Темка! Тем! Залужный!орут где-то в стороне. Кого принесла нелегкая? Вроде Грибанов. Что ему надо?
Подтягиваюсь на пружинящих руках. Вылезаю наверх. Ящерица завистливо смотрит вдогонку.
Темка!орет Грибанов и размахивает чем-то, не разглядеть отсюда.Темка, дуй скорей!
Дую навстречу.
Пляши!требует Грибанов и, не дожидаясь исполнения, протягивает телеграмму.
«РОДИЛАСЬ ДОЧКА ПОЗДРАВЛЯЮ ЛЮБЛЮ ЦЕЛУЮ ЖДУ ТВОЯ ЖАННА»,читаю я.
Телеграмма, конечно, распечатана. Наверное, уже весь поселок осведомлен о событии в моей семейной жизни.
И это сообщениепоследний штрих, завершающий мой приговор Мушуку. Мы расстаемся с Мушуком. И встречаемся с Жанной. И с дочкой.
Тете Лиде спущена соответствующая резолюция,говорит Левка.Готовь тугрики. Аванс тете Лиде выдали сообща.
Черт с вами. Упою всех напоследок.
Мотай в лагерь,говорит Левка.Марк разрешил по такому случаю. Организуй банкет лично. Давай рулетку и компас. Я за тебя сегодня повкалываю.
Не возражаю. Вкалывай. Ты и завтра будешь вкалывать. Я буду с Жанной.
Грибанов. Очередное нарушение сухого закона
Из Темкиной землянки выволокли диван: занимает слишком много места. Принесли от Дымента второй складной стол, сдвинули впритык, Нерка расщедрилась на скатерть. Присутствует весь личный состав, включая тетю Лиду. Правда, тетя Лида выпьет, споет жалостную песню и уйдет почивать. Мы не станем удерживать ее. Такого правила не водитсяудерживать, если человек хочет уйти.
Стульев натащили отовсюду, складных и нескладных. Одного все-таки не хватило, Дымент восседает на поставленном торчмя чемодане со стихами. Хозяину дома всегда достается неудобное место, давно известно.
А в красном углу, разумеется, виновник торжестваТемка. Ему сегодня всяческий почет и уважение.
Тете Лиде следует при жизни воздвигнуть памятник на вершине Мушукапусть каждый снимает шапку, проходя мимо: тетя Лида не самогонки достала и не «особой московской» даже, а самого что ни на есть настоящего медицинского спирту. Где она его раздобылаостается тайной тети Лиды.
Присутствует весь личный состав, включая супружескую пару Алиевых. У нас заведен такой порядок: на всякие семейные торжества являются без особого на то приглашения. Соблюдаем правила хорошего тона. Однако Алиевых извещают персонально, иначе не придут. Римма жадная. К ней самой заглянуть нельзя «просто так», и чтобы не повадились к ним, не балуют визитами и они. В прошлом году, кстати, на день рождения Рустама везли живого индюка из Каракудука. Маялись три часа, индюк бесился и норовил выскочить из кузова. Еле удерживали этого чванливого черта с почти павлиньим хвостом и павлиньим гонором. Держали на руках, как хрустальную вазу. А потом Алиевы зажарили его и сожрали втихаря, никого не позвав. И еще в наши анналы записана такая история. Рустам разжился бочкойбочкой, не как-нибудь!сухого вина. Угощал каждогопей, сколько влезет. Пили, сколько влезло, вино было хорошее. Удивлялись щедрости Рустама. Но в день получки предъявили каждому счетоказывается, Римма записывала, сколько кто выдул. Заплатили, конечно, сполна. Даже с лихвой.
У Алиевых растет Гаврилкасмета́нный парень, его прозвали так ввиду полного отсутствия даже признаков загара. Не пристает загар, что поделаешь. Гаврилку любят все, отношение к родителям не распространяется на младенца.
Наглядная агитация подготовлена и вывешена. В центрелозунг: «Чтобы иметь детейкому ума недоставало!» В другом месте человек мог бы обидеться. У нас не принято обижаться. Даже Рустама и Римму приучилиесли не понимать и не принимать шутки, то по крайней мере хоть не проявлять внешнего неудовольствия.
Темка восседает прямо под лозунгом. У Темкитак и должно бытьотличнейшее настроение. Он в ударе. Он выпьет и примется говорить стихами. Давно отмечена такая особенность Залужного: после ста граммов он глаголет стихами. Шпарит без передышки. О чем бы ни шел разговор, Темка отвечает лишь рифмованно.
Кружки звякают глухо: налиты почти доверху. Тоже заведено: первую наливать основательно. Последующиеменьшими дозами. Платошка сдуру кричит: «Горько!»то ли спутал, то ли нарочно резвится. И Темка целуется с Фаей, она сидит рядом. Не знаю, отчего мне становится неприятно. Я не подаю виду и тоже кричу: «Горько!» И они снова целуютсяс достаточным аппетитом.
А у меня с Верой, в сущности, не было свадьбысидели на шишах, в долги залезать не хотелось. Ну, пришли двое ребят, выпили, потолковали, разошлись. Это было там, в кишлаке, где работала Вера, сразу после моей демобилизации.
И развода, как такового, не было. Вера сказала: давай поживем годик врозь, посмотрим, как получится. Может, лучше, может, хуже. Тогда и разберемся по-настоящему. Я согласился, хотя не видел в том особой нужды. Годичный срок истекает через полтора месяца. Я как раз должен был возвратиться в городтам все и решить с Верой окончательно. Теперь придется или отпрашиваться на недельку, либо написать Вере: приезжай, обсудим здесь.
Глупо звучит: обсудим. Если обсуждаютзначит, не любят. Когда любятне обсуждают и не рассуждают. И нечего нам обсуждать. Поссорились ни из-за чего. И пошло: дальшебольше. Как говорит мой дядькаши́ре-да́ле, такое у него присловье.
Не хочу думать про это. Блажь была несусветная. Показал мужской характер, не на том показал, где следовало...
Спиртэто вещь, ничего не скажешь. Тело делается невесомым, точно плывешь по ленивому озеру. И голова кружится легко и туманно. И люди кругом кажутся красивыми, добрыми, приятными. Впрочем, разве плохи наши ребята?
Сейчас Марк включит магнитофон, и заведется вечный и нескончаемый спор о Булате Окуджаве и о возможности мирного сосуществования серьезной и легкой музыки. Спор этот длится два полевых и три зимних сезона, и не видно ему края.
Спор этот не хочется слушать, наливаю себе втихомолку, но Марк углядел, говорит наставительно:
Индивидуальная пьянкапережиток в квадрате. Отставить, техник Грибанов.
Слушайте,говорит Дымент.Поступило рацпредложение: на общественных началах выбрать имя продолжательнице славного рода Залужных. Технология: каждый пишет на бумажке современное изящное женское имя: Счастливый папа тянет жребий. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Каково? Ставлю на голосование.
Вот тебе и на: Темка соглашается. Ни за что я не стал бы выбирать имя дочери таким способом: мало ли чего настрочат, а потом всю жизнь станет девка ходить с дурацким именем. Но Темка первым поднимает руку.
Минута молчания!возглашает Марк.Все сосредоточенно размышляют.
Сосредоточенно размышляем. Моя фантазия не идет дальше имени Светлана. Будь у меня дочка, назвал бы ее только так. Не ахти как ново. Зато звучит: Светлана. Свет-лана. Ланочка. Светланка. Светлушка.
Бумажки скручены и опущены в зимнюю шапку Темки, он достал шапку специально из чемоданане пойму, для чего прихватил он сюда шапку, знал насчет зимовки, что ли? Все может быть, поскольку отец его работал в главке и у Темки знакомых там навалом. Если такмолодец, что молчал, не портил всем настроение. И выдержка у человекасумел молчать про такое.
«Шпаргалки» тщательно перемешиваются, Залужному на всякий случайдля перестраховкизавязывают глаза, он засовывает руку в шапку, долго ворошит бумажки, вытягивает одну. Темке разрешают снять повязку.
Васса!объявляет Темка.
Ой, девочки, так же нельзя,кричит сострадательная Файка Никельшпоре.По себе знаю, посудите, каково мне ходить Аграфеной.
Действительно, Файкины родители перестарались в своем подчеркнутом руссофильстве.
Темка смотрит озадаченно. Потом вздыхает.
На какие жертвы не пойдешь в интересах коллектива и под благотворным воздействием общественного мнения,говорит он.Уступаю.
Это несерьезно,говорит Нерка.Не вздумай и в самом деле...
Вздумаю,говорит Залужный.Противопоставлять общественное и личное не годится.
И опять, как вчера, делается отчего-то неловко: слишком всерьез, нет, слишком выспренне звучит у Темки эта фраза.
Брось,говорит Марк.Это я написал озорства ради. Считайберу обратно.
Катитесь вы все,отвечает Темка.Был уговорзначит, был.
И коль потребовала масса
Пусть дочку именуют Васса,
Поскольку глас народных масс
Закон для каждого из нас.
Лихо,говорит Марк. И прижмуривается. Сейчас прорвет и его. Точно.
Поскольку же для дураков
Закон не выдумал оков
Пусть Вассой Темка кличет дочку.
Подписано. Большая точка.
Состязание акынов. Турнир менестрелей,констатирует подвыпивший Пак, до того он почти молчал.Расцветают цветы наших дарований.
Как водится после второй, уже никто не слушает друг друга толком. Слова и фразы мечутся по землянке, сталкиваются, стукаются о покатую стенку, возвращаются, кидаются в потолок, выскакивают за дверь, переплетаются, перепутываются, перекрещиваются. Повод к выпивке почти забыт. Герой дня оттеснен куда-то на задний план. Темке воздали должное. Сейчас Залужный низведен до обычного уровня. А разговор идетобо всем сразу и ни о чем в частности.
Батыев? Такой человек! Переедет его трамвайон отряхнется и пойдет, как ни в чем не бывало.
Что станется с литературой через сто лет? Через двести? Ум человека развивается, а чувства грубеют. Не придет ли вся литература к голой информации?
Два геологатри мнения, и нечего спорить. Куда завернет тот пласт, туда ему и дорога.
Нужен мне твой Батыев, как папе Римскому значок ГТО.
Руку еще не набил как следует, вот и не получился планшет.
Бюроэто от слова «бюрократизм». Зажали в бризе мое рацпредложение.
А походочка у нее предметная, у Зинки.
Не сумелне оправдывайся, запорол планшет. Ищешь объективные причины. Плохому танцору всегда... брюки мешают.
Ребята, помните, как Игорь от гюрзы драпал? С тех пор геолог Игорь Пак не выходит в поле, не имея при себе карты распространения змей. Может сдать зачет в любой момент.
Между прочим, я считаю, что вести поисковые работы в северо-западном направлении совершенно необходимо. Еще Пятков выдвинул теорию, согласно которой...
Да не зудись ты со своим Пятковым, нашел светило. Он песчаника от известняка не отличит, а ты его в теоретики...
Про Мушук говорилитуфта. А вон какое размахнули! Концентрация золота...
А девчата совсем морально разложились: Файка вчера пол в домике мыла.
Ну? Пресечь в корне. Дурной прецедент.
Рустам, как ты думаешь, «Рубин» или «Рекорд»?
Во саю ли, на породе
Девица гуляла!
Илишумел камыш, антенны гнулись!
Ребята, спели бы!
Лучше пусть Рустам притащит ленту с записью собственного выдающегося голоса.
Сижу в углу, пить больше неохота. Может, это и не очень порядочноприслушиваться к разговорам со стороны. Но я ведь не соглядатай. Пригодится все это для сценария. Напишу, пошлю Чухраю. Вступительные титры: «Авторы фильмаЛев Грибанов и Григорий Чухрай». По алфавиту. А Вере дела нет до моего сценария, ей дело только до импортных туфель на гвоздиках. Я несу чушь. Вера не такая... Вроде начинаю пьянеть. Вслушиваюсь.
А Пятков, повторяю, утверждает...
Ерундированный!
Слушай, Игорь, тебе пить вредно. Катись ты со своим Пятковым. Поди тете Лиде изложи его оригинальные теории. На нее произведет впечатление.
И вообщеплевать на всяких Пятковых и на всякие Мушуки!
Темка говорит зло. Кладу ему руку на плечо.
Слушай, Тем, ты что завелся?
Он поворачивается ко мне, и я вижу: Залужный начисто пьян. Глаза у него белые, точно кальцит. И острые, будто кристалл кальцита. Неожиданно выглядят хмельные Темкины глаза: обычно у пьяных глаза расплывчатые, а не острые. И все-таки я вижу: Темкавдрызг.
Плевать мне,говорит он раздельно,на Пяткова. На Мушук. На тебя.
Темка словно бы нанялся в эти дни говорить неловкости. Сейчас его услышат, и опять настанет стеснительная и недобрая тишина.
Тишина в самом деле наступает, но длится всего мгновение.
Вы слышитегрохочут сапоги,
И птицы ошалелые летят,
И женщины глядят из-под руки,
это Марк догадался и включил магнитофон на полную катушку.
Вы поняли, куда они глядят?
подхватывает Марк.
И его поддерживают остальные.
Темка в том числе.
Инцидент не состоялся.
Дымент. Приглашение к групповому полету
Не знаю, каким шестым чувством, какой интуицией я понял, что Залужный собирается уехать.
Я понял этовернее, не понял еще, а почувствовал,когда Темка так лихо согласился на дурацкий жребий. Никто, по-моему, не воспринимал всерьез, тем более когда выпало имя Васса, но Залужный вдруг объявил, что согласен... Тогда мне и подумалось... Но я отогнал мелькнувшую было мысль. И даже испытал неловкость и стыд за себя: это лишь мои подозрения, а у меня же самого спрятано заявление... Я представил себе, как мог бы оказаться на Темкином месте, кто-то из ребят заподозрил бы меня. Сделалось окончательно скверно. И постарался отогнать нехорошие мысли о Темке.
Но Залужный сорвался второй раз, у меня почти не оставалось больше сомнений. Я не хотел только, чтоб Залужного поняли ребята, я постарался, как мог, замять его реплику, включил на полную мощь магнитофон и загорланил дуэтом с Окуджавой. Но, по-моему, и Грибанов угадал странное в поведении Залужного, да и в моем тожеслишком поспешно я предался веселью.
Разошлись, как водится, в третьем часу, только Алиевы покинули сборище пораньше. Я пришел в свою берлогуона рядом с Темкиной землянкойи понял, что спать не хочу и не смогу найти себе занятие.
Сижу на кровати, читаю знакомые надписи на стенках и потолке. Они казались мне и остроумными и забавными, помню, как хохотали, придумывая их. Сейчас тексты представляются мне идиотскими, вычурными, пижонистыми. Этот, например:
«Теперь я понимаю древних эллинов, наслаждавшихся зрелищем отрезанной головы любимой женщины. Они понимали вкус жизни. А мы? О жалкие потомки! Варвары! Как унизили мы любовь!»
Тогда казалосьцинично-острый парадокс. Пошлость это, а не парадокс. И мишень нашатоже пошлость: голая женщина, по ней стреляли из малокалиберки. Попал в животзначит, одно очко, в плечидва, в грудитри, и так до полного десятка,глупо и пошло.
Грань между острословием и пошлостью почти незаметна, ее нетрудно переступить, а перешагнув однажды, забываешь, где эта грань.
Выглядываю за дверь. В Темкиной землянке занавешено квадратное окошко, но полоска света пробивается. Меня тянет к Залужному, и я не останавливаю себя.
Вхожу, конечно, без стукатакие излишества не приняты у нас. Темка оборачивается, когда появляюсь на пороге. Набитый рюкзак лежит на табуретке, по дивану разбросаны рубахи, трусы, еще что-то.
Залужный смотрит на меня. Догадался, что я понял все. Согласно традиции сентиментальных романов Темка должен усмехнуться кривой усмешкой, опустить глаза и сказать нечто косноязычное, виноватое, оправдывающееся. Или согласно другой традициизаплакать пьяными слезами раскаянья.
Ни того ни другого Темка не делает. Поглядев на менявсего миг,он отворачивается и продолжает запихивать в рюкзак свои портки. Словно меня и нет. Стою и смотрю ему в спину. Есть такое выражение: виноватая спина. Темкина спинаи не виноватая и не вызывающе-нахальная. Обыкновенная. Работающая спина.
Он заканчивает укладку и, затянув шнурок рюкзака, выпрямляется. Смотрит спокойно и трезво, ждет, что я скажу.
Что я должен сказать? Предать его анафеме? Произнести речь о долге молодого специалиста? Разъяснить данному специалисту священные права, дарованные конституцией? Врезать по морде? Пожелать доброго пути?
Ничего этого не могу сделать. Помню о своем заявлении, упрятанном в томик Есенина.
А ты собрался?спрашивает Залужный. Я не сразу соображаю, о чем спрашивает и какого ждет ответа.
Залужный усмехаетсякриво, нахально и в то же время как-то сочувственно, лезет под расплющенную подушку и достает голубой томик Есенина.
Извини,говорит Темка.Заходил вечерком к тебе, решил классикой насладиться. Испытал наслаждение в полную меру.
Держит томик за корешок и потряхивает над столом. Желтый, сложенный вчетверо лист падает оттуда. Разворачивать мне его не требуется: знаю, какой это листок.