Нина встала с постели и подошла к окну. Город показался ей пустым, точно вымершим; крыши домов словно каменные надгробья, высотные дома обелиски из мрамора
Села на стул, подтянув коленки к подбородку, как любила делать в детстве. Тогда, в Кувшинском, ее тоже мучила бессонница. Отец с матерью уехали на фронт, и она тосковала, оставшись у чужих людей, долго не могла к ним привыкнуть.
Боясь скрипнуть половицей, в надернутых на босу ногу подшитых валенках подходила к окошку и глядела на переметенную синими суметами деревенскую улицу. Где-то поблизости лязгают гусеницы танков, рвутся бомбы, начинало чудиться ей, ползут оврагом к домам раненые. Куда бы их спрятать?.. На сеновал! Да, на сеновал! Там не найдут!» И она тащит их по крутой лесенке, изнемогая от усталости. Ей помогают Ваня Петряев и Нюся Колобова. Вдруг в деревню врываются на мотоциклах фашисты! Они почему-то Нине никак не представлялись живыми людьми, это скелеты в касках и мундирах. «Ты партизанка?» грозно спрашивал главный, с желтыми зубами. На его груди награды повешенные человечки. «Да! Я партизанка!» И она гордо умирала под выстрелами, прижимая к горячим ранам, как цыганка Радда, окровавленную косу
И часто только пение петухов выводило ее из мира этих фантазий. А по утрам даже не болела голова, и весь день проходил как-то легко. Она помогала Полине Алексеевне пилить дрова, разгребала деревянной лопатой тропу во дворе.
А сейчас и по утрам, и весь день ломит голову. Трудно на чем-либо сосредоточиться. Лишь в те часы, когда к ней приходят ее подопечные в ее «филиал», она оживляется. А так тоскливо, гадко
Нина машинально взяла со столика шкатулку подарок Лен-си. Повертела в руках. Что в ней?.. Где потайной замочек, все еще не разгаданный?..
Вот так же трудно порой разгадать и себя. Что-то есть в тебе, чем ты ценен, неповторим, но что?
А стеклянный грачонок куда-то исчез. Пропал. Нет его ни в карманах, ни в комнате.
«Где я доставала его в последний раз?.. В кафе. Да, в кафе, когда ужинала с Костей. Значит, там и потеряла. Начался скандал и его уронили, растоптали»
И хоть глупо верить в чудодейственную силу чего бы то ни было, ей не по себе от мысли, что подарок матери потерян.
«Тетя Вера наверняка заметила тогда, что я вернулась из загородной поездки пьяная. Сообщила ли она об этом отцу?..»
Ночью Нину тошнило; несколько раз, крадучись, она пробиралась в туалет. А потом бессонница. В голову лезло что-то невообразимое: наполовину явь, наполовину бред
Давно Нине хочется побывать в Польше на могиле матери. И вот ей кажется, что ее желание сбылось: трепетная, с пучком полевых цветов она приходит на могилу, где тишину стережет каменный солдат с автоматом. Наклоняется, чтобы поцеловать холодные плиты. Но тут появляется Стась с компанией, и она, увидев их, первая кидается в дикий танец. Крутится, извивается, делая бесстыдные движения. И в ее руках уже не цветы бутылки! Она разбивает их о надгробье. «Выродки!» кричит каменный солдат (у него лицо того разгневанного пожарника) и строчит по ним из автомата
По ночам тетя Вера подходит к ее дверям.
«Неужели я кричу во сне?..»
А за завтраком тетя Вера все словно хочет о чем-то спросить, но не решается. Очевидно, помнит прежнюю неудачу.
Звонила несколько раз Маша, потом и Стась. «Почему тебя не видно? Наша явочная там же Маяковская, на ступенях перед метро!» Но Нина сказалась больной. Так ответила раз, два, это звучало уже отказом, и они оставили ее в покое.
И вдруг Нине захотелось повидать Костю, побыть с ним. Пройтись рядом знакомыми бульварами, спросить, что же произошло меж ними, если он ни разу за эти полгода ни разу! не вспомнил о ней.
«Ведь было же у нас что-то настоящее! У меня, во всяком случае, да! И я не хотела разрыва.
Что же произошло с ним?
И разве может он судить обо мне по таким, как Женька, как Славка? Я и сама знаю им цену.
Выходит не любит. Не любит Да, во время нашей последней встречи в кафе он слушал меня, а сам думал о чем-то другом
Ну, и не надо. Не надо.
А что, если он, как Ладо, заболел, а я ничего не знаю об этом? Разве не могло такое случиться? Поехал на практику и заболел! Возможно, его и в Москве сейчас нет»
В один из таких тревожных декабрьских вечеров, когда Нина обдумывала все это в сотый, в тысячный раз! она, уже приготовившаяся ко сну, встала с постели и начала торопливо одеваться.
Я скоро вернусь! Мне надо найти одного человека! ответила она на безмолвный вопрос Веры Антоновны и выбежала на улицу.
НЕУЖЕЛИ ЕЩЕ НЕ ПОЗДНО?
Еще совсем недавно Маргарита Алексеевна воспринимала окружающее лишь в мрачных тонах: она сердилась на сестер и нянюшек, которые были внимательны к ней в палате, а за стеной шушукались, хихикали, разговаривая о разных пустяках, и это здесь, где десятки людей живут в мучительном ожидании смерти.
Но вот операция прошла, страх за жизнь осел, как муть в протоке, и в душе, умиротворенной, успокоившейся, все вновь стало отражаться удивительным разноцветием. И Маргариту Алексеевну уже не раздражали смешки за стеной, наоборот она чутко прислушивалась к тому, о чем там говорили.
Грачей-то! Грачей-то опять сколько! восклицает Женя.
Зорить надо гнезда, ворчит няня Глафира Ефимовна, собирая склянки с анализами. Никакого покоя больным от оглашенных.
Женя тонюсенько смеется и рассказывает:
В прошлом годе зорили, так умора!.. Дмитрий Антонович нанял парней из гаража. Целый выходной лазили по деревьям. Один все штаны в ремки исполосовал! Пришли в день получки за расчетом, а Дмитрий Антонович им: «Давайте-ка, молодцы, я на вашу работу посмотрю». Вышли на крыльцо, а там все гнезда на прежних местах! «Что же это вы, братья-разбойники, обманом занимаетесь?» А парни и глаза вылупили: «Дмитрий Антонович, мы все посбросали: ни одного не оставили!» Женя очень точно передавала строгость Дмитрия Антоновича и изумление незадачливых парней. А оказывается, грачи-то не будь плохи всю паклю да ветки, что у них поскидали, обратно за это время подняли. И пошла опять работа! Все пришлось сжечь на кострах, чтобы еще раз не сыграли такую шутку!..
Когда в палату входит Дмитрий Антонович, Маргарита Алексеевна потихоньку натягивает простыню до подбородка, и ее глаза округляются. Она все еще не может привыкнуть к мысли, что этот человек видел ее наготу. Обычные вопросы смущают, и она почему-то волнуется. Это состояние передается и ему: если других женщин он осматривает всегда сам, то ее осмотр часто поручает Андрею Олеговичу. И она удивительно бывает совершенно спокойна, когда ею занимается молодой хирург.
Маргарита Алексеевна, теряясь, испытывая смущение, все никак не может найти удобный момент, чтобы поблагодарить Дмитрия Антоновича за свое избавление от страха. Так и хочется тронуть его за руку крепкую, с сильными пальцами.
«А ведь он совсем не такой, каким я представляла его после первой встречи!»
Крупный, с резкими чертами лица, он слушал тогда ее вежливо, не перебивая, убежденный в душе, что весь их разговор ни к чему простая трата драгоценного времени, но как хозяин дома и родитель дочери-ученицы, не мог этого выразить вслух. Маргарита Алексеевна, интуитивно почувствовав это, обиделась, впрочем, тоже не подала виду и заторопилась, ловя себя на мысли, что робеет перед этим человеком, о котором много слышала и чья профессия вызывала у нее смешанное чувство боязни и уважения.
Если бы она вела эту беседу в школе, то держалась бы иначе, увереннее, а тут окружающая обстановка угнетала ее стеллажами книг с непонятными названиями, массивной мебелью из мореного дуба; кресло с высокой спинкой и подлокотниками словно обхватило ее за бока и не намерено было отпускать.
Вы лестно отзываетесь о моей дочери. Это приятно, Дмитрий Антонович провел рукой по коротко подстриженным волосам. Но ведь Нина уже давно решила стать врачом.
Сама?
Разумеется.
Маргарита Алексеевна подумала, что ей, если она не намерена сдавать свои позиции без боя, лучше не смотреть по сторонам, а особенно на руку хирурга худощавую, с длинными пальцами. При взгляде на нее поневоле мерещились простыни в пятнах крови, вспоротые скальпелем животы.
И давно Нина так решила?
Я уже сказал. Это ее мечта детства.
Да?
Да.
Короткие, колкие вопросы раздражали Дмитрия Антоновича, но Маргарита Алексеевна уже не могла удержаться. Ее, в свою очередь, начинал раздражать самоуверенный вид этого человека, и ей хотелось разрушить его каменную непроницаемость.
Мечта детства Хм! Не кажется ли вам, что это звучит немножко забавно по отношению к четырнадцатилетней девочке?
Не кажется. В юности мы все увлекаемся, и прежде всего тем, что лежит на поверхности и сулит аплодисменты. Кто из нас не баловался стишатами, не пробовал петь, танцевать, рисовать?
Вы считаете, что все это легко дается? уже задыхаясь от охватившего ее возмущения, перебила его Маргарита Алексеевна, но он, как бы не расслышав вопроса, продолжал прежним тоном:
Кто не мнил себя новым Лермонтовым, Чайковским, Репиным, Ермоловой? И если хотите знать мое мнение, то да легко. Повторяю: легко! Мальчик Моцарт имел мировую славу, безусые юнцы поэты создают шедевры. Что-то я ничего подобного не наблюдал в другой области человеческой деятельности ни мальчиков Пироговых, ни юнцов Ньютонов. Погодите! Дайте мне сказать! остановил он ее жестом. Вот и Нина. Это все от возраста. И я ее нисколько не осуждаю. У девочки выработались тонкие артистические руки, что в нашем деле немаловажно. («Уж не для этого ли он учил ее музыке? Чудовище!»). Но мы с вами умудрены опытом и должны видеть дальше. Я не сторонник того, чтобы моя дочь увеличила число неудачников и дилетантов. И зачем, если у нее истинный талант к медицине?
А если обнаружится, что это не так?
Ну, знаете ли мне лучше знать. Я ее отец.
А я семь лет учила Нину!
Разговор все меньше походил на тот, на который рассчитывала Маргарита Алексеевна, когда шла сюда. Ей думалось, что он будет задушевный, вполне откровенный, побуждаемый обоюдным желанием помочь девочке найти призвание.
Была ли в этом виновата она, не сумевшая задать верный тон беседе, или же он, холодноватый и властный, только разговор все больше уклонялся от существа. Маргарита Алексеевна уже не могла не перечить. Она видела у Дмитрия Антоновича профессиональную кастовость: только медицина и только то, что имеет к ней непосредственное отношение, заслуживает внимания.
И она, всю жизнь отдавшая музыке, не могла не возмутиться. В ней самой заговорила та же кастовость.
Меня поражает ваш взгляд на искусство! Да я, если хотите знать, не верю ни в одного вашего ученого, если он не плакал, слушая симфонию Чайковского! Да, да!.. (Дмитрий Антонович вежливо рассмеялся, и Маргарита Алексеевна глянула на него с ненавистью). Он будет сух в своей области и просто бездарен! Без-дарен! от обиды, что она ничего не может доказать, у нее на глазах выступили слезы. Ну, ладно. Ну, ладно успокаивала она себя. Предположим, Нина не будет ни композитором, ни пианисткой, но из нее я абсолютно уверена! получится хороший педагог.
Вот видите! торжествующе перебил ее Дмитрий Антонович. Вы уже сделали шаг назад. А что, если жизнь вынудит отступить еще дальше? Где гарантия, что из нее выйдет педагог?
А где ваша гарантия, что из нее получится врач?
Есть! Она есть! твердо произнес Дмитрий Антонович и приподнялся из-за стола. В нашем роду не было ни одного музыканта-профессионала, а вот всех врачей, пожалуй, и не перечтешь! Это у нас в крови!
Маргарита Алексеевна чувствовала, что ей ни в чем не переубедить этого человека. И все же она верила в свою победу: ведь Нина возьмет ее сторону! Непременно возьмет!..
Сейчас, вспоминая обо всем уже без горечи, она не испытывала неприязни к Дмитрию Антоновичу. Кто знает, возможно, прав был он. Ведь труд врача так прекрасен!
Дмитрий Антонович, что же вы ничего не расскажете мне о Нине? Как она учится? однажды спросила Маргарита Алексеевна ровным, спокойным голосом, зная наперед, что этот вопрос и этот тон будут ему приятны. Это значит, что все старое позабыто, между ними мир. Ей и в самом деле не хотелось больше бороться, отстаивать свою правоту.
У Нины все отлично. Надеюсь в скором времени увидеть ее здесь своим помощником.
Я рада, ответила Маргарита Алексеевна.
Она и действительно была рада. Пускай все в мире будет ясно и гармонично! Хотелось видеть вокруг себя как можно больше счастливых людей В палате умерла женщина. Она лежала давно, ей сделали несколько безуспешных операций. И даже этот факт не испортил настроения Маргариты Алексеевны. Все объяснялось просто: женщина была стара, придет старость и ко мне, но сейчас я еще достаточно молода, чтобы жить и радоваться этому.
По просьбе выздоравливающих открыли дверь на веранду, и Маргарита Алексеевна часто уходила туда. Ее предупреждали, что она может простудиться, но трудно было оставаться в пропитанной йодоформом палате, когда на улице вприпрыжку бежали ручьи, солнце топило последние снега, и на припеке, сквозь прошлогодние листья, из почвы пробивались первые травинки.
Взяв книгу, Маргарита Алексеевна садилась поближе к стене, в закуток. Но читалось с трудом. Все ее отвлекало.
Проехала подвода. Это везут белье в стирку. Брызги из-под копыт лошади разлетаются во все стороны. Широкая спина ее лоснится от пота. Перебежала дорогу пятнистая кошка, прыгнула через лужицу на сухое место и брезгливо отряхнула лапки-подушечки.
Отчего это слезы так и накатываются на глаза? Виноваты ли в этом слепящие белизной, высвеченные до сияния страницы или же эта лошадь-работяга, бодро шагающая по размытой дороге, кошка на прогретой лучами завалинке или же зеленые острия травинок все то живое, что сродни ей, человеку?
В перерывы между операциями на веранду иногда выходит Андрей Олегович. Он останавливается всегда на одном и том же месте возле колонны; взявшись за нее рукой, смотрит на голубой клин неба, вычерченный крышами, но глаза его не отдыхают, в них напряженная мысль; сигарета, машинально извлеченная из кармана, остается неприкуренной.
Андрей Олегович! Вы опять здесь? это кричит Женя. Она зовет его обратно в операционную, каждый раз кидая в сторону Маргариты Алексеевны взгляд, полный мрачной подозрительности.
Больная, шли бы в палату! Вот простынете тогда отвечай за вас! обращается Женя уже к ней.
Судя по интонации, ей нравится произносить слово «больная».
«Уж не ревнует ли она ко мне? грустно усмехается Маргарита Алексеевна. Чудачка. Ему от силы лет двадцать семь, а мне»
И так всякий раз: стоит Андрею Олеговичу задержаться на веранде, как следом вбегает быстроногим куликом Женя ловкая, аккуратненькая. И Маргарите Алексеевне стало жаль девушку. Вот любит, а он и не замечает этого. А ведь она миленькая, всегда жизнерадостная. Ямочки на ее щечках не исчезают даже тогда, когда она хмурится. Маргарите Алексеевне захотелось как-то помочь Жене.
Андрей Олегович! окликнула она однажды хирурга, когда тот появился в дверях.
Андрей Олегович подошел к ней, вопрошающе глядя в глаза и в то же время не переставая думать о чем-то своем.
Вышли чистым воздухом подышать?
Да, ответил он не сразу. Когда глотнешь кислороду, эта система работает исправней, дотронулся рукой до лба.
Маргарита Алексеевна рассмеялась.
У вас, я вижу, хорошее настроение? его глаза тоже чуть потеплели.
Разве весной оно может быть плохим?.. Глядите, морозец еще сковывает лужицы. Хорошо рано утром идти на работу. Да? Идешь словно леденцами хрустишь. Так вкусно! снова засмеялась. А под ледком ручеек торопится вместе с тобой. И травинки в воде колеблются, будто тоже бегут.
У меня настроение от времени года не зависит.
От чего же оно у вас зависит?
От чего? помедлил он с ответом. Работа ладится, вот и настроение соответствующее. Ну, а если нет, то никакие травинки и ручейки не исправят.
Из дверей выглянула Женя деловито-строгая, тоненькие бровки вытянуты в прямую линию. Она хотела уже позвать Андрея Олеговича, но Маргарита Алексеевна неожиданно опередила ее:
Женечка! Иди тоже сюда!
Девушка подошла, поглядывая с недоверием: «Что вам от меня? И что это за фамильярность Женечка!»
Отчего ты так, выскочишь и обратно? Не постоишь на солнышке.