тобой?
Ничего у нас не выйдет, Нина Дмитриевна!
Это почему?
Позабыли мы все, что летом разучивали! Ведь столько времени прошло!
Вспомните!
Клава Полозова просипела:
На позор только приехали. Машины-то тыр-пыр да и буксуют. А мы толкали, орали, как оголтелые. Вот и застудились.
Ничего, Клава, ничего. Это пройдет. Надо только попить теплой воды с содой.
А где мы будем заниматься? Здесь к роялю и не подступишься!
Я уведу вас домой, там и вспомним все не торопясь. Еще так выступите, что и на заключительный концерт оставят!
В Москву повезут!
А что!
В Большой театр!
Вездесущий Груздев. он и здесь выделялся смелостью, манерами заправского эстрадника закричал на весь коридор:
Выступает застуженная артистка колхоза «Заря» Клавдия Полозова!..
Девушки кинулись к нему, затолкали в пустой класс и прихлопнули дверь.
А где еланцы? спросила Нина.
Еланцы?..
Где-то здесь были.
Пошли к ним в гости!..
Еланцев отыскали на втором этаже. Старушки не теряли напрасно время: раздобыли у сторожихи меднопузый самовар, вскипятили и теперь степенно отогревались, скинув шубы и валенки.
Настасья Михайловна, поздоровавшись с Ниной, смущенно пояснила:
Тоже боятся обезголосеть мои народные-то Винца купили.
Садитесь с нами, Нина Дмитриевна!
Да я же не продрогла!
Эка причина!
Они усадили ее с собой, поднесли вина, и пошли разговоры: как живешь-поживаешь, торгуют ли в магазинах ситцевыми платками да велики ли очереди за сушкой.
Нина отвечала, смеялась, и ей было радостно видеть этих людей. Это было свидание с чем-то очень родным, что вошло в нее еще в детстве запахом черного хлеба, дубленых полушубков, говором русской речи. Это было свидание с Костей.
* * *
Косте очень хотелось поехать с участниками художественной самодеятельности, и он собирался (разлука давала себя знать; кроме того, надо было побывать в Сельхозснабе). Но обстоятельства так сложились, что от поездки пришлось отказаться, как это было ни заманчиво. Трудно было выкроить даже один свободный день.
Нынешняя осень в Журавлеве началась дробным стуком топоров.
Частые тугие удары будили мглистое утро. Они, точно шарики, летели в морозном воздухе и со звоном лопались возле уха. Запах сосновых опилок проникал через форточку в кабинет. Золотистые колечки стружек, раздуваемые ветерком, катились по улице, цеплялись за ноги. А из-под горы, по очугунелой от холода грязи, поднимались тяжело груженные бревнами машины. Лес везли к пруду, где строилась крупная типовая ферма этим ликвидировались мелкие в Голоднице, в Песчанке и Рудке; лес везли к машинному парку, в село, где бульдозер расширял улицу. Здесь сносились избухи-развалюхи и возникал новый порядок домов.
Костя по нескольку раз на день забегал к плотникам.
Трудно было стоять с опущенными в бездействии руками, когда рядом рубили, тесали, и он не выдерживал, тоже брался за топор ошкуривал только что привезенные бревна, вырубал пазы: плотничать научился, когда студентом уезжал на практику в Казахстан. Увлекшись, забывал, что хотел только поразмяться, отдохнуть от бумаг и телефона.
Плотники подшучивали:
Да вы никак и в самом деле в нашу бригаду записались?
Придется за работу вам начислить!
А вы думали, я без корысти?
Смеялись, а когда он уходил (надо было еще заглянуть на ток, где провеивали семена), то Силантий Иванович, бригадир строителей, свертывал цигарку и, глядя ему вслед, ронял скупо:
Молодой Еще не успел зазнаться.
Не все же индюками пыжатся! возражали ему.
И в перекур затевался разговор о том, каким должно быть начальство и каким оно, к сожалению, не всегда бывает.
Сселение деревень, разбросанных, словно чертом из лукошка, началось сразу же, как покончили с полевыми работами.
Как и предполагал Костя, мало кто сетовал, что зорились насиженные гнезда. Вздыхали только старики, да и то не все, а молодой люд стремился жить кучно, весело, поближе к магазинам, к школе. В нынешнем виде Журавлевский колхоз если на него глянуть с самолета напоминал архипелаг: деревеньки-острова отрезаны одна от другой оврагами, перелесками. Не в каждой есть электричество дешевле было те домишки свезти, чем тянуть к ним линии; люди жили без газет, без кино. Случись беда надо за несколько километров посылать нарочного. А если весенняя распутица или пурга?.. Находились, правда, и противники сселения, из тех, кто привык жить бирюком на хуторке, подальше от глаз, промышляя на стороне, но их возражения всерьез не принимались. По утвержденному правлением и общим собранием колхозников плану восемьдесят семь деревень свозились в четыре села Журавлево, Михайловское, Карево и Шерстни.
Но легко, казалось бы, начатое дело сразу же осложнилось. Не всякий дом можно было тронуть с места. Стоит с виду крепкий: крыша не протекает, венцы не осели, а начнут разбирать крошится трухой, рассыпается на гнилушки. Много свежего лесу потребовалось. Не один вечер Костя провел с Руфиной Власовной, выискивал деньги на строительство. Доход получен от льна, хорошие были удои в летнюю пору, а вот урожай зерновых ниже прошлогоднего, он вообще падает год от году, и это тревожит.
«Каким-то он будет в будущем году?»
По утреннему морозцу, когда почва схватывалась корочкой и можно было идти напрямки, Костя далеко уходил в поля, на самые окраины хозяйства; осматривал пустоши, кружился на склонах, обращенных к полуденному солнцу, трогал землю, прикидывал, что и где лучше сеять. Перламутрово-белый ледок в яминках, из которых вода ушла вглубь, к корням, похрустывал под сапогами, звонко крошился, стерня серебрилась инеем и шуршала.
Он останавливался и подолгу смотрел на озимь смерзшуюся, седую. Думал:
«Сколько еще страхов в нашем крестьянском деле! Вовремя посеять это, пожалуй, единственное, в чем ты по-настоящему властен. А дальше?.. Засуха не жди хороших всходов. Выпадут осадки сверх меры размоет пашню ручьями. Ударят морозы без снега опять беда: истрескается почва и нарушатся корни. Затянется бабье лето разведется в теплой земле червь и поест все»
Иногда ему думалось, что если бы в древнейшие времена в первую очередь развивалось производство не сельскохозяйственное, а промышленное, где все под крышей, не зависит от ветров и гроз, то люди, наверное, и не выдумали бы бога.
Осенние поля всегда унылы и будят в голове много разных мыслей. Все живое, чем украшает себя земля, густые травы, хлеба, медвяный клевер, голубой колокольчатый лен срезано, повыдергано, увезено, и она, ограбленная, тоскливо съежившаяся под коркой льда, кажется мертвой, уже неспособной к чуду. Но что-то происходит в ее толще, где-то копятся тайные силы, и она, отдохнув, сладко выспавшись под пуховыми одеялами зимы, снова брызнет радугой разнотравья, накормит и оденет! Но и человеку в этом ее извечном стремлении к щедрости нельзя оставлять землю одну.