Аксомайтене швыряет на стол молотилки охапку огребков, подскочив к Болюсу, отбирает у него четырехзубые вилы и сама запихивает солому в пасть машины.
На доске конного привода сидит Тересе. Лошади бредут по кругу, вращая молотилку, а она длинным кнутом подгоняет то одну, то другую и все время переживает, что сидит, можно сказать, без дела. Не так давно еще бегала, не слыша под собой ног, трудилась в поте лица, а теперь Разлезлась, будто квашня, и ни на что не годится, разве что лошадей погонять. Ее беда все приближается, вот-вот все свершится; сегодня, когда Андрюс, пообедав, ушел, Аксомайтене спросила: «Так и собираешься жить, Тересе?» Тересе промолчала. «Батрачила у Маркаускаса, а теперь у Андрюса, да?» Словно камнем в нее запустили, и она не могла не защищаться. «Наше здесь все. И мое тоже Вы не думайте» «А ребенок-то будет только твой?» Тересе проглотила обиду. О, если б она могла крикнуть: «Это не Андрюс!.. Это Панцирь меня!» Полегчало бы, этими словами она бы смыла позор. А тут молчи, молчи, как проклятая И не знаешь, надолго ли хватит сил. Аксомайтене покосилась на Тересе и, наверно, пожалела ее. «Да не бери ты в голову, я просто так И сменила разговор: Я одного боюсь, как бы Андрюс тебя не доконал работами» Тересе чуть было не кивнула. Самой ведь приходили в голову такие мысли. Отгоняла их, а то принималась убеждать себя, что Андрюс любит, как любил, и главное перетерпеть. Она жила воспоминаниями и верила в них; видела же, что Андрюс и теперь, забывшись, смотрит на нее по-доброму, как когда-то; за такие минуты она могла отдать все.
Тарахтит на холостых оборотах машина, и Андрюс, высунув голову из открытой дверцы, тпрукает на лошадей. Лошади ослабляют постромки, свешивают головы. Вспотели, аж пар идет.
Вечер. За ольшаником садится белое солнце.
С гумна выходит Аксомайтене. Вдохнув полной грудью холодный воздух, она стирает ладонью пыль с лица.
Болюс!
Я тут, мама.
Мальчик срывает с гороховой плети хрустящие стручки и, согнувшись, заходится надсадным кашлем.
Пойдем домой, сынок.
Может, перекусите? предлагает Андрюс.
Да некогда, малыши одни оставлены.
Вот спасибо, Аксомайтене. Тересе, молока соседке налей.
Серые глаза Аксомайтене смотрят вдаль.
Не заходишь к нам, Андрюс.
Работа заедает
Когда Казимерас был жив, захаживал.
Женщина удаляется в избу. За ней Болюс, кашляя по-стариковски. Не заходишь, мол А о чем им говорить, если Андрюс даже зайдет? Казимерас ему завидовал. Конечно, не стоит ворошить прошлое, но все-таки О чем им говорить-то? Тересе послал, чтоб позвала соседку на молотьбу. Сам не пошел. Оно конечно, нелегко сейчас Аксомайтене, но при чем тут Андрюс? Велел Тересе соседке мясо отнести. Он не поскупится, по-царски заплатит за эти дни. Он ведь хочет помочь! Но Магде смотрит так, словно в чем-то обвиняет Андрюса. В чем же?
Лает пес, из-за избы появляется дочка соседки Валюкене.
Это вам! кричит она издали, и Андрюс, выйдя девочке навстречу, берет у нее сложенный вчетверо листок бумаги.
Девочка бежит к воротам, пес яростно лает сорвался бы с цепи, живого места не оставил бы.
Слова, выведенные карандашом на тетрадной обложке, гудят словно похоронный колокол. Андрюс перечитывает раз, другой, а затем опускает руки и смотрит невидящим взглядом.
Хлопает сенная дверь, снег скрипит уже у ворот.
Погоди, Аксомайтене!
Аксомайтене останавливается в руке у нее кувшин молока и велит Болюсу побыстрей бежать домой.
Повестку принесли, возьми, подает он бумагу, захватанную всей деревней.
Ладно, говорит женщина и поворачивается уходить.
Собрание завтра! чересчур громко говорит Андрюс соседка спокойна, и от этого ему становится еще пакостней на душе.
Женщина перехватывает кувшин другой рукой и смотрит куда-то в сторону
Землю заберут, постройки заберут, скотину заберут Колхоз будет, вот что, Аксомайтене!
Она смотрит на Андрюса.
Корова на издое, картошка в яме перемерзла. Что детям подать?
Ну, знаешь Андрюса обжигает взгляд соседки.
На обед брюквенная похлебка с хлебом, а дети бегают до ветру, и как водичкой
Можешь каждый день Болюса за молоком присылать. И мяса кусок найдется.
Плечи женщины дрожат, она раскачивается всем телом, опускает голову.
Думаешь, легко милостыню брать?
Какая тут милостыня!.. За работу
Весной позовешь на огороды, потом навозить, потом на сено
Эх, соседка
Аксомайтене наклоняется всем телом и делает шаг к воротам.
Ну и как ты, пойдешь в колхоз?..
Помолчав, женщина отвечает:
С Казимерасом посоветуюсь.
Андрюс разражается хохотом, но тут же замолкает.
Я всегда с Казимерасом советуюсь. И теперь посоветуюсь!
И, не оборачиваясь, уходит.
По двору бродят коровы. На боках корка навоза, сосульки. Тересе тащит с гумна сеть с соломой каждый вечер, выпустив коров на водопой к колодцу, она разбрасывает подстилку в хлеву. Не просто тащить солому, когда и так идешь откинувшись, выставив живот, что каравай.
Задав корм лошадям, Андрюс надевает на плечо винтовку и бредет к воротам. На поля опускаются мягкие сумерки, словно ребра чернеют борозды пашни, пробившие грязную пелену снега.
На него смотрит Тересе она стоит у колодца, свесив длинные руки. Пальцы озябли, покраснели Надо бы ей что-то сказать хорошее, конечно. Если б не Тересе, ему бы туго пришлось. «Постой, неужели она тебе нужна только по хозяйству? И все? И ничего больше не чувствуешь? Тогда сунь и ей в руки шматок сала, сделала дело и пускай уходит. Как Аксомайтене»
Андрюс втягивает голову в плечи, сутулится.
Так я пошел! выдавливает из себя он и, махнув рукой, удаляется напрямик по полю.
Хрустит ноздреватый снег, потрескивает ломкий ледок, перед глазами унылые полосы пашни. Гаснет сиреневое закатное небо, зубчики верхушек леса тают, сливаясь в черную зловещую стену.
Засунув большой палец под ремень винтовки, Андрюс кое-как тащит тяжелые и непослушные ноги. Ужас до чего не хочется сидеть дома. Пусто там. Тересе уже ушла к себе. Дело для себя не найдешь, так и будешь тыкаться по углам. И не заснешь ведь. Думы не дадут.
Во дворе Скауджюса раскричались дети: салазки не поделили. Девочка заходится от плача. «Нечего торчать на морозе! Живо в избу!» кричит женский голос, и дети враз замолкают.
У Валюкене хрюкают свиньи, визжат, как будто их забивают, наверно, запоздала с кормежкой. Садовая изгородь перекосилась, штакетины выломаны. Залаял пес. Наверно, услышал Андрюса.
«Куда я иду?» спрашивает себя Андрюс. Ответа не находит, но и назад не поворачивает бредет по деревне и думает, думает.
Кряуна отматывает конец веревки от жерди, берет в охапку теплую еще полть сала, забрасывает за спину и, хрипя от натуги, бежит к амбару.
Шейку сними, кричит на ходу дочке, и смотри в золу не урони! Нет, лучше я сам!
Дверь коптильни открыта настежь. Дощатая будка, почерневшая от дыма, благоухает можжевельником, чесноком и перцем. Этот запах не исчезает круглый год. Анеле девочкой, бывало, приоткроет дверцу и дышит этим вкусным запахом. Теперь отец запирает коптильню. Рассмеявшись, Анеле отбрасывает ногой сосульку. В войну кажется, в последнюю немецкую зиму, приезжал с колядой настоятель. Вошли все в избу, спели рождественский гимн, а органист пулей выскочил в дверь, бросился туда-сюда и скрылся за амбаром. Все вышли, стали садиться в сани, но тут открылась дверь коптильни, и оттуда появился органист. «Хозяин! закричал он еще издали. Коптильня свежим дымком пахнет, а как насчет колбаски? Не поищешь, часом?» Отец поморщился, но принес-таки круг колбасы, сунул органисту, и сразу же из ворот, позванивая бубенцами, вылетели последние сани. Отец постоял посреди двора, провожая взглядом санный поезд, и пошел припереть дверь коптильни. Почему-то открыл, заглянув внутрь. «Вот скотина! заорал на весь двор. Последняя скотина. Наклал, насвинячил, а я ему еще колбасу!» Не один день отец бесился да отплевывался, пока наконец не решил: «Сколочу-ка за хлевом будку. На всякий случай, для проезжих господ». Стал доски искать гнилых не нашел, а не будешь же изводить новые на такой «дворец», куда сам ногой не ступишь, привык на свежем воздухе, чтоб ветерок поддувал. Так что купил замок и повесил на дверь коптильни подешевле обойдется.
Чего стоишь? ворчит Кряуна. Могла колбасы снять.
Анеле заливисто смеется.
А ты помнишь, ха-ха-ха!.. Помнишь, ха-ха-ха Она просто задыхается от смеха.
Хватит ржать! обрывает ее отец. Стой тут. Держи.
Ха-ха!
Ты держишь или нет? А теперь неси! Постой, скиландис еще прихватишь.
В одной руке шейка и окорок, в другой увесистый скиландис, Анеле едва волочит все эти копчености, тут не до смеха.
Кряуна снимает последнюю полть сала, забрасывает за спину, потом осторожно берет жердочку с нанизанными на нее колбасами и вперевалку шлепает по двору.
С порога избы отзывается жена:
Отец, скажи Анеле, чтоб муки для клецек прихватила!
Кряуна кладет полть на горку шматов сала аккуратно разложит завтра, при свете, дает ключ от амбара Анеле, а сам возвращается к коптильне. Собирает еловую хвою, ворошит палкой золу.
Все? спрашивает Анеле.
Подбедерок возьми. Завтра на нем борщ сварите.
Хлопает дверь, щелкает замочек. Кряуна внезапно оглядывается.
Видела? шепчет он. Кто-то у забора был! Кого тут черт?..
И Кряуна вздыхает с облегчением, увидев Андрюса. Вытирает ладонь о штаны и радостно сует ему.
Молодец, что зашел! Давно носу не кажешь, можно подумать, обиду затаил.
Не до хожденья теперь. Здорово, Анеле.
У Анеле обе руки заняты, она только локтями поводит и кивает головой на дверь.
Заходи, согреешься.
Да не знаю я Разве что на минуту.
Над столом висит керосиновая лампа. Язычок пламени то и дело приседает, словно ему душно под закоптелым стеклом.
Мужчины садятся за длинный стол и расстегивают полушубки. Анеле убегает в чулан снимать отцовы штаны и возвращается в новой вязаной кофте вся легкая, живая.
Женщины, закуску! командует Кряуна. Или ты ужинал?
Андрюс только рукой машет.
Да уж тебе не сладко. Нешто жизнь без бабы? В избе не прибрано, кушать не подано, исподнее не стирано.
Андрюс не для того жену возьмет, откликается Анеле, шаря в посудном шкафчике.
Думаешь, на одно погляденье. Приклей тогда к стене газету с карточкой комсомолки и гляди себе на здоровье, на что тебе жена!
Ты скажешь!..
Мужчины громко хохочут.
На столе появляется щербатая тарелка с нарезанным отварным мясом, огромный, что жернов, каравай хлеба. Кряунене приносит из сеней миску соленых огурцов и говорит, что весной огурец не тот водянистый, дохлый, одна кожура.
Бутылка из зеленого стекла наполнена по пакляную затычку. Кряуна откупоривает ее и, шваркнув паклю под лавку, наливает себе самогону.
Выпьем, Андрюс. Такая жизнь, будь она проклята
Выпьем.
Будь здоров!
На здоровье.
Теперь поднимает стопку Андрюс. По пальцам катятся желтоватые капли самогона.
Чего не присядешь, Анеле?
Вот кастрюлю отскребу
Садись, раз человек просит! И ты, мать, присаживайся.
Никуда не денется эта отрава.
Вот куриная голова! Ты дерни, Андрюс, и на закуску налегай.
Андрюс обводит взглядом большую теплую комнату, видит стол с закусками, огонь, весело потрескивающий в плите, и перед глазами ни с того ни с сего возникает Аксомайтене. Мотнув головой, он опрокидывает стопку, смывая неприятную картину. Берет огурец, откусывает; рассол брызжет на подбородок и отвороты полушубка; поддевает вилкой кусок мяса, отламывает от каравая кусок хлеба.
Ешь да пей, пока есть чего, дело говоришь, Кряуна. Как знать, что нас завтра ждет
Завтра иначе запоем, Андрюс, усмехается Кряуна и затягивает козлетоном:
Трактор поле вспашет,
Самолет засеет,
Отдохнет лошадка
Но тут у него не хватает духу, и, засипев, он кончает шепотом:
Станет веселее
Ну и песня Такая песня Хоть плачь!
А что мне прикажешь делать, Андрюс? Каково нам, старинным хозяевам-то?
А я кто, по-твоему? Ну кто?
Тебе еще туда-сюда. Тебе хорошо! Нашел, потерял, и вся недолга. Ничего не имел, ничего не имеешь. А нам, хозяевам, нож вот сюда!.. Давай пей.
Андрюс откидывается к стене и сжимает под столом кулаки пальцы трещат.
Мне легко, да? Вы, значит, хозяева, а я батрак!
Раньше был батраком, Андрюс, раньше. А сейчас я не говорю. Выпей, не тяни.
Андрюс осушает стопку и налегает грудью на стол.
Говоришь, мне легко, да?
Да пойми ты Каждая вишенка тут нами посажена, каждая жердочка в изгороди нами прибита, каждая животина
А мне, говоришь, легко?..
Наши отцы сюда все по крупинке стащили, мы тут сызмальства
Легко мне, холера, или нет?! Подбородок Андрюса трясется, желваки так и ходят.
Кряуна видит, что тут не до шуток.
Тяжело, Андрюс!.. И тебе тяжело, и мне. Всем тяжело, Андрюс.
Анеле пододвигает к Андрюсу мясо и огурцы, наливает ему стопку, просит выпить и закусить. Сама тоже и рюмочку пропустит, и уписывает за обе щеки.
Да будет тебе, отец! не выдерживает Кряунене. Мало ли Андрюс работал у Маркаускасов? Не такая уж чужая ему эта земля, чтоб с легким сердцем отдать
Кряуна злобно косится на жену, но тут дочка подбавляет жару:
Дали землю и отбирают. Не успел Андрюс пожить человек человеком, и все псу под хвост
Будто я что говорю! закатывает глаза Кряуна. Тяжело Андрюсу, ой как тяжело.
Вот-вот успокаивается Андрюс.
Выпьем!
Выпьем. А то всех в кучу сгонят, и шабаш.
А мы и в шабаш будем самогонку гнать. Пить будем, Андрюс, как еще никогда не пили.
Говоришь, все равно будем пить?
Будем, Андрюс! Что нам останется делать-то? Все заберут, подчистую. Мертвую пить будем!
Хохочут мужчины, опрокидывают по стопке, налегают на закуску. И замолкают, как будто поговорили по душам, все сказали и теперь каждый думает свое. Но у Андрюса все равно сердце не на месте. «Для старых хозяев я все равно батрак, думает он. Не говорят в лицо, но я-то знаю, им не по нутру, что мне такой хутор достался, да скотина, да земля Все теперь мое! Дай срок, я бы им показал, этим хозяевам, что и я с ними под одну масть!»
Кряуна вдруг поднимает голову и резко спрашивает у дочки:
Амбар заперла?
Заперла. Ключ на полке.
Запор проверила?
Проверила.
Надо было плечом поддать!
Да хватит тебе, отец
А вот случится что, и
За окном неожиданно раздается скрип шагов, и все застывают, забыв даже рты закрыть. Стук в дверь. Андрюс осторожно отодвигается от окна и тянется рукой к винтовке, прислоненной к стене.
Снова слышны шаги.
Сосед, открой! слышен за окном женский голос.
Тьфу! плюет Кряуна.
Вот холера! бросает в сердцах Андрюс.
Ты что, сосед, Скауджювене не узнаешь?
Чертова баба! Кряуна еще раз смачно сплевывает и выходит в сени.
Скауджювене, отдуваясь, вваливается в избу и шмякается на лавку. Лавка трещит под ее грузным телом. Но тут Скауджювене рядом с собой замечает винтовку и, проворно вскочив, несется к противоположной стене.
Давай к нам, за стол, соседка, зовет Кряуна.
Скауджювене трясет головой и все еще не может отдышаться. Все тело ее так и колышется; плечи, грудь и живот то вздымаются, то опускаются.
Что делать будем? наконец спрашивает она тоже, кажется, всем телом: и плечами, и грудью, и животом.
Кряуна смотрит на Андрюса, Андрюс на Кряуну, потом на Анеле, сидящую напротив него.
Выпей, Скауджювене, и не придется спрашивать. Кряуна сует соседке стопку, та подносит к губам, отхлебывает глоточек и морщится.
Сами жрите эту мерзость! Ну, так что завтра делать будем?
Завтра это завтра. Там видно будет.
И Валюкене говорит: «Завтра видно будет». А что там завтра будет видно-то? Нельзя ли сегодня сговориться? Так или так
Нет такого закона, чтоб силой заставлять, сразу ходит с туза Андрюс. Кто хочет, тот вступает, вот что!
А если подберут закон?
Нету!
Может, и твоя правда, Андрюс, я тоже такое слышала, соглашается Скауджювене. Да и как тут запишешься, коли Иду вот утром в молочный пункт, а на клене бумажка! Во-он такими буквами: «Если в колхоз собрался, справь себе крест». Вы слышите: «справь себе крест»