В черном небе сверкают молнии.
Казис Аксомайтис лежит, уткнувшись лицом в истерзанный копытами Чалки лужок, вцепившись пальцами в холодную, росистую землю.
Андрюс так за ночь и не сомкнул глаз. Срывает с окна полосатую дерюжку, снимает крючки, толкает раму. Полной грудью вдыхает утреннюю прохладу она пахнет свежей росой и вянущей рожью. Садится, кладет руку на подоконник и в бороздках пальцев видит засохшую кровь. Крепко, до боли зажмуривается, мотает головой, но не может стряхнуть страшную картину; она как запекшаяся кровь мыл, да не смыл
Выстрелы застали их врасплох, они съежились, застыли. Словно под окном бабахнуло.
О господи наш, Иисусе Христе! завопила Юрконене.
Еще раз грохнуло, и Кряуна отскочил от окна.
Вот дьяволы! Начинается
Бесшумно положили они вилки на стол, кое-как прожевали куски, с трудом проглотили. Сидели, подобравшись, и ждали, не смея слова сказать. Но наступила тишина. Зашумела ива, где-то вдалеке прогремел гром.
Господи наш, Иисусе Христе, бежим домой! первой опомнилась старуха. Тересе, ты слышишь?
Нет, это не к добру! встал и Кряуна. Истинная правда, лучше домой податься. Анелюке!
Изба мигом опустела, и Андрюс, оставшись в одиночестве, переминался посреди комнаты, не зная, за что хвататься. Потом наконец догадался задвинул засов, задул лампу и сел на кровать. Удалились шаги соседей, только пес лаял взахлеб у хлева. Больше ничего. «Может, так просто, успокаивал себя Андрюс. Шли истребители, для храбрости бабахнули господу богу в окошко, и вся недолга. Если б сцепились Нет, тогда не так У Рудгире целый час палили Что это?»
Не то сова заухала, не то ребенок заплакал. За плотно занавешенными окнами сверкнула молния, по жестяной крыше избы забарабанили редкие капли.
Угу-гу-гу-гу
Андрюс подскочил к торцовому окошку, приподнял тряпку, уставился на проселок. Трепетала, рябила темнота, в саду высились яблони, большие, как скирды.
Угу-гу-гу
Между деревьями, заслонившими дорогу, замаячила тень. Она приближалась, и быстро.
Угу Что теперь будет-то? О господи, господи Угу-гу
Женский голос показался знакомым, но Андрюсу никак не удавалось вспомнить. И вдруг Аксомайтене?! Андрюс отшатнулся от окна и скорчился, словно от удара под ложечку.
Дернули за ручку двери, постучали. Задребезжало стекло в окне.
Андрюс соседушка За что ж его? В чем он провинился? Андрюс
«Нету Казимераса!.. Эти три выстрела При чем тут я? «И много уже людей нанял?» Завидовал смеялся Может, и меня?.. Еще ночью? Или завтра?..»
Сосед Он там лежит у ольшаника За что?.. О господи, господи
Женщина опустилась на лавочку под окном и, жалобно всхлипывая, все спрашивала да спрашивала: за что?
Андрюс потянулся, с трудом обрывая невидимые веревки, стягивавшие его тело, вдохнул полной грудью спертый воздух избы и бросился к двери.
Пошли!
Они свернули с проселка и побежали прямо по ржищу, спотыкаясь в темноте. Моросил дождь, но черные тучи стремительно уходили на юг, и у Андрюса мелькнула мысль: «Если не промочит суслоны, завтра все свезу».
Андрюс запряг Чалку, они с Магде сели в телегу и выехали со двора.
Аксомайтис лежал окостеневший, и Магде уткнулась ему в грудь, обхватила руками, заголосила. Андрюс постоял рядом, свесив голову, и напомнил:
Возьмем, что ли
Труп был тяжел, Андрюс едва дотащил его до телеги. Уложил на доски и дернул лошадь. Магде положила голову Казимераса себе на колени, чтоб не билась о днище, и все просила: «Не гони Медленней езжай Трясет»
В избе заплакали дети, Магде зарыдала еще страшнее, и Андрюс, свесив руки, глядел на Казимераса, которого они уложили на две сдвинутые лавки такого длинного и крупного, что ему казалось, Казимерас вот-вот вскочит, сядет и пронзительно рассмеется так, как только он умел: «Сегодня поденщиков ищешь, а завтра батрака возьмешь?» Невеселый смех, обжигает, как огонь в печи.
По лавке побежала змейкой кровь, закапала на глиняный пол.
Андрюс поежился и сказал:
В сельсовет надо сообщить. Пускай в волость бегут
Но никто не расслышал.
Андрюс выводит коров, накосив, приносит лошадям клевера. Останавливается в воротах и глядит на хутор Аксомайтиса. Лает пес, кто-то ходит по двору за деревьями не разберешь. В такой час раньше дымилась бы труба, а теперь Как Магде жить? Трое ребятишек Хоть бы старший побольше был Или хоть бы родители у нее были Бедная баба
Приходит Тересе, Андрюс все ей рассказывает. Но Тересе даже не ахает: ночью слышала плач Аксомайтене и сама обо всем догадалась.
Кто мог подумать, что так вот, невинного человека
Тересе вздыхает, закрывает ладонью глаза.
Господи, ужас-то какой
Потом поднимает голову и смотрит на него, а глаза-то испуганные, вот-вот заплачет.
Андрюс, говорит она тихо и с такой нескрываемой любовью, что в груди у него что-то тревожно перевернулось. Андрюс, я боюсь
Он понимает страхи Тересе. Смотрит на свои руки и прячет их в карманы штанов. Запекшаяся кровь Может, это знак, что теперь его черед?..
Свиней покорми, за рожью поедем Голос какой-то скрипучий, даже самому странно.
Андрюс выводит из хлева лошадей, поит у колодца.
Солнце высоко, за вершинами тополей, густые тени пляшут на лужайке двора, где сверкает роса. Руки и ноги пудовые, чужие совсем. Может, оттого, что снова не спал, а может
На крыше, в общипанном ветрами гнезде, торчат аисты. Тоже какие-то общипанные, жалкие, нахохлившись, печально смотрят они на мир. Дождя ждут? Обмелели болота, высохли топи и канавы. Тяжело жить без лягушек. Но, видно, вот-вот хлынет дождь. Который день небо хмурится, и как заладит
Подпрыгивает пес, заливается злобным лаем.
Андрюс привязывает Воронка к телеге, а на Гнедка надевает ременную сбрую Пес дергает цепь, лает взахлеб.
Скрипят ворота, и во двор входят двое. Юргис Наравас, в расстегнутой гимнастерке, простоволосый фуражка на плече, засунута под ремень винтовки. Другой, пониже ростом, румяный толстяк Вроде знакомый. Где же Андрюс его видел? С ним, что ли, цапался из-за этой вот телеги, когда Маркаускаса увозили? Он самый, холера!..
Что слышно, Марчюлинас? спрашивает Юргис Наравас, продолжая озираться вокруг.
Вам лучше новости знать, Андрюс засовывает Гнедку между зубов удила.
Что мы знаем, то наше. Видишь, чего ночью было.
Видел.
Чья работа?
Зачем спрашивать? Бандитов.
Из-за гумна появляется еще один Маляука. Автомат на груди. Необъятные галифе обвисли, болтается кончик узкого ремешка.
Товарищ лейтенант, может, пошарить? Он показывает взглядом на гумно, и Юргис Наравас, одобрительно кивнув, спрашивает у Андрюса:
Не видел бандитов? Не слышал?
Ни видеть, ни слышать не хочу.
Отвечай прямо, без уверток! Пошли в амбар.
Андрюс усмехается:
А чего там?
Посмотрим, какой у тебя домовой сидит да богатство тебе наживает.
Прицепились, теперь не отвяжутся. Столько дел, рожь что твой сахар в суслонах, а тут прохлаждайся с ними
Андрюс отпирает амбар, распахивает дверь и бросает:
Идите смотрите.
Первым иди. Показывай!
Они заглядывают во все углы, в сусеки, вслед за Андрюсом поднимаются на чердак, выстукивают прикладами стены, потолок, пол.
Выйдя во двор, видят у хлева Тересе.
А это кто? Жена?
Нет.
Кто же, если не жена?
Андрюс молчит, а Маляука бесстыдно ухмыляется и хихикает:
Товарищ лейтенант неужто он не мужик?
Не время для шуток! Кто она, спрашиваю?
Андрюс опускает голову, глаза его загораются, и он как-то надсадно кричит:
Новоселка вот кто! Как и я, такая же. Бывшая батрачка Маркаускаса!
Юргис Наравас снижает тон.
На лбу не написано. Спросить-то ведь можно?
Я не кулак, чтоб со мной
Когда вокруг такое творится Когда из-за каждого угла в тебя могут Теперь разговор короток, кругом пули свистят.
Надо различать
Только рожь от бодяка просто отличить.
Чего тут рассусоливать: съездил в зубы, пустил юшку
Андрюс косится на Тересе, которая стоит посреди двора и глазеет на мужчин. Вот куриный разум! За дело бы взялась, ушла бы с глаз долой.
Сходи коров на другое место отведи, не выдержав, приказывает он, но Юргис Наравас останавливает ее:
Коровы подождут. Где живешь?
Вон там, видите, у ольшаника. С матерью.
Может, напоила бы нас, хозяюшка, жажда мучает. Молочка бы
«Так и думал, холера, свирепеет Андрюс. Не приди Тересе, я бы отбрехался: ничего нет, ничего не знаю Теперь как рассядутся, как начнут клянчить, конца не будет»
Тересе смотрит на Андрюса, приседает и спешит в избу. Дверь оставляет распахнутой, словно приглашая зайти.
Кто вытягивается на лужайке двора и кладет рядом винтовку, кто садится на кирпичи у забора. Маляука прислоняется спиной к срубу колодца, ставит меж ног автомат, а увидев Тересе с кувшином и стаканом, первым протягивает руку.
Дай-ка сюда, не могу, пить охота!
Мужчины пьют холодное молоко, по два стакана, а потом еще по одному. И когда большой кувшин пустеет, Тересе спрашивает:
Еще принести?
Спасибо, хозяюшка, благодарит Юргис Наравас и, пригладив пальцами черные усики, большими руками обхватывает дуло винтовки.
Андрюс переминается с ноги на ногу посреди двора, поглядывая то на поля, то на небо. Но мужчины, устроившись поудобней, разговаривают, отпускают шуточки, изредка справляясь о чем-нибудь у Андрюса. Давно ли тут живет? Нет ли кого из родни в бандитах? А из соседей? О чем в деревне говорят? Андрюс качает головой, разводит руками все нет да нет. Тогда они принимаются за Тересе, но та только плечами пожимает, а руки у нее так и дрожат бог весть что можно подумать! Андрюсу противно смотреть и слушать их разговоры, но тут мужчины затихают, их охватывает дрема. А белокурый паренек, которому не дашь больше шестнадцати, положа голову на руку, уже посапывает носом. От усталости смыкаются глаза и у командира. Ах, горек его хлеб, на горячих угольях выпечен. И никто ведь не навязывал, сам такой хлеб выбрал. А вот брату Пранису он его всучил. По сей день сердце Юргиса Нараваса не на месте. «Брат брата на погибель толкнул!» говорит при каждой встрече жена Праниса. Будто Юргис худа желал! Он же не мог иначе! Хотел открыть Пранису глаза, чтоб тот огляделся вокруг. Конечно, если бы продолжались те, старые времена, брат взял бы липовое полено, нож и резцы отца. Но в наше суровое время его руки были нужны для другого, а винтовку взять он не успел.
Юргис Наравас, отгоняя усталость и тяжелые мысли, рывком вскакивает, чистит брюки, набрасывает винтовку на плечо.
Трогаемся, ребята!
Потом поворачивается к Андрюсу:
Доставишь нас в волость.
Андрюс делает шаг назад и прислоняется спиной к тополю.
Как же это так? заикается он.
Отвезешь, говорю.
Да не могу я.
Не можешь?!
Нет Если староста прикажет да, а без старосты нет
Взгляд Андрюса натыкается на внезапно побелевшие глаза Юргиса Нараваса, и они смотрят друг на друга словно играют в гляделки.
Подбегает Маляука и замахивается на Андрюса кулаком.
Юргис Наравас отталкивает Маляуку в сторону, его черные усики взлетают, нижняя губа подергивается.
Ишь ты какой! А что мы три ночи без сна, что с другого конца волости сюда примчались, на это ему начхать. Мы за бандюгами гоняемся, а ему лошадей жалко
Дай ему прыгает Маляука, даже автомат с плеча снял; у старика дрожат руки, не может он вытерпеть того, что Андрюс отнекивается.
Рожь в поле, Андрюс смотрит за изгородь, где белеют суслоны.
Устроился в кулацком гнезде, все у него кулацкое!.. А что вчера два наших парня погибло, это ерунда! Ему рожь жалко!..
Такое вёдро Рожь что порох
На крыше гумна стучит клювом аист. Трещит, запрокинув клюв, хлопает крыльями. Поднимается, делает круг и снова садится в гнездо.
Мужчины вертят головами, следя глазами за аистом, нарушившим тишину хутора, а Маляука поднимает автомат и прицеливается. Короткая очередь раздирает тишину, Тересе вскрикивает, хватается руками за голову и видит, как у конька крыши взлетает пыль над вековым аистиным гнездом. Аист шлепается на соломенную кровлю, катится вниз, словно рваная тряпка, подхваченная ветром. Другой подскакивает, бессильно хлопает своими большими крыльями и камнем падает вниз, прямо в высокие заросли лебеды.
Маляука хохочет; лицо у него багровое, резко дергаются белые брови.
Вот так и в бандитов! Прямой наводкой.
Смеются и другие парни, но потом, переглянувшись, растерянно замолкают. В расширенных глазах юнца блестят слезы.
Юргис Наравас гневно смотрит на своих людей и хрипло кричит:
Маляука, отдай автомат! Это тебе так не пройдет! Поехали! Живо!
Вооруженные люди вскакивают на пустую телегу, Андрюс отвязывает вожжи и изо всей мочи хлещет лошадей. Телега вылетает из распахнутых ворот и мчится по дорожке мимо яблонь.
Тересе провожает взглядом телегу, потом идет на онемевших ногах в гумно. Тут она вспоминает минувшую ночь, Аксомайтиса и застывает посреди двора.
Пахнет порохом.
Телега тарахтит по большаку, громыхает по доскам моста через Эглине. И замолкает.
От хутора Аксомайтисов плывет надрывный плач.
4
Женщина останавливается на бугре, осматривается. На полях уже хозяйничает осень. Дома попрятались за старыми тополями и садами, и если б не узкие проселки, отходящие от большака, подумал бы: чьи-то руки затащили постройки в чащу, укрыли за деревьями подальше от посторонних ушей да глаз. Хорошо было обходить деревню, когда избы толпились у большака. А теперь бродит уже второй день, и конца не видно хуторам Ноги отказывают, все тело ноет, и она думает: не стоило за это браться. Есть же помоложе Но дождешься ли? Отвращаются люди от церкви и господа, не зря над деревней занесен карающий меч архангела Гавриила.
Юрконене крестится и, опираясь на палку, шлепает по обочине раскисшей дороги.
В избе Скауджюса пусто. Она входит в кухню как обедали, так и оставили стол; жужжат мухи, хлеб и грязные миски зачернели от них. Засовывает голову в чулан стоит мотовило, разноцветными нитями пестрят на лавке витушки; видать, здесь собираются ткать покрывала.
За хлевом, в загородке, Скауджювене повалила наземь овцу, налегла на нее всем своим грузным телом и знай щелкает ножницами снимает с овцы шубу. Юрконене слово, другое хороша шерсть-то, не поздно ли стрижешь, не успеет ведь отрасти до убоя и к делу: настоятель в воскресенье мессу за деревню служит, вот она и собирает пожертвования; и с Валюкене договорилась та дает горницу для общей молитвы, а угощение в складчину, каждый принесет, что не жалко.
Старуха выкладывает все сразу, как «Отче наш», и добавляет:
По десятке все дают, может, и ты не откажешь.
Овца поднимает голову, испуганно смотрит на женщин и, посучив связанными ногами, принимается жалобно блеять. Скауджювене, прижав овцу локтем, со злостью трет ей брюхо и отвечает:
Десять рублей деньги. Вчера вот мой целый воз поставок отвез, а сколько дали? Так-то, тетенька, не из лужи эти рубли черпаем.
Старуха понимает. Все как есть понимает, ей не надо говорить да еще пальцем тыкать. «Сама знаешь, Скауджювене, какая жизнь-то, сегодня овцу стрижешь, а завтра Откуда знать, может, по тебе уже свеча горит, господи наш Иисусе Христе, спаси и помилуй. Меч занесен, а на кого упадет?.. На все воля божья, не надо господа гневить, Скауджювене»
Скауджювене, опираясь руками в землю, неуклюже встает дородная, вся колышется, и такая рослая, что старуха рядом выглядит девочкой, и уходит в избу с ножницами в руках.
Спасибо, за яйца выручила, кое-как наскребла.
Юрконене задирает верхнюю юбку, достав подвязанный у пояса кошелек, засовывает в него захватанные бумажки и, сказав, в который час в воскресенье месса, бредет к воротам. В саду на деревьях белеет крупная антоновка, кислый запах напоминает старухе, что обед был несытный и в дорогу ничего не взяла. Надо было хоть горбушку хлеба прихватить пожевала б, пока от хутора до хутора плетется
И занес же господь хутор Брузги к черту на кулички! Мучайся теперь, волоки ноги, к которым будто камни привязаны. И хутор Маркаускаса отсюда виден, старые тополя окружили избу. Но туда она не заходила и не зайдет. Не станет просить у Андрюса десятку, пусть он подавится, о господи наш!.. Хоть Андрюс и метит в родню и, видно, возьмет-таки Тересюке, не такой зять ей нужен; тот ведь ни руки не поцелует, ни доброго слова не скажет. «Холера» да «кулаки» Тьфу! Лучше она у Тересюке эту десятку попросит, все равно уже можно сказать, одно и то же из одного дома пожертвование Будет хранить господь и этот дом и их обоих