«Много удобрений и торфа потребуется! Много! Окислились земли, поросли тощим хвощом. Известковать придется. Хорошо бы навозу побольше! Да где его взять, если солома идет не на подстилку, а в корм?..»
Уходил с ним в поля и Геннадий не стало Артема Кузьмича, и они все больше тянулись друг к другу. Потом как-то захватил с собой Зою Викторовну учительницу-химичку. И вот уже третий месяц в наскоро оборудованной лаборатории заняли пустующую избу Костя при содействии Зои Викторовны делает анализы почв. Им помогают ученики-старшеклассники: Аня Швецова, Игорь Ануфриев, внук Гурьяна Антиповича, в четырнадцать лет научившийся водить трактор, и Геля Яранцева четвертая из сестер. Дело трудоемкое, нужны сотни анализов, и число помощников все увеличивается. Сначала Костя хотел всю работу возложить на районную агрохимлабораторию, но побывал там, посмотрел, какими темпами это делается, и отказался от такой мысли.
Топится в просторной избе подтопок отремонтировали своими силами, и по вечерам, вернувшись из рейдов за образцами, парни и девушки обогреваются возле огня. Огонь это маленькое солнце, к которому можно протянуть иззябшие, нахлестанные ветром руки. С ближайших полей образцы уже взяты, и помощники, вооружившись рюкзаками и лопатами-бурами, уходят и уезжают теперь на дальние участки. Надо успеть до морозов, пока земля не окаменела.
«Как быстро выросли!» думает Костя, присматриваясь к парням и девушкам. В тот год, когда он заканчивал среднюю школу, они учились в первых-вторых классах, и вот уже взрослые.
«Как же дальше они будут жить? Неужели тоже разъедутся?.. Мало молодежи в селе. Мало! И прав был Артем Кузьмич, когда высказывал свою обиду».
Из последнего выпуска в селе остались только двое: Вера Шерстнева да Виталий Быстров. И то лишь потому, что не прошли по конкурсу в политехнический. Со многими из них Костя беседовал, пытался увлечь работой в колхозе, но все напрасно: ребята мечтали о новостройках, охотно ехали на целину, готовы были поступить в любое ремесленное училище, только бы не оставаться в селе. И Косте стало ясно:
«Нет, когда у них решение уже созрело, уговаривать поздно. Надо раньше находить к их сердцам ключ»
Однажды он встретил на улице директора школы и заговорил с ним:
Аркадий Зотыч, не пора ли вам расширить ваши плантации?
Плантации? Какие плантации? пробормотал директор, и тоненькие брови-кисточки удивленно приподнялись на его лице.
Да школьный участок. Десять грядочек моркови, десять грядочек репки ведь все это было еще десять лет назад!
А-а вас, я вижу, тоже распирает дух экспериментаторства? Аркадий Зотыч хитро сощурил глаза. Не хватает рабочей силы, и вы хотите школу превратить в одну из колхозных бригад?
Я хочу, чтобы молодежь оставалась в селе.
Ну и пожалуйста! Разве я против?.. Вот будет выпускной вечер приходите. Предоставим слово. Бывшему нашему ученику, а ныне
И вы считаете, это подействует?
Ну все будет зависеть от вашего красноречия.
Да никакое красноречие не поможет! Надо, чтоб ребята сердцем к делу прилипли! Если и уедут, так чтоб вспоминали, тянулись назад Аркадий Зотыч, сейчас я вам открою все свои карты. В колхозе тысяча двести человек трудоспособных. Из них больше половины старики. Пройдет шесть-семь лет, и мы встанем перед проблемой из проблем. Некому будет работать! Не спасет и механизация. Ведь новая техника легче всего дается молодым, а вот их-то у нас и не будет!..
Аркадий Зотыч вскинул голову.
Не нам эту проблему решать. Правительство, я уверен, достаточно осведомлено, и в ближайшее время положение на селе изменится.
Само собой?
Ну, не само собой, конечно
Костя с укором смотрел на Аркадия Зотыча.
Сколько же вы думаете выделить нам земли? спросил тот.
Гектаров сорок.
Сорок? брови-кисточки на лице директора приняли почти вертикальное положение.
Для начала.
Да вы что! Вы что!.. Вместо того чтобы учить детей, давать им разностороннее образование, мы будем
Одно другому не помешает, Аркадий Зотыч! Я по себе знаю, как тоскливо на уроках, когда начинается весна. Хочется в поле!
Вы и удирали.
Что было, то было. Аркадий Зотыч
Нет, нет и нет! категорически заявил директор. Вы не можете сказать, что школа не помогает колхозу! Весь сентябрь мы работаем в поле! Безвылазно! Роем картошку, скирдуем
Но это для ребят вроде принуждения! А когда у них будет свой участок, где они от начала до конца все станут делать своими руками, то это же совсем другое дело! Я берусь лично руководить их работами.
Аркадий Зотыч был непреклонен. Его вызывали в партком, рассказывали, что в других сельских школах подобное уже практикуется. Все напрасно.
«Какой неповоротливый человек! Словно из чугуна», и Костя с нежностью думал о молоденькой учительнице, которую даже не пришлось уговаривать, стоило только объяснить, как это нужно для хозяйства.
Зима еще начиналась, а Костя уже весь жил предчувствием весны: ведь все то, что делалось в колхозе сортировка семян, ремонт тракторов и комбайнов было связано с ней. Это будет первая весна, которую он встретит агрономом в родном селе, и ему хотелось ничего не упустить, все сделать надежно. И Гурьян Антипович, завидев его чуть свет в мастерских, подшучивал:
Константин Андреевич, вы так всех торопите, будто завтра надо выезжать в поле!
В последних числах декабря погода переломилась. Подуло с северного Урала, и снег, сыпавшийся мягко, ровно, вдруг полился белыми струями, в которых уже невозможно было различить отдельные снежинки.
Так продолжалось два дня, а на третий дороги сравнялись с полем, тропинки исчезли, и след человека, пробежавшего из избы в избу, исчезал почти мгновенно. Порой снежные потоки были настолько сильны, что сшибало с ног.
Ушел санный поезд, и нет от него никаких вестей. Напрасно Костя звонит в те села, мимо которых он должен возвращаться. Ответ один: «Не видали». Закончился подвоз леса, и топоры разговаривают уже не так бойко. Однако плотники, невзирая на стужу, не бросают работу.
Поднявшись на холм, к мельнице, Костя всматривается в крутящуюся мглу не засверкают ли фары? Не донесется ли гул тракторов? Но вокруг пляска снега, и деревня, притаившаяся в ложбине, кажется погруженной на дно огромного разбушевавшегося океана.
ОН НЕ УМРЕТ!
Нина уехала, никого не предупредив, ни отца, ни Маргариту Алексеевну. На столе осталась телеграмма все поймут. Пригородный поезд, побрякивающий, поскрипывающий, служивший верой-правдой еще в войну, до отказа был набит базарниками, возвращавшимися из города с пустыми корзинами, и несколько перегонов Нина стояла в тамбуре не хотелось входить в сизый от табака вагон.
«Что могло случиться с Костей? Что? И опасно ли это?»
Александра Климовна, ничего не объясняя, сообщала, что Костя болен, просила приехать.
«Надо было мне на аэродром! Когда я доберусь с этой колымагой? А там со станции еще более ста километров»
Нина досадовала на остановки чуть не у каждого столба, завидовала обгоняющим их поезд снарядоподобным экспрессам.
Перелески черно-зеленые ельнички закончились, и глазам открылись заснеженные холмы, слюдянисто сверкающие на солнце, с синими боками сугробов, и везде стылость и прозрачность, почти арктическое безмолвие.
Гривастый белый конь, запряженный в розвальни, бодро трусит по гребню холма. На фоне ослепительно синего неба он кажется богатырским самому Илье Муромцу под стать! Но виляющая дорога свела его вниз, к насыпи, и он тотчас же убавился в размерах. Обыкновенная лошадь-трудяга, плохо накормленная, понурая, с обреченностью в заиндевевших глазах.
Снова и снова сверкание снега, белая волнистость полей
Но вот состав медленно зеленой гусеницей прополз сквозь железную клетку громыхающего моста, остановился у деревянного вокзала, и Нина, завороженная холодом снегов, как-то не сразу сообразила, что она уже приехала, надо сходить.
Кинулась бегом к автостанции, расположенной поблизости от вокзала, но автобусы уже ушли.
После часового кружения по незнакомым улочкам станционного городка ей, уже отчаявшейся в поисках, все-таки удалось отыскать попутный грузовик. Она была и ему рада, на все согласна: ехать в кузове, заплатить, сколько запросят!
Долговязый кадыкастый шофер его едва вызвали из чайной глянул по-птичьи на небо, попыхивая папироской, что-то буркнул краснолицему пузану в очках, с которым угощался за столиком, и тот, стараясь не замечать сидящих в кузове женщин, просеменил в кабину.
Ну, все в сборе?
Трогай! Заморозил ты нас! ответили ему.
Шофер поднял капот, что-то поправил в моторе и завел машину все это резко, рывками.
Нету совести у людей. Была, да вся вышла, ворчала сидевшая на дне кузова баба в мужской шапке-ушанке. Ишь, поставил пол-литру и в кабину пожалуйста. А мы тут продавай дрожжи
Рядом с ней молча лежал мужчина в тулупе. Укутал голову и чадил самосадом запасался теплом. Иногда из-под его лохматой овчины выходило наружу столько дыму, словно он там что-то поджег.
Баба оценивающим взглядом покосилась на Нину.
Очень уж вы легко одеты, девушка. Как бы не простыли.
Ничего! Лишь бы доехать!
Вот и я тороплюсь. Кабы не торопилась, так ни за что бы не рискнула этак-то. Но доедем ли мы седни не уверена.
Почему?
За лесом, в поле, поземка, должно, есть. Ветровей. А машина-то порожняя. Смекай! Кабы водочкой-то кадыкастого не поманил этот брюхай, так черта лысого он бы рискнул ехать на ночь глядя
Машина фыркнула, чихнула и вдруг точно кинулась, чтоб кого-то боднуть. Лихо сдала назад, развернулась, чуть не подмяв коз, воровавших сено с воза, и понеслась мимо завьюженных теплых домиков к большаку.
Не успели выехать из города, как врезались в сугроб. Шофер, забористо матюгнувшись, достал лопату и начал проворно разгребать снег. Потом машина, пятясь, выползла на укатанное полотно и снова кинулась изо всех сил вперед. Сигналила, не щадя аккумуляторов, и теперь уже нисколько не уклонялась с середины дороги. Мужики на подводах едва успевали повернуть лошадей, застревали в целине, грозили вслед кнутовищами.
Ну, бес! восхищенно произнесла баба. Не расшибемся, так доедем.
За два часа отмахали семьдесят километров.
Дорога все шла лесом, и было тихо, но вершины деревьев метлами загребали воздух, раскачивались, постанывая, значит, самое страшное было еще впереди. Баба знала, что говорила.
Холод пригнул Нину, она тоже села на замусоренное древесной трухой днище, притянула леденеющие коленки к самому подбородку. Встречный воздух ледяным пламенем врывался в кузов, обжигая щеки, запястья рук, пронизывая суставы. Труха, подхваченная ветром, завихряясь, лезла в глаза. Но все это было еще терпимо, да и радовала скорость. Если и дальше будет такая, то уже недолго ей ежиться, дуть в рукава и завидовать мужчине в тулупе: тот как лег, так и не шевельнулся. У него огромные черные, кустарной катки, валенки, в них, наверное, ногам тепло, как в печке
Заскрипели пронзительно тормоза, оглушительно хлопнула дверца кабины.
Нина вскочила на ноги и осмотрелась вокруг.
Черная полоса леса осталась позади. На опушке тут и там раскиданы домики белые куропатки, зарывшиеся по самые глаза в снег. У обочины дороги голубой магазинчик, построенный совсем недавно, грузовики, возле них люди, а впереди по курсу следования гора.
Шофер крикнул, указывая на нее рукой:
Ну, как Ползучая?
Ему ответили с разных сторон:
Поползешь, так узнаешь.
Вернулись, разве не видишь?
Ну-у?
Чисто катушка ледяная. Так и тянет назад. Того и глади, перевернешься.
А где же колонна с кирпичом?
Те час назад прошли. Им что груз давит.
А может, рискнем?
Давай рискуй, мы уж испробовали. Вишь пар от полушубков идет.
Шоферы выпускали закипевшую воду из радиаторов и, купив съестного в магазинчике, один за другим расходились на ночлег по домам.
Долговязый исчез в кабине, о чем-то посоветовался с пузаном, и машина так же лихо метнулась от деревеньки.
Так вот она, Ползучая гора, известная на всю, область, наказание для шоферов, одно из испытаний ада, гора, словно окаменевшая от матерщины и прочих ласковых словечек в адрес Дорстроя и самого бога. Тут каждую зиму бьются смертно, застревают, скатываются обратно. На полкилометра влево и вправо от дороги снежные траншеи, ямины, потому что впрямую ее никто уже не решается штурмовать. Всюду торчат жерди и доски, чернеют следы костров. Никакой ветер не в состоянии изгнать с нее запахи солярки, бензина, расплавившихся скатов.
С гудением несется порожний грузовичок к Ползучей горе рассерженный шмель, атакующий слона. Издали гора белая, горбатая и в самом деле похожа на слона. Неискушенный пассажир, незнакомый с ее нравом, не прочь ею и полюбоваться. Домишки с дымком над трубами так живописно разбросаны под нею, хоть бери бумагу и рисуй.
За ветхим мостиком с разбитыми перилами, под которым речка только угадывается, сразу же начинается подъем. Гора придвинулась и нависла. Шофер сделал переключение. Крутой поворот влево и кузов накренился. Толчки, рывки, провалы Сидеть в кузове уже невозможно, все повскакали, вцепились руками в борта. Снег из-под скатов бьет, как опилки, желтый, с песком. Крутизна нарастает, машина ползет боком, того гляди, опрокинется и закувыркается к весело зажигающимся огонькам в деревне.
Все натужнее и злее воет мотор, но машина катится уже не вперед назад. Замерла на тормозах
Шофер пулей вылетел из кабины и подсунул под колеса чурбачки. Тяжело дышит. Смотрит на гору.
Она взята только наполовину.
Несколько попыток тронуться с места и кузов заворачивается в огромную ямину-воронку, в которой уже погибла не одна машина.
А огоньков внизу становится все больше. Они манят к себе, и шофер не прочь бы вернуться, но тот, кто платил за угощение, молчит. Горделивое сознание власти на его лице. Кажется, он уплатил и за душу водителя.
Вытянут из кузова смерзшийся жесткий брезент. Мужчина в тулупе помогает шоферу. Он на этих дорогах не новичок и знает, что к чему. На пару они растянули брезент под машиной, подсунули под задние скаты. Машина чуть заметно и, как показалось Нине, бесшумно двинулась по нему, вдавливаясь в похрустывающий снег. Так три метра пути и опять то же. Шофер с мужчиной перетаскивают брезент, укладывают его, а Нина с бабой разгребают впереди снег до земли.
А что же этот не помогает? Филином сидит! крикнула рассерженная баба.
Шофер сделал вид, что не расслышал, и баба, проходя мимо кабины, с силой плюнула на стекло, за которым сидел, поблескивая очками, краснорожий божок-владыка.
Метр за метром Работали не разгибаясь. Не ехали, а ползли. Все употели, и мужчина давно уже скинул тулуп. У шофера с головы свалилась шапка, и ему некогда было ее поднять. Уже давно была ночь, и огоньки в деревеньке один за другим исчезали
И наконец подъем взят!
Нина увидела перед собой равнинное поле, и ветер, ударивший ее с этой равнины, показался ей горячим.
Прощай, Ползучая гора!..
Ритм напряженной работы и одна цель выбраться, одолеть преграду! как бы породнили Нину с незнакомыми ей людьми, и она уже не чувствовала себя среди них случайным попутчиком. Спустилась вниз, отыскала шапку шофера, принесла ее. Он, простуженно засмеявшись, подхватил Нину на руки и закинул в кузов. Бородатый мужчина распахнул полы тулупа.
Садись, дочка!
Обхватил ее ручищами и прижал к себе. И не было в этом ничего неловкого. Родным казалось его тепло и даже тот махорочный дым, которым отдавала овчина.
Машина шла легко. Свежие сугробы волнами набегали на дорогу, но они были не высоки, и машина разрезала их, подпрыгивая. Путь ей был расчищен идущей впереди колонной. В низинках валялись измолотые колесами ветки, изгрызанные цепями жерди, и припоздай всего на часок пришлось бы пробивать дорогу заново.
И вот они догнали колонну. Но она уже не двигалась: застряла, черные фигурки людей тащили с поля охапки соломы, выломанные жерди.
Нина выпрыгнула из кузова и побежала в голову колонны, где разгребали занос. Взяла кинутую кем-то лопату и опять стала работать.
Проехали метров тридцать и снова сели.
Что же ты разгон не взял? Балда! ругают все шофера с ведущей машины.
Попробуй возьми! Еле сдвинулся! огрызается он и больше всех суетится.
Опять работа.
Ну, жми!
Все дают ему советы, но шофер медлит и суеверно, со страхом, глядит вперед. Руки его вздрагивают. Кто-то догадался: