Садитесь, будем ужинать.
Сказано было с убежденностью, исключающей сомнение в том, что разбуженные среди ночи люди могут отказаться. И я почувствовал: отказаться не смогу, хотя есть не было ни малейшей охоты. Сазонкин же принялся молча надевать рубахудо того был в майке.
Джейрана взял,сказал Батыев с ноткой хвастливости.Тетя Саша готовит шашлык. Виктор!крикнул он в дверь.Ты где запропал?
Вместо шофера в комнату вошел Романцовнас познакомили вечером на улице, мельком,пожал руку Батыеву с некоторой небрежностью и сел без приглашения прямо к столу.
Все в порядке,сказал он.Завтра.
Хорошо,сказал Батыев и едва заметно повел глазами в мою сторону, я подумал, что, наверное, лучше бы удалиться, но было поздно и уходить на двор не хотелось, и вообще, пора спать, но я понял: пока не поужинают, уснуть не удастся, и стал ждать ужина, прислушиваясь к отрывочному разговору и не собираясь принимать участия в нем.
То, что Батыев не подчеркивал ко мне особого, выделяющего внимания, мне понравилосьвсегда меня привлекали те, кто умел быть естественным и держаться так, как им хотелось. Поведение Батыева было естественным, даже некоторая рисовка своею размашистостью и уверенностью выглядела естественной рисовкой, если можно так объединить два столь противоречащих друг другу понятия.
А разговор вели отрывочный, неясный для меня, беседовали, собственно, двое, Сазонкин лишь изредка вставлял реплики, отвечал на вопросы Батыева.
Шофер Виктор и тетя Саша внесли тарелку хлеба и громадную алюминиевуюцелый тазмиску с шашлыками, нанизанными на шампуры, Виктор посмотрел на Батыева вопросительно, тот кивнул, и сейчас же из рюкзака была извлечена фляга, появились граненые стаканы и серебряная, вызолоченная изнутри стопка.
Разливал Виктор, относившийся к «хозяину» без лишнего подобострастия, но и без признаков фамильярности, он тоже привычно сел за столтак, очевидно, было заведено у них давно. И тетя Саша селаправда, после того как велел Батыев,и выпила вместе со всеми достаточно лихо.
Шашлык удался на славу; то ли от его запаха, то ли от спирта у меня разыгрался аппетит и не клонило спать, деловой отрывистый разговор закончилсяпри Викторе, тете Саше и, должно быть, при мне вести его не пожелали. Батыев ловко обобрал сочными губами с шампура мясо, держа шампур обеими руками за концы, перемолол, похрустывая, шашлык и велел налить еще, спросив тем временем у меня:
Будете писать о нас?
И, услышав мой достаточно неопределенный ответ, сказал почти повелительно:
Надо писать. Пора. Обстановка ясна, как на блюдечке: крупнейшее в стране месторождение золота. Сибирь затыкаем за пояс. Помните, как в свое время с нефтепромыслами Татарии и Башкирии? Их поначалу называли Вторым Баку, пока не стало очевидным, что справедливее называть Баку второй Татарией или Башкирией. Не стану приводить цифры, но могу проинформировать: даже при самой интенсивной разработке запасов хватит на сотню-другую лет. Причем концентрация золота в породе неслыханная.
Сазонкин покивал, подтверждая, поскольку Батыев смотрел почему-то в его сторону, а Романцов задумчиво покачивал спирт в стакане, тетя Саша улучила момент, сказала спасибо и ушла. Батыев продолжал все так же почти повелительно:
А главноелюди. Видали, в каких условиях живут? Жара и песок, хибары и консервы. Ведро воды в суткисредняя норма. Живут и не хнычут. Не бегут. Единицы находятся, конечно. Массаотличные люди.
Энтузиасты,как бы цитируя, вставил Сазонкин, протягивая руку за шашлыком, Батыев не обратил внимания на реплику. Батыев, кажется, захмелел.
Приезжайте лет через пять,сказал он.Обязательно приезжайте, слышите? Мы проведем сюда каналдвести сорок километров водной трассы. Вода в пустынеэто все! Это главное. Это источник жизни, радости, вдохновения, если хотите. Мы вырастим здесь садысто квадратных метров садов на каждого человека, не меньше. Как в Киеве. Больше, чем в Ташкенте. Мы будем угощать арбузамине привозными, собственными, сорта «Мушук Великолепный». Мы будем пить с вами лучший коньяк на седьмом этаже крупноблочного здания, в ресторане «Мушук». Мы повезем вас на рудник по бетонированному шоссе. Или доставим вертолетом, если вам будет угодно. Мы покажем городпятьдесят, семьдесят, сто тысяч жителей! Впрочем, нет, все это покажут вам другие, не мы... Мыгеологи, мыкочевники, мы уйдем дальше, в поле, в степь, в пустыню, и там раскинем палатки и построим хибарки, мы будем искать золото и горючие сланцы, редкоземельные металлы и стройматериалы и будем опять возить воду за тридцать километровпо ведру на человека, и задыхаться от жары, и кашлять песком, а когда мы разведаем новое месторождение и сдадим его эксплуатационникам, мы уйдем опять дальше, в пески, в жару, в безводье, оставив домики и столовые, магазины и детские сады, и начнем все сначалапалатки, пыль, считанные глотки воды. Мыгеологи, наша жизньв пути, в поиске, в дороге!
Это было сказано красиво и вдохновенно.
Я готов был примириться и с картинно-опереточным появлением Батыева, и с начальственной его самоуверенностью, и с некоторой даже книжностью монолога, слишком продуманного и гладкого, чтобы выглядеть импровизацией. Я подумал: а что, собственно, предосудительного в том, если монолог произнесен не впервые, а продуман и выверен заранее,разве не может человек, неотступно думая о любимом деле, найти какие-то очень точные формулы для выражения своих мыслей и чувств? Что в этом плохого, тем более что звучит искренне, и, видимо искренне в самом деле?
Наверное, я излишне патетичен,прибавил Батыев и улыбнулся снисходительно самому себе.Но это и в самом деле так, и трудно сказать иначе.
Я понимаю,сказал я, остальные никак не среагировали на речь Батыева.Думаю,сказал я,что смогу здесь многое увидеть, понять, а следовательно, и написать. В нашем ремесле самое главноеувидеть и понять, остальное приходит само собой.
Будем спать,сказал Батыев неожиданно.Завтра работы сверх головы. Покойной ночи, Романцов,сказал он, выпроваживая.
Сазонкин и шофер уснули почти мгновенно, а Батыев лежал на соседней со мною койке и думал о чем-то, мне хотелось догадаться, о чем размышляет этот человекразмашистый, слегка словно бы и картинный и в то же время подкупающий натуральностью всего, что говорит и делает, естественностью манер, даже своей рисовкой.
Я проснулся в начале седьмого.
На веранде умывался Батыев, не жалея воды, о которой говорил вчера с таким печальным вдохновением. Он брызгал на щелястый пол, фыркал, отдувался, растирал смуглую волосатую грудь, прочищал горлотам булькало громко и смачно. Тетя Саша высунуласьв халате,спросила, что приготовить на завтрак. Батыев ответилмне показалось, нарочито громко, для меня:
Спасибо, тетя Саша, пойду в столовую, посмотрю, чем народ питается.
Сазонкин куда-то увильнул, шофер остался в гостиницедоедать вчерашний шашлык, наверное. Мы с Батыевым отправились вдвоем.
На крылечке столовой полно людей. Перед Батыевым расступаются. Слышу, как позади кто-то говорит:
Батый приехал. Сейчас будет разгон.
Это сказано тоном, не очень понятным мнето ли уважительным, то ли насмешливым, а может, боязливым.
Столовка явно мала. Длинная очередь тянется к буфетному окошкутам выдают жетоны. Другая очередь толкается у «амбразуры»раздаточного окна. И по нескольку человек торчит у каждого квадратного, с гигиеническим так называемым покрытием, столика, покрикивая на тех, кто сидит. Некоторые приладились на подоконниках, иные едят стоя у стенок.
Разноголосый шум заполняет помещение.
Петь, занимай место на крейсере!
Догадываюсь: «крейсер»единственный длинный стол посредине зала.
Чего там возишься, будто на Москву билет компостируешь!
Вот Самаркандэто город, там даже копченую селедку продают.
Зачем кричишь? Где у тебя гуляш, печенка у тебя, смотри!это доносится из «амбразуры», повариха сердится.
У самой печенка! Гуляш вали!
Пиво лучше, чем вода, водкатоже, но дороже.
Пи-иво! Эк чего захотел.
Пей лимонад! Ведро лимонада заменяет сто граммов сливочного масла.
Миша! Шевелись! Спешим покорять пустыню.
Томатный сок лучше. Особенно с водочкой пополам. Коктейль «Мушук».
Опять гуляш с макаронами? Сколько можно макаронами пичкать.
Не бреши зря.
Собака брешет. И еще Сазонкин.
Высокое начальство критикуешь?
Посторонись, граждане, перед ударником комтруда!
Миша, поторапливайся. Жми в ударники тоже!
Стучат по мискам алюминиевые ложки. Наклонившись над столом, бородатыйнаверное, таджиксо свистом уплетает лагман, вкусное блюдо, я распробовал там, в республиканском центре: длинные макаронины без отверстий, в бульоне, желтом от жира. Рядом двое, тоже бородатые, с детскими глазами, вдумчиво едят розовые кирпичные пряники, запивают лимонадом. На них покрикивают, чтобы освобождали место, а они будто не слышат и вдумчиво хрумкают пряниками. Парень в матросской тельняшке пьет компот, прихватывая губами сушеный урюк. Звенят миски. Звенят бутылки от лимонада. Гудит столовка на разные голоса.
За буфетной стойкой, отделенной стеклянной переборкой с окошечком,вчерашний мой знакомец, носатый, с полированной головой. Он в грязном халате, лысина блестит, от нее зайчик бегает по низкому потолку. Носатый не отвечает никому, он молча выслушивает, молча протягивает жетоны, кидает вместо сдачи коробки спичек, хотя мелочи ему протягивают полно и сдача нашлась бы. Никто не обижается: дядя Миша выполняет план, это понятно каждому. Его только поторапливают, остальноечепуха.
Давай шпарь, Миша!
Дядь Миш, жми.
Но вот, держа в каждой руке по бутылке с кефиром, от буфета отходит приземистый, в солдатской гимнастерке и солдатских шароварах, заправленных в носки. Спортивные тапочки подвязаны шнурками.
Взбултыхивает кефир, выдавливает пальцем зеленую фольгу, срывает ее и бросает на пол. И тотчас из горлышка ползет, как бродящие дрожжи, белая пузырчатая масса.
Газированный!провозглашает парень.Газированный кефир столетней давности, кушайте, товарищи трудящиеся, на доброе здоровье.
Он говорит, ни к кому особо не обращаясь, но жаждая всеобщего сочувствия, и, как ни странно, его слышат в разноголосом шуме: когда затевается скандал, это всегда слышат.
Парень оглядывается, примериваясь, кому бы высказать негодование, и двигается было снова к буфету, но тотчас поворачивает, идет прямо на Батыева. Пенистая масса ползет через край бутылки, выплескивается ошметками на пол, на спортивные тапочки.
Товарищ начальник,говорит парень, останавливаясь напротив, горлышки бутылок нацелены вперед, пенистая масса лезет и лезет. Шум стихает окончательно, будто выключили радиоприемник.Видали, товарищ начальник? Видали, чем рабочего человека потчуют, гады?
А ну,говорит Батыев повелительно,давай сюда.
Берет раскупоренную бутылку, запрокидывает кверху донышком, почти в одно мгновение выпивает остатки кефира, потряхивая бутылку, чтобы поскорее опорожнялась. Шарит в кармане. Извлекает монеты, протягивает парню, говорит:
Ерунда. Хватит болтать. На то и кефир, чтобы быть кислым.
Тот молчит озадаченно, потом выдавливает фольгу на второй бутылке и кричит с надрывинкой:
А ну, кто хочет попробовать? Кислятиной кормят?!
Я сказал: продукт доброкачественный,отрезает Батыев.Еще скажешь словоувольняю с работы. Ясно?
Спасибо,говорит парень тихо и отчетливо.Моя фамилия Чистяков. Из бригады проходчиков. От Локтионова. Увольняйте, товарищ начальник, спасибо вам большое.
Демонстративно принимается пить кефир. Батыев молчитодно мгновение, не больше. Он, кажется, не ожидал такой реакции. Но только мгновение молчит Батыев.
Явишься в контору,говорит он.
Есть!отвечает парень с насмешкой. Батыев становится в очередь. Его норовят пропустить вперед, но он лишь подергивает плечом. Снова поднимается шум.
Приближаемся к окошку. Буфетчик Бжалава давно увидел, конечно, Батыева, но делает вид, что это его не касается: швыряет жетоны, кидает спичечные коробки. Кто-то возвращает ему коробок.
Ай, какой гордый, скажи пожалуйста!говорит Бжалава и взамен выгребает чуть не горсть серебряных монет.Бери, пожалуйста, если такой гордый!
Вот и наша очередь.
Гуляш,говорит Батыев.Компот.
Печенка,говорит Бжалава.
Гуляш,повторяет Батыев.Кончится завтрак, зайдешь в контору... Сукин сын,добавляет он тихо.
И сноваперед «амбразурой» нам пытаются уступить очередь. Батыев непреклонен. Он терпеливо ждет. Очередь молчит.
Понятно, почему Бжалава настаивал, чтоб не брали гуляш: костей больше, чем мяса. Народу поубавилось, сидим в уголке, Батыев старательно жует и молчит, но по лицу я вижу: действительно кому-то предстоит «разгон». Это понимают и другие, на Батыева посматривают со всех сторон, Батыев замечает, конечно, эти взгляды и ест гуляш так, словно ему подали в первоклассном ресторане фирменное блюдо.
Выходим вместе.
Прохиндей,говорит Батыев. Это звучит неожиданно как похвала, и не очень ясно, к кому относится эпитет: к Бжалаве ли, к повару, или к тому, в солдатской одежде, парню.Я им покажу небо с овчинку,обещает Батыев. Похоже, несколько демонстративно, «на публику», в данном случае «на прессу». Но я начинаю привыкать к его некоторой нарочитости.
Вы в контору?спрашивает Батыев.
Нет, пожалуй,говорю я.Хочу на месторождение. Знакомиться с обстановкой надо.
Пойдемте, я велю Перелыгину выделить машину,говорит Батыев, слегка подчеркивая «велю».
Спасибо,отвечаю я.Тут ведь, кажется, недалеко? Пешком доберусь.
Зачем тогда пешком,говорит Батыев.Попутных полно.
Чувствуется, что он рад моему отказу. Причина ясна: Батыеву не хочется, чтобы я присутствовал при его «разгоне». И мне тоже не хочется присутствовать: не люблю, когда при мне кого-то распекают. Всегда испытываю неловкость и даже некоторое ощущение собственной виноватости, будто и мне учиняют нагоняй.
Сперва загляните на шахту,советует Батыев.С Козловым, начальником шахты, познакомьтесь. С Локтионовым, бригадиром проходчиков. У него не всегорлопаны, как этот... Работают что надо. Выручают нас.
И тут он слегка рисуется: памятью на лица, фамилии, осведомленностью в производственных делах.
Спасибо,говорю я.Пойду.
Вечером встретимся,говорит Батыев.Несколько дней пробуду. Не задерживайтесь к ужину. Будем джейрана доедать. Получше этого бжалавского гуляша... Прохиндей,повторяет он, мрачнея опять немного картинно.
Перелыгин. Начало нового дня, полного событий
Еще в коридоре я слышу голос Батыева, доносящийся сквозь тонкую переборку. Слов не разобрать, но ясно: управляющий разговаривает на повышенных тонах. Мне почему-то неприятно, что Батыев разоряется не где-нибудь, а в моем кабинете. Ускоряю шаги, распахиваю дверь.
Батыев восседает за моим столом, как за своим собственным. Поигрывает моим карандашом. Киваю. Батыев кивает мне. Он и не думает освободить место. Он продолжает разговор. СобеседникНаговицын. Чуть кренясь набок, он стоит у входатишайший Наговицын. Когда он покалечил ногу и получил пенсию по инвалидности, я разрешил ему остаться в экспедиции. На странной для мужчины должности секретаря-машинистки. Переписка невелика, больше общаемся по радио. Основные обязанности Наговицынасидеть в приемной, отвечать на звонки, носить мне бумаги на подпись. Наговицын вдов, одинок, ехать ему некуда. Просился, чтобы оставили здесь. Я согласился и заполучил работника добросовестнейшего и точнейшего, бессловесного и покорного.
Повторяю: через пять минут приказ должен быть готов для подписи. Принесете начальнику экспедиции,раздельно и веско произносит Батыев. Судя по интонации да еще по слову «повторяю», он говорит это уже не в первый раз.
Наговицын смотрит прямо ему в лицостранно смотрит, обычно Наговицын опускает глаза, когда к нему обращаются. Наговицын переводит взгляд на меня, ищет не то сочувствия, не то поддержки, не находит их,я ведь не в курсе дела,и тогда вдруг отвечает Батыевутоже раздельно и увесисто, как равный, нет, как старший подчиненному:
Я вас, Хабиб Муратович, сейчас не только не слышу. Я вас и не вижу. Пусть пишет приказ кто угодно. А я не стану.