Влюбленные - Юрий Константинович Петухов 5 стр.

Парни расцепили их, развели в разные стороны.

«Ведь это я должна была защищать Костю! Ну, кто он для Риммы? Она его даже и не знает! А мне он близок,  думала Нина.  И не мог он поступить подло. Женька злится на него из-за Славки, потому так и говорит. Но ведь Славка первый оскорбил Костю»

Уже через номер в газете появились отклики. Писали студенты, молодые специалисты: «Таких, как Дупак и Селиванов, надо разоблачать! Им не место в институтах!» Нина читала и соглашалась. Но вот в газете появилось еще одно письмо, которое ее просто ошеломило: «Для чего люди учатся». Написано оно было Риммой Урванцевой.

И тут Нина  даже кровь прихлынула к лицу  увидала свою фамилию. Она  в газете? За что?

Словно все рассыпалось в голове. Хотелось изорвать, спрятать газету Ее прочитают все в институте, прочитают тетя Вера, отец!.. Заслышав скрежет ключа в замке, она проворно скрылась в своей комнате и села к батарее, зажав руки между колен, чтобы они не вздрагивали от нервного озноба.

Вернулась из школы Вера Антоновна. Тяжело отдуваясь, сняла теплые боты, пальто, прошлась по квартире и приоткрыла дверь.

Нина чуть скосила глаза и сразу поняла  ей все известно.

 Дома?

 Дома,  ответила Нина, сдерживая дрожь и сердясь на нелепый вопрос: «Если хочет что-то сказать, так сразу бы и начинала».

 Ох, уж этот четвертый этаж да мои ревматические ноги Устала. Фу! Было время  ветром наверх взвивалась. А теперь и ползу, и ползу черепахой Надо будет почитать объявления, не меняется ли кто ниже этажом

«Ну зачем она это говорит? Ведь ясно, что отсюда не уедет. Тут все ей дорого, жизнь прошла в этом доме».

 Вечером никуда не пойдешь?

 Н-нет.

 Ну и ладненько. Хоть посидим вместе, посумерничаем на старый лад Ох, нынешняя семья. Есть муж, сын, а где они? Леонид, как уехал в Красноярск, так и не показывается. И женился там  видимо, поняв состояние Нины, Вера Антоновна подошла к ней и провела ладонью по ее щеке. Щека была мокрая.  Ну, что ты? Ну! И ничего в том нет такого

 Ничего?..  вскричала Нина и тряхнула головой.  Да я!.. Я!..  мысли стремительно завьюжились в голове, наскакивая одна на другую: «За что ославили на целый свет? За что? Раньше мое имя появлялось в газете только как отличницы. Я получала подарки, грамоты С таким же усердием учусь и здесь! Даже Римма отстает по оценкам! И однако ославила меня! Поставила в один ряд с теми, кто откровенно бездельничает!..»

 Кто эта Римма?

 Б-бессовестная она! Зависть ее берет!

 М-да А по-моему, она девушка мыслящая. Ты и в самом деле учишься как-то очень

 По-школярски? Там так сказано!

 Да. Бездумно, легко.

 Уж как умею!

 Напрасно сердишься. Мне кажется, Римма высказала вслух то, в чем ты сама себе признаться не смеешь.

 В чем?

 А ты подумай,  уклончиво ответила Вера Антоновна.  Любишь ли ты свою будущую профессию?..

 Те-тя Ни-на! Те-тя Ни-на!

 Ни-на Дмит-рев-на!..

Это кричат со двора Эдик с Зоей, ее подопечные. Они стоят под окнами, задрав головы, маленькие человечки с огромными папками для нот в руках.

Нина слабо улыбнулась и помахала им: идите, можно. Пошла к крану, чтобы освежить лицо

На следующий день ей не хотелось идти на лекции.

Лен-си, встретив Нину в дверях института, подхватила ее под руку и повела по коридору, не давая оглянуться назад.

 Ниночка, я хочу тебе что-то подарить.

«Утешает»,  подумала Нина, прислушиваясь к шуму за спиной. Возле окна, в противоположном конце коридора, снова звучит голос Риммы  все такой же неуступчиво-резкий.

 Вот,  и Лен-си, лукаво щуря глаза, протянула ей изящную шкатулочку.

 Зачем же? Нет, нет!

 А ты попробуй ее открыть! Если сумеешь, то я беру ее обратно.

Нина изучающе осмотрела шкатулку. Нигде ни малейшего намека на потайной замочек, но шкатулка несомненно открывалась  в ней что-то брякало.

 Не можешь? Не можешь?  смеялась Лен-си, ее округлые щечки покрылись морщинками.  Ага! Значит, она твоя! Твоя!..

 Спасибо, Леночка!  так Нина иногда называла подружку.  Ну какие же у вас в Китае искусники!

 Да, у нас есть очень искусные мастера,  с достоинством подтвердила Лен-си.  И все же было бы лучше, если бы у нас была развита тяжелая индустрия!

К ним подошла Римма.

 Ты на меня не сердишься?

 Нисколько!  при одном взгляде на нее обида холодом хлынула в душу.

 Я долго сомневалась, писать ли о тебе, или

 Сказать ты ей не могла? Да?  с укоризной спросила Лен-си.

 Да вы поймите меня! Это же вопрос принципиальный! И касается не ее одной! Нина, ты учишься хорошо, это верно, но как-то легко, бездумно

 Такая уж я бездумная! («У нее те же самые слова, что и у тети Веры!»). Дружи с теми, кто в аспиранты метит! А мы где уж нам! Не всем же открытия делать, кому-то надо и оспу прививать, порошки от кашля выписывать!

 Ни-на!  этим тоном была изумлена даже Лен-си.

А Нине вдруг захотелось дерзить, быть вызывающей, резкой! Довольно  она была и покладистой, и прилежной,  так пускай узнают ее другой! «Старалась, и что из этого?.. Заслужила славу зубрилки! Теперь что запомнится  того и хватит! В жизни есть много такого, чему можно отдать свободное время!»

Вечером ей позвонили.

«Костя?»

Она в растерянности медлила взять трубку, не зная, что скажет ему. Ей захотелось встретиться с ним, чтобы поделиться своими смятенными чувствами  «ведь я и в самом деле учусь по обязанности, не испытывая никакой радости!»  и в то же время он ей был чем-то неприятен сейчас так же, как и Римма Урванцева. «Вот бы с ней ему дружить, а не со мной! Два сапога пара!»

Звонила Маша. Приглашала на вечер, где будет много молодых художников. Успокаивала, что все неприятности скоро забудутся, надо только отвлечься и не думать о них.

Стоя перед трюмо, Нина оделась в черное с блестками платье, то самое, которое берегла для исключительных случаев. Вдела в уши сережки  тяжелые, цыганистые, свободно расчесала пышные волосы. Зачем она так старательно прячет этот буйный вихор на лбу, который причиняет ей столько мучений,  приходится смачивать его водой, заплетать в тугие пряди  пускай свисает на глаза. Это нынче даже модно.

Уже у выхода она вдруг остановилась и, глядя на дверь кабинета, где был телефон, быстро проговорила:

 Ну позвони! Позвони!

И в эту минуту верила, что тот, к кому она обращается, услышит ее.

Но телефон молчал

СОЛДАТ У ДОРОГИ

Две машины  сверкающая, осанистая «Волга» и нарядный, верткий «Москвич»,  вырвавшись из заградительных огней светофоров, стремительно мчались по ночному шоссе. Позади остался столб с надписью «Москва», и нельзя уже было различить за собой отдельные огни  низкое зимнее небо вспухало над городом золотисто-оранжевым облаком.

На передней за рулем сидел Стась, сосредоточенный, замкнутый. Рядом с ним  Нина, укрыв лицо и горло воротником. Ветер, играя мехом, щекотал кожу, заставлял щуриться. За их спинами полулежа устроились Маша и Женька.

Когда не было встречных машин, «Москвич» шел бок о бок с «Волгой». Эдвард, недавно получивший права, делал рискованные виражи, демонстрируя свою «классность».

Стась неодобрительно покачивал головой.

Машина подошла совсем близко, и Халида  девушка с восточными чертами лица  передала Женьке бутылку вина. Эдвард тотчас же дал полный газ  и поджарый голубой «Москвич» рванулся вперед, скрываясь за снежной пылью. Халида смеялась, показывая знаками  догоняйте! Ну что же вы?.. Но Стась не менял скорость.

Женька зубами открыл бутылку (пробка была, как на пивной, жестяная), извлек из кармана хрустальную рюмку на тоненькой ножке и начал всех обносить, расплескивая вино. Оно было кислое и холодное.

Когда очередь дошла до Стася, тот отказался.

 Боишься полисменов? На, соси лимон.

Но Стась не стал пить. Сегодня он был на редкость неразговорчив и хмур.

За последнее время Нина свыклась с дорогами, быстрой ездой, и кабина авто стала для нее чем-то обычным, даже необходимым, как и та комната, в которой она жила. Хочется постоянно быть в движении, видеть перед собой изгибающуюся ленту асфальта, огни встречных, с шумом разрывающих воздух машин. Это помогает ей забыть свою неустроенность, развеять мучительное ощущение одиночества

Уже многие месяцы Нина не встречается с Костей и его друзьями. Прошли летние каникулы, снова начался учебный год,  и Костя ни разу ей не позвонил.

«Почему?.. Рассердился, увидев, с кем я дружу? Нельзя же так сразу, не поговорив!.. Или встречи на Девичке для него ничего не значили?»

Дважды она пыталась позвонить ему сама, но ее удерживала гордость.

«А что я ему скажу?.. Буду навязываться?.. Насильно мил не будешь Да, да,  убеждала она себя,  все то, что связано с ним, это прошлое. Оно дорого, как и годы, прожитые в Кувшинском, но ничего не вернешь»

И на душе было пусто, холодно.

«Костя, Костя  думала она, глядя на быстро меняющийся пейзаж.  В нем много от славного сельского паренька, наивного, доверчивого; но есть в нем и то, что мне чуждо. Он жесток. Его жизнь в детстве и юности была труднее, чем у тех, с кем я сейчас близка, так разве в этом они повинны?.. Костя судит о человеке только по тому, какую ценность он представляет сейчас, сию минуту!.. Нет, человек, рано уверовавший в себя, в свои силы, часто несправедлив к тем, кто плутает».

Летом Нина проделала по автострадам тысячи километров. Побывала в Риге, в Крыму. Ее попутчиками были Стась и Маша. А дома в ее распоряжении находилась машина отца, которую он недавно купил, и Нина за короткий срок научилась ее водить.

Дмитрий Антонович радовался приезду дочери, но многое его и огорчало. Нина выделялась среди других яркостью платья и чем-то новым в манере держаться. По улицам ходила, словно никого не замечая, какой-то плывущей походкой, глядя поверх голов. В шуршащей короткой юбке, в кофте с открытыми плечами, она  хотела того или нет  казалась нескромной. Дмитрий Антонович однажды осторожно пошутил над ее туалетом. Нина, словно не поняв, объяснила: «Солнцем надо пользоваться. Мы так мало видим его». «М-да в Москве это, может, и ничего, но у нас»  начал было Дмитрий Антонович и замолчал, уловив на себе снисходительно-насмешливый взгляд. «Кто ее поймет  нынешнюю молодежь, щеголяющую разными причудами в одежде, жаргонными словечками»

У отца с дочерью с трудом завязывался профессиональный разговор. Жадный до всего нового, Дмитрий Антонович расспрашивал: «А что нового в диагностике рака? О чем пишут зарубежные онкологи?..» Нина информировала, и не более. Со знанием дела, но сдержанно, сухо. Он, как на праздник, провел ее в новое помещение клиники  светлое, просторное!  наконец-то ему удалось избавиться от соседства с церквушкой; показал только что открытое отделение гамматерапии. Искал на лице дочери радость  и не находил. Что это  пресыщенность жителя столицы, которого на периферии трудно чем-либо удивить?.. Где тот полный любви и сострадания взгляд, который прежде загорался у нее, едва она переступала порог палаты?

По вечерам  в кино, в театр  Нину сопровождал Андрей Олегович. Они вместе уезжали за реку. Но больше ей нравилось бывать с его матерью, Клавдией Владимировной. Наверное, потому, что, рассказывая о себе, та охотно иронизировала, не выставляла свою жизнь за образец для подражания. Рядом с ней хотелось думать, сопоставлять.

Мчится машина. Мелькают столбы, деревья. С ревом проносятся колонны грузовиков с затянутыми брезентом кузовами. За ящиками  люди в тулупах, заснеженные, иззябшие.

Стась начинает читать стихи  ровным бесстрастным голосом, чуть нараспев. Это даже не стихи  какие-то длинные ритмические периоды, возможно, тут же импровизируемые.

У него есть поэма о человеке, который впервые полетел в космос и затерялся там, не сумев вернуться на землю. Вечный холод и чернота неба вокруг; за стеклами иллюминаторов открываются незнакомые миры  пустыни из камня и песка, дышащие огнем; в оранжевых слепящих коронах они, облекаясь в форму огромных шаров, уплывают в бездонность пространства, чтобы превратиться в крошечные звездочки. И он снова один носится, носится, неприкаянный, не подвластный времени; наконец-то находит обитаемую планету, где все давным-давно идеально, законченно и прекрасно, но ничто не роднит его с ее счастливыми обитателями, и он без жалости покидает райские кущи, и опять один в пустоте; тоска студенит его взгляд, белит волосы, тоска по милой земле с ее кувшинковыми озерами, душистыми травами

Нина смотрит на белесое небо, редкие звезды Стожаров, и ей кажется, что это она там заблудилась.

С Верой Антоновной у них давно нет понимания. Они не ссорятся, но какой-то холодок постоянно сквозит в их отношениях.

 Я старше тебя, и в моей жизни тоже не все было гладко. То, что происходит с тобой, наверно, знакомо и мне. Я бы охотно помогла тебе  как-то попыталась Вера Антоновна вызвать ее на откровенность.

 Мне не нужно никакой помощи,  отчужденно ответила Нина.

 Хорошо. Буду откровенна  Вера Антоновна помедлила, затрудняясь, нужно ли это говорить.  Твой отец поручил мне тебя. Он просил подробно обо всем сообщать ему, ничего не скрывая.

 Сообщайте. Пожалуйста.

 Я никогда и ничего не писала, кроме как  у нас все в порядке, Нина здорова. Но дальше скрывать не могу. Ответственность ляжет и на меня.

 Ах, ответственность, ответственность! А нельзя ли без нее? Дайте человеку возможность просто пожить! Самому! Не учите без конца, как и что делать! Растут же деревья в лесу!

 А сколько там уродливых, изогнутых или совсем погибших на корню?

 А эти, что в скверах, однообразные до убожества, чем они лучше? Их поливают, подстригают, о них заботятся, а мне они противны! Противны!

 Да что с тобой происходит?

 Не знаю!..

Нина и в самом деле не знала, что с нею такое.

Дорога выгнулась и круто пошла на подъем. Впереди показались густые клубы черного дыма. Они поднимались как раз над полотном шоссе.

 Что это?  спросила Нина.

Стась недоуменно приподнял и опустил плечи.

 Завод? Но откуда тут завод?

 Пожар?..

 Братцы!  завопил Женька.  А что, если это атомный гриб? А что, если уже началось? Последний миг, короткий миг, тебя мы не упустим!  и он прямо из горлышка стал лить вино в рот себе и Маше.  Целуй меня! Целуй, пока еще не поздно!

Машина взлетела на холм и дым приблизился, но надо было сделать еще несколько спусков и подъемов, чтобы понять, что же это такое. Черные клубы спиралеобразно ввинчивались в небо, потом, прибиваемые ветром, расстилались едкой хмарью по земле. Последние сто метров машина шла словно в дымовой завесе. Нестерпимо пахло жженой резиной. И тут глазам неожиданно открылось печальное зрелище  остов догорающего «Москвича». У Нины кольнуло в сердце: «Неужели Эдвард» Неведомо откуда взявшиеся пожарники хлестали легковушку из шлангов  вяло, по привычке, понимая, что проку от этого никакого. Чертыхались. А в стороне, огненно-кумачовая, начищенная до блеска, стояла их машина. Было такое впечатление, что здесь произошел поединок, и она, вышедшая невредимой, победно гудела, злобно глядя глазами-фарами на поверженного врага.

 Эдвард!  крикнула Маша, и все увидели, как на обочине, по колено в закоптившемся снегу, стоит Эдвард, не принимая никакого участия в тушении, а чуть левее  пугливо съежившаяся Халида. Пожарники то и дело отпускали в их адрес соленые словечки.

 Что случилось?  Стась вышел из машины, сильно хлопнув дверцей.

 Я с мотором что-то  начал объяснять Эдвард. Руки его скрючились от мороза.  Я поднял капот и стал осматривать, а тут вспыхнуло. Едва успел отбежать.

 Идиот! Что же ты не сбивал пламя?

 Я не знал, как

Пожарники быстро закончили свое дело. Старший спросил хрипловато-простуженным голосом:

 Отцовская? Без спросу брал?

 Нет Почему же У меня права  Эдвард лез посиневшей рукой в карман и никак не мог попасть.