Наговицын поворачивается, выходит, волоча ногу.
Я его не останавливаю. Надо же разобраться, в чем дело.
Батыева того и гляди разорвет в клочья от бешенства. Но Батыевстарый руководящий кадр, он умеет владеть собой.
Несколькими точными словами рассказывает о «кефирном бунте» в столовке. О том, как велел Наговицыну заготовить приказ об увольнении Чистякова. И как Наговицын отказался наотрез.
СтранноБатыев смотрит на меня почти так же, как смотрел только что Наговицын: словно ища сочувствия и поддержки.
Правильно,говорю я.Наговицын поступил правильно. Чистяковлучший проходчик. Набузотерил? Надо вломить. Но не увольнять. Иначе пропадем. Шахтасамое узкое место, ты знаешь. И вообще,добавляю не без удовольствия,приказы по личному составу издаю я.
Батыева раздирает в клочья от бешенства. Он сдерживается. И правильно делает, что сдерживается.
И Бжалава твойпрохвост,говорит он.Жулик. Гнать таких поганой метлой.
Между прочим, всегда неприятно слышать, как Батыев обращается ко мне на «ты». Дело не в разнице возрастов, не так уж и велика разница, и сам я зову подобным образом почти всех. А вот слышать такое обрашение от Батыеванеприятно.
Вот что,говорю я.Да будет тебе известно. Бжалавамайор запаса. Получает пенсию. Ни единой копейки себе не возьмет. Второй год работает. Не просит квартиру. Ютится в конурке. Безотказный. Может недели не спать, если надо. И нечего с ходу кидаться оргвыводами, надо сперва узнать, что за человек. И Чистяков в том числе.
Я отчитываю Батыева, как мальчишку. Я плевал на его начальственный гнев. С такими, как он, только так и следует вести себя, иначе сядут на шею и примутся ездить по замкнутому кругу.
Что касается Бжалавы, я умалчиваю еще об одномвесьма существенном для меняобстоятельстве: Бжалава то и дело выручает экспедицию, когда в кассе нет денег, а это случается часто. Дает из буфетной выручки.
Нарушение финансовой дисциплины, конечно. Но пусть покажут мне хозяйственника, ни разу не нарушившего эту самую дисциплину. Что мне остается, когда в кассе нет ни копейки, а надо выдавать кому-то ссуды, кому-то расчет, кому-то командировочные...
А с продажей кислого кефира действительно Бжалава перемудрил, и я ему вломлю так, что долго будет помнить. Но сделаю это сам. Без участия Батыева.
И Чистякову тоже вломлю; если он лучший проходчик, это еще не значит, что может разводить демагогию. Лучшийтак будь во всем передовым.
Трезвонит телефон, Батыев привычно тянется к нему, но спохватывается, трубку беру я.
Конечно, звонит Сазонкин. Разумеется, опять насчет Атлуханова. И резиновых перчаток с ковриками. Будь они совсем неладны. Это уже полное безобразие. Сколько буду напоминать Нариману! Сегодня скажу последний раз, пусть бросает все дела и гонит машину в Каракудук, в область, куда хочет.
Хорошо,говорю Сазонкину.Завтра будут коврики. Да, и перчатки. Понял.
Проводить планерку при Батыеве не хочется, но Батыев не уйдет. Хуже того: станет произносить руководящую речь, и с этим ничего не поделаешь, придется выслушивать его откровения, известные мне со студенческих лет.
Собираются на планерку. Смотрю на Дымента. Держится обыкновенно. Только разве шутит поменьше. Было бы странно, если б трепался, как всегда. Все-таки событие не из приятных.
Атлуханов,говорю, не дожидаясь обычного рапорта Наримана,если завтра лично не доложишь о выполнении заявки Сазонкина, считай, что переведен кладовщиком. Все. Никаких разговоров слушать не хочу.
Не так уж, по-моему, нужны эти самые коврики. Скорее вопрос самолюбия, наверное.
Нариман отлично понимает, когда от моего приказа нельзя увильнуть. Коврики завтра будут.
Никому не хочется при Батыеве обнажать свои прорехи. Планерка получается короче обыкновенного. Десять минути конец.
Батыев начинает речь.
Конечно, я к нему несправедлив. Он знающий инженер. И толковый организатор. Правда, ничего такого сверхъестественного для меня Батыев не открыл. Но многое подметил верно. А указания деловые. Немного обидно, что эти указания дает он, а не я.
Прошу принять указания управляющего трестом к исполнению,заключаю я планерку.По местам. Я буду на шахте до обеда.
Остаемся с Батыевым с глазу на глаз. Говорить нам неохота. Батыев бесится из-за истории с Чистяковым. А я Батыева просто не люблю и без нужды не хочу с ним разговаривать.
Я на шахту,поясняю я.
Это, в сущности, вопрос: а ты куда, Батыев?
Займусь с Нориным,говорит он.Проверю, как у него с картированием.
Испытываю некоторое облегчение: не хотелось, чтобы он увязался за мной.
Ивашнев. Семьдесят девятый элемент
Остался позади поселок, иду по мягкой дороге, сбоку торчат скелетики травыбудто большие иголки, натыканные в одеяло верблюжьей шерсти, пыльное и выгоревшее. Струится раскаленный воздух и хочется пить.
Я один, и вокругпустыня, она кажется необжитой и дикой, хотя верстах в двух или трехя знаюшахты, буровые, геологические канавы, люди, механизмысловом, жизнь.
Всем памятны чеховские слова: «Леса учат человека понимать прекрасное».
Должно быть, горы учат понимать величественное.
А пустыня? Здесь, вероятно, познается тяжесть и томительная сладость одиночества.
Словно нет ничего на Землегородов, дорог, женщин, забот и страстей. Ты одинок, спокоен, свободен от мелочного.
Здесь, в пустыне, ты мал и заброшен. Странно. Подобное ощущение должно бы возникать в горах. Но там этого нет. Видимо, потому, что возникает своего рода внутреннее противодействие: рядом с огромным ты не хочешь ощущать себя слабым и маленьким.
Пустыня плоска, равнодушна, беззвучна и однообразна. В ней тызаброшен и мал.
Теряю меру времени, расстояния: чудится, будто иду неисчислимые километры и бесконечные часы.
Слышу сзади гудок и радуюсь.
Машина тормозит. Пыль висит за нею, как шлейфпышный и плотный.
Открывается дверца. Но сверху говорят:
Лучше сюда. Не так пыльно.
В кузовеодин человек. Трясет, разговаривать трудно. И ветер отдувает слова.
Выскакиваем на взгорок. Вот оно, месторождение. Та же пустыняи все иное. Очеловеченное, что ли? Обжитое, если можно так выразиться в данном случае.
Дальше не поедем,говорит мне спутник. Выпрыгиваетс борта прямо вниз, не становясь на колесо. Последовать его примеру не могу, спускаюсь менее стремительно.
Вы, должно быть, журналист Ивашнев,говорит попутчик. Я киваю. Мне знакома подобного рода осведомленность: в местах, где посторонние появляются редко, они тотчас делаются предметом всеобщего внимания.
А попутчика моего зовут Артем Всеволодович Залужный. Старший геолог литологической партии. Он, между прочим, готов показать месторождение...
Наверное, рад возможности поговорить с новым человеком. И немного хвастает своими познаниями. Говорит обстоятельно и подробно, почти не приходится задавать вопросы. Объясняет как экскурсоводзаученно, слегка монотонно, точно и деловито.
Итак, растолковывает он, открыто месторождение полезных ископаемых. Иногдапредсказано учеными.
В район сперва являются топографы. Снимают карту мелкого масштаба: стотысячную, в лучшем случаепятидесятитысячную.
Затем начинаются поисковые работы: геологи производят металлометрическую съемку, то есть берут пробы из почвы, иногда проходят геологические канавы. В итоге получается схематическая геологическая карта опоискованной площади. Обычно в масштабе одна десятитысячная.
Третий этапон сейчас идет здесьгеологическая съемка и разведка. Тут задачи уже практического порядка: оконтурить месторождение, подсчитать запасы, выявить перспективы развития промысла, составить кондиционный геологический план крупного масштаба...
Перепрыгиваем канавыодну, другую, третью. Канавы похожи на траншеи. Только глубже. И без фасовизгибов. Они длинны и мертвы.
Это магистрали,поясняет Залужный.Иначе называютсяразрезны́е. Порода здесь поганая, лопатой не возьмешь. Сперва орудуют взрывники. Хотите посмотрим? Вон там копошатся.
Сворачиваем. У канавы трое покуривают. Здороваемся. Залужный продолжает лекторским голосом:
Здесь идет отпалка. Не говорят«взрывают». Говорят«па́лят канаву». Сначала бу́рят шпуры́, перфораторами. Или делают бу́рки вручную, ломиком, вот как здесь. Видите? Это обязанность сумконоса. Потом в бу́рки закладывают ВВ. Ну, хлопцы, вы скоро? Вот товарищу посмотреть надо...
Пошли,говорит взрывник. Прыгает в канаву, присоединяет запальный шнур.Пошли, пошли!кричит нам. Уходим скорым шагом. Взрывник догоняет нас.
Ложимся на песок. Взрыв громыхает, как железный лист. И еще где-то в стороне погромыхивают такие же листы. Идет отпалка...
А дальше будут расчищать вручную,поясняет Залужный.Работенка, я вам скажу.
Работенка,соглашается взрывник, он утирает лоб рукавом и подмигивает своему сумконосу.Веселая у них жизньповорочай лопатой каждый день. Зато деньгу́ зашибают, как министры. Точно?
Он подталкивает локтем соседаширокоплечего, тонкого, повязанного мятым платком.
Сколько в прошлом месяце огреб?спрашивает взрывник.Две с половиной?
Двести тридцать,говорит широкоплечий.
Они, таджики, народ к земле привычный,поясняет взрывник.Как бульдозеры ворочают. Без перекуров. И водку не пьют. За сезон положит себе в карман тысяч двадцать, на старый счет. Но завидовать не приходитсяработенка еще та!
Прощаемся. Идем дальше.
Шагаем вдоль канавы, и Залужный поясняет на ходу:
Видите? Это хлоритовый сланец. Ну, вон тот, грязно-зеленый такой. Он жирный, мягкий, слойчатый. А этоуглисто-кварцевый песчаник. Полосчатый. А бывает черный, серый, сероватый. Для того и проходят канавы, чтобы изучить залегание пород, брать пробы на золото. Эксплуатационникам не нужны, только для нас, геологов, канавы проходят.
Залужный высок и строен. У него несколько необычные глаза: по-девичьи опушенные густыми длинными ресницами и в то же время пристальные и твердые по-мужски.
Покурим?предлагает он и, не дожидаясь ответа, садится. Он садится так: просовывает меж ног рукоять геологического молотка, упирает молоток в землю, держится одной рукой за конец рукоятки, оседлывает ее, как мальчишка хворостину. При этом выпячивается неприятно тугой зад.
Скучные здесь места,говорит он.То ли дело в горах! Там лезешь наверхязык на плечо, еле доберешься... Зато обратно! По снежнику. Сел на молоток, вот как я сейчас, и давай катись. Или прыгай в осыпьметров пять-восемь прыжок, только ногами пружинь. И воздух там. И зелень...
Он затягивается дымком и говорит:
Но вот кто давно в пустыне работает, ее ни на что не променяет.
Почему?
Видите... Условия по сравнению с горами проще. До места работы можно доехать на машине. Не так устаешь. И связь постояннаясамолетами. Да мало ли какие преимущества...
Поглядывает на меня как-то испытующе.
Не слыхали?спрашивает он.Нам вчера фитиль поднесли. Литологам.
Я не слыхал. Залужный рассказывает охотно и слегка небрежно:
Понимаете, в чем соль. Есть такая отрасль в геологиипетрография. Наука о горных породах. Изучает их минералогический и химический состав, структуру и текстуру. И еще классификацию, условия залегания, закономерности распространения в земной коре и на поверхности. Так вот эта самая петрография в свою очередь делится на три раздела. Литологияодин из них. Литологияэто петрография осадочных пород. То есть таких, что образовались в результате накопления продуктов разрушения всех горных пород и остатков организмов. Вам не скучно?
Нет.
Я говорю, чтоб остальное было понятно. Так вот мылитологи. Изучаем здесь эти самые осадочные породы. Составляем подробную карту района месторождения. Порядок был такой: летов поле, зимойкамералить в город. А сейчас вышел верховный указ: камералить здесь, на месте.
Неправильно?спрашиваю я.
Он молчитраздумывает, что ответить.
Правильно,говорит он решительно.Конечно. Здесь, на месте, всегда можно уточнить детали. Кроме того, если зима выдастся бесснежная,продолжить полевые работы. Сократить сроки.
Улыбаетсяшироко, доверчиво.
Но, сами понимаете, кому ж охота круглый год торчать здесь. Город есть город.
Сгоняет улыбку.
А в общем, правильно,говорит он, будто убеждая меня.В интересах производства.
Это звучит слегка фальшиво. Залужный, наверное, сам чувствует и обрывает разговор.
Извините,говорит он,заболтался. Пойду в свою родную канаву. А вам советую забраться наверх. Оттуда все месторождение как на ладошке. Красиво, между прочим. Заходите к нам вечерком. Угостим фирменным блюдомголубцы из джейранины.
Спасибо,говорю я.
Иду напрямик в сторону, указанную Залужным. Что-то нарочитое было в последних его фразах, и нарочитость эта иного свойства, нежели у Батыева. Тот демонстрировал размашистость, этот, напротив,сдержанность. Впрочем, люди всегда немножко рисуются при посторонних, за это их не следует осуждать.
Перепрыгиваю канаву за канавой, глотаю пыль, загребаю ее носками ботинок, они порыжели, оттого кажутся пудовыми. Но вот пыли делается все меньше и меньше, почвапорода, говорят здесь,твердеет под ногами, подошвы соскальзывают. Валяются белые камникрупные, мелкие, всякие. Кажется, это кварц. А может, и нет, я ведь не знаток.
Какая-то машина торчит на самом верху, я направляюсь к ней. Она немного похожа на шагающий экскаватор, только значительно меньше.
Ветер свистит поверху, он здесь чист и прохладен, непрерывен и жёсток. Возвышенность, в общем, невелика, но равнина отсюда просматривается далеко.
Стою на самой верхотуре и гляжу окрест.
Кажется, будто смотришь с самолета. Словно висишь в воздухеи под ногами нет ничего. Чудится: взмахни рукамии полетишь. И хочется полететь.
Наверное, это оттого, что равнина беспредельна. Видно далеко-далеко и очень отчетливо: синие горы, рыжая степь, полоски дорог, резкие черточки канав.
А ближе ко мневышки. Этобуровые, объяснили вчера, они заметны и из поселка. Двепосолиднее, помассивнее, от них в сторону отходят крытые галереи. Там и тут взметываются невысокие взрывы, и слышно погромыхивание железных листов. Незнакомые машины раскиданы как попало. Хвостатые грузовики снуют во всех направлениях. Людей не видать отсюда, онив кабинах, канавах, в шурфах, но каждый метр здесь одухотворен присутствием человека, и пустыня живет, ее здесь нельзя даже назвать пустыней.
На плечо опускается рука. Я не слышал сквозь ветер, как подошли сзади.
Оборачиваюсь. Рука сползает с плеча.
Извиняюсь. Вы кто будете?
Маленькие глаза смотрят настороженно. Нос пуговкой приютился меж пухлых щек, похожих на мальчишеские. Глаза стараются быть строгими, это им не очень удается. И голос звучит скорее застенчиво, чем повелительно. И весь человекласковый и уютный какой-то: в ладных сапожках, в кепочке клинышками, в полосатом пиджачке. Будто подросток, притворяющийся взрослым.
Называю себя.
Документик можно?
Удостоверение мое изучено досконально. Курносый расплывается в улыбке, глаза на мгновение совсем исчезают, а голос делается окончательно ласковым, без попыток к несвойственной ему придирчивости.
Новый знакомыйКозлов, Василий Прохорович. Начальник шахты. Кажется, это про него мне говорил Батыев.
И ему, как Залужному, хочется непременно разъяснить мне что-то. Мои знания возрастают прямо-таки катастрофически. Вот, например, похожая на экскаватор машинаперфорационно-долбежная установка. А вышки посолиднее прочихдве шахты, первая и вторая. На первой начальником именно Василий Прохорович Козлов, готовый с полной радостью ознакомить товарища корреспондента со всем процессом.
Только сейчас меня почему-то осенило разузнать: а где же, собственно, золото, которое ищутвернее, нашлиздесь? Я спрашиваю Козлова, тот спокойно говорит:
Золото? Вот.
Наклоняется, поднимает белый кусок камня. Достает из нагрудного кармашка карандашикмаленький, тщательно заточенный, с наконечником. Указывает острым грифельком на желтые, из мелких крапинок, пятнышки.
Дендриты золота,поясняет он важно.Кварц с дендритами золота.
Прикидывает кусок на ладони, добавляет:
Здесь примерно четыре сотых грамма золота. Богатейшая порода.