Пошумели:
Правильно!.. Она не комсомолка, что с ней сделаешь!.. Свидетельство о болезни есть... Это порицание ей что с гуся вода!.. Обман и выверты! Ей лишь бы своего добиться!..
Порицание вынесли. Оно, видимо, не отяготило Вельду, вышедшую из аудитории первой, легкими шагами. Второй ушла Сильвия Александровна. Остальные не торопилисьвозможно, порицали за дверью непрошеного и неумелого защитника.
Вернувшись на кафедру, Сильвия Александровна, усталая, недоумевающая, тоже порицала себя. Часть собрания, по существу, прошла без нее. Как же она должна была поступить, услышав о выходке Вельды? Кому-то дать отпор, кого-то направить, к чему-то подвести. А ее эта неожиданность выбила из колеи. И неясно, недосказано, что именно случилось на вечеринке. Странноведь там были Гатеев и Астаров, что же они-то?.. Голова разбаливается... и эти пуговки-кнопки мельтешат перед глазами. Да ну, вовсе и не было у него так много пуговиц, просто показалось, и разыгралась фантазия. Обыкновенный студент, четверка по русскому языку...
В дверь постучались. Сильвия Александровна не откликнулась. Что там стучать, входите, если есть охота войти в эту пустую комнату, потому что Сильвия Реканди сейчас не в счет. Так себе сидит здесь и правит тетрадки и ни в чем не принимает участия.
Постучали еще рази вошел Томсон.
В чем дело?спросила Сильвия Александровна, выдержав паузу.
Он ответил, тоже помедля и старательно выговаривая русские слова:
Одиночная девушка плачет в погребе.
Какая девушка? В погребе!..
В подвале, где лаборатория, Вельда.
Сильвия Александровна сказала нарочито сухо:
Возможно. У этой одинокой девушки есть причины плакать.
Да, я так и хотел сказать, что она там одинокая и плачет.
Что же я могу сделать? Утешьте ее.
Томсон помолчал и вымолвил:
Она, может быть, в самом деле нездорова.
А зачем вы мне об этом сообщаете, товарищ Томсон? Она ведь собирается в больницу.
Томсон обвел взглядом Сильвию Александровну, точно измеряя степень ее бесчувственности, и сказал:
Пожалуйста, пойдите к ней.
Когда дверь за ним закрылась, Сильвия Александровна сжала виски, но, не выжав ни одной толковой мысли, бросила ручку на тетрадь и быстро пошла вниз, в подвальное помещение.
На последней ступеньке споткнулась и чуть не упала; сердясь, едва нащупала выключатель. Наконец зажглась чахлая лампочка на потолке и осветила нижний коридор. У дверей фонетической лаборатории стояла Вельда, неудобно прислонившись головой к филенке, точно она только что ударилась лбом об эту доску и так и застыла.
Почему вы плачете, Вельда?заговорила Сильвия Александровна, глядя на руку девушки, судорожно стиснувшую платочек.Вернее, зачем вы плачете? Надо кое-что переделать. Нельзя вступать с миром только в самые несложные отношения: выучить, что нужно для экзамена, отбиться от неприятной работы, выпить, чтобы было весело...
Вельда отвернулась и со злостью крикнула:
Со мной лучше сейчас не разговаривать!
Подавив раздражение, Сильвия Александровна укорила ее, как ребенка:
Ну, разве можно так отвечать!
Значит, можно!
Сильвия Александровна сделала шаг к лестнице, но Вельда вдруг бросилась к ней:
Не уходите! Я не могу жить!.. Почему мне не верят?
Да так получается. Могли же вы в колхозе сказать мне о болезни.
Я стыдилась... я стыдилась сказать правду.
Как можно стыдиться болезни?
На заплаканном лице Вельды появилась гримаса.
У меня женская болезнь. Я не могу им сказать, они подумают, я развратная, а я простудилась, и все. А они не поверят, они жестокие!..
Тише, Вельда! Вы вылечитесь, не горюйте... Вам не верят? Вот из-за этого, правда, стоит поплакать. Поплачьте и... Да что там, вы же отлично знаете, где причина.
Подумаешь!огрызнулась Вельда.Я никогда не вру для развлечения, всякий защищается, как умеет!
Защищается?..протянула Сильвия Александровна.Что ж, до свиданья, продолжайте плакать.
Придется продолжать,с недоброй усмешкой сказала Вельда.Мои милые друзья уж постараются оставить меня без стипендии. Иначе никак нельзя! Я же там весь колхоз развратила своим купальником... Весь этикет в амбаре развалился!
А вы, значит, против этикета? Почему же вы сейчас вытираете слезы платочком? Он совсем мокрый, утирайтесь подолом.
Ничего с ними не сталось от моих трусиков!упрямо повторила Вельда.
Все-таки неловко и... глупо. Вы нарочно добивались сенсации?
Не скажу я вам больше ничего!Вельда, вспыхнув снова, с сердцем швырнула платочек на пол.Эти же лицемеры на пляже догола раздеваются. Хитрые! Побоялись вынести мне порицание за купальник! Они это нарочно замяли, чтобы протокол не загорелся на этом месте и чтобы им самим не нагорело за такую вечеринку!..Она злобно засмеялась.Мораль!..
Пойдемте-ка, Вельда, из этого подвала,сказала Сильвия Александровна.На пляж тоже не стоит ходить в одном фиговом листке. Мораль моралью, а есть что-то смешное и жалкое в нарочитом оголении...Вельда посмотрела на нее, искренне недоумевая. Слезы смыли пудру и грим, лицо сейчас было простым и милым, и Сильвии Александровне вспомнился тут один деревенский Нечистый,когда его прогнали с его горы, он ушел с проклятием: «Пусть на селе волы не растут и пусть девичий стыд пропадом пропадет!..»
19
Семестр потянулся дальше, угнетая Сильвию будничностью, какой-то прошлогодней, затхлой будничностью. Прошлогодние звонки, прошлогодние студенты, прошлогодние ошибки в тетрадях, разговоры на кафедре, шуточки Давида Марковича.
Тот смешной крохотный бунт, который заставил декана Онти вскочить с кресла, очевидно, не будет иметь никаких последствий. Все останется на местеи Тамара Леонидовна, и она, Сильвия, и декан в своем кресле, и оскомина от статьи, и чепуха в тетрадях, И Гатеев, как ни странно, тоже вернулся в прошлый год, когда его здесь не было. Ходит, конечно, по коридору, сидит на кафедре, говорит о чистоте языка, но все так, будто его по телевизору показывают. Об уроках и не заикнулся. Словом, вернулось прошлогоднее унылое нечто, которому и названия не приберешь. Человек сам плетет его для себя каждый день потихоньку-помаленьку и слишком поздно замечает, что оно, нечто, цепко держит его, и не выпускает, и заставляет кружиться, и не дает выплыть из какого-то мутного раствора.
В этом растворе созрело небольшое событиепосещение лекции Нины Васильевны по приказу заведующего.
Идти собрались Сильвия с Белецким вдвоем, но Гатеев в последнюю минуту тоже присоединился, и очень охотно.
Если услышите неподобное, пропустите мимо ушей,напутствовала их Муся.
А будет неподобное?засмеялся Гатеев.
Будет, будет... Но вы не давайте лишних козырей Касимовой. Ваш подвиг, Сильвия, кажется, не принес плодов.
Надоели вы с подвигом...пробормотала Сильвия.
Кишка тонка у нашего декана,вздохнула Муся.На Тамару Леонидовну надо бы проректора напустить. Да страшновато: он сидит-сидит, а если уж сдвинешь, так намнет бока и правому и виноватому...
Извините, маркиза, я перебью вашу изысканную речь,сказал Белецкий.Нам пора идти, оревуар... В одиннадцатую, Сильвия Александровна?..
Одиннадцатая аудитория была пристанищем четвертого курса русистов. Найти ее было легко по невероятному шуму и крикамэто курс обсуждал свои текущие дела. Когда вошли преподаватели, шум прекратился не сразу, он затихал волнообразно. Наконец очнулись все, кое-кто даже крякнул в виде приветствия. Справа, у вешалки, опоздавшие сваливали куда попало пальто и макинтоши, потом, будто из-под макинтошей, показалась и Нина Васильевна. Видимо, ее слегка примяли, но лекцию она начала, нежно улыбаясь.
Нежная улыбка мало вязалась с темой («Морфологические процессы»), слушатели, еще не угомонившиеся, тоже не располагали к нежности. Но минут через пять четвертый курс удивил Сильвию: все, кроме троих, слушали и записывали так сосредоточенно, точно и не они только что сотрясали аудиторию.
А вот этих троих у стены следовало бы выставить за дверь: потягиваются, глаза рыбьи, чешут за ушами. Пари можно держатьгде-то провалились и решили стать русистами.
Аркадию Викторовичу все равно кого принимать. Есть место, пожалуйте. Он сноб, для него студенты серая масса, из которой он выделяет одного-двух и носится с ними, заражает собственным самомнением, а остальным заполняет зачетки, лишь бы отделаться. И плодятся у него новые Тамары Леонидовны...
Как медленно, однако, идет время, когда не сама работаешь. У Нины Васильевны несносная манера: подает свои морфемы под сладким соусом... «Морфемы, которые являются конструктивными элементами слов, мы называем продуктивными морфемами!..» Ну, зачем такую фразу произносить, умиляясь и поднимая глаза к небу? Смешно. Но, кажется, оба ученых мужа этого не улавливают. Белецкий пристойно скучает, Гатеев... да ну, не буду я на него смотреть.
Морфема, морфема...в последний раз задушевно пропела Нина Васильевна, и звонок заглушил ее патетический вздох.
Четвертый курс с воплями исторгся из аудитории.
В воздухе стояли густые филологические излучениятак выразился Давид Маркович и открыл окно.
Вам не понравилось, товарищи?нервно спрашивала Нина Васильевна.Алексей Павлович, вам не понравилось? Я вас так боюсь!
Гатеев медлил с ответом, отозвался Давид Маркович, но поговорил несколько неопределеннообсахаренные морфемы, кажется, его тоже утомили.
Я боюсь, я очень боюсь...повторяла Нина Васильевна, не сводя молящего взора с Гатеева.
Чего же вы боитесь,холодновато сказала Сильвия,все в порядке.
Всегда, всегда волнуюсь при чужих, а тем более теперь...
Да мы не чужие,мягко заметил Гатеев.
Нина Васильевна трогательно покраснела.
Я чувствую, не то у меня, не так. Ошибка в чем-то...лепетала она.Эта жуткая статья, во мне что-то остановилось от нее, сломалось!.. Я хотела не только о морфемах, я всегда хочу излить самое дорогое. .. Чтобы они полюбили эту дисциплину...
Она говорила будто и искренне, но слушать было тяжело; слова, сходившие с ее влажных губ, казались тоже влажными, и влажные глаза молили о пощаде,и, к сожалению, мольба относилась не к морфемам. Сильвия могла бы поклясться, что... Вот и не надо клясться: Алексей Павлович взял ее за руку и начал успокаивать.
Вы не волнуйтесь, Нина Васильевна...Он отпустил ее руку, и рука слабо упала, как у больной.Если и была ошибка, то только в тоне. Нужно немножко суше, деловитее...
Понимаю, я вас хорошо понимаю,уверяла Нина Васильевна,неправильный тон у меня от волнения. Настроение ужасное, хотя я уже смирилась со своей судьбой...
Брезгливая гримаса скользнула по лицу Гатеева, но он только ласково попросил:
Пожалуйста... пожалуйста, не говорите «смирилась с судьбой», говорите: «примирилась». У меня, видите ли, идиосинкразия. Если в книге вижу что-нибудь этакое, у меня всегда зубы скрипят. Я могу укусить автора!
Не буду, не буду,смущенно обещала Нина Васильевна,а то вы и меня укусите! Может быть, я и на лекции?.. Мне так трудно следить за собой, когда я увлекаюсь! Мне хочется зажечь своих студентов, я хочу отражаться в их душе...
Да было бы в чем отражаться,слегка перебил Давид Маркович,всем же давно известно, что у студентов не душа, а пар.
Зачем надо мной смеяться...обиделась Нина Васильевна.Я и так еле на ногах держусь. Уйдите, пожалуйста, на минутку, я сейчас...
Вышли в коридор.
Подождем здесь, пусть успокоится,сказал Гатеев.А отзыв напишем все вместе? Я рад, что не придется врать, в общем все было приемлемо.
А вы готовы были соврать?невинно спросила Сильвия.
Готов!Он засмеялся.В пику вашему продекану.
Он и ваш, кстати.
К величайшему сожалению!..
Нина Васильевна все еще не выходила из аудитории.
Стоит ли ждать,сказал Давид Маркович.Очень уж сердобольная комиссия...
Да ведь она в самом деле мучится,возразил Гатеев.
Это так,согласился Давид Маркович,но Нина Васильевна самой природой уготована для мучений. Сколько ее помню, она всегда «переживает».
Сказав это, он заложил руки за спину и удалился.
Опять муха в супе!с отвращением проговорил Гатеев.Переживает!.. Удивляюсь Давиду Марковичу.
Давид Маркович шутя! Как вы не понимаете!..вспылила Сильвия,Да и ничего особенного, все говорят «переживать»!
Да, да, переживают, бедняги, без прямого дополнения Что же поделаешь! Под дружным напором невежд все будет канонизировано, будем и переживать, и обратно кушать, и одевать пальтухи, а академикам останется только записать все в словари и «смириться с судьбой»... Тьфу!.. Но у вас, Сильвия Александровна, тоже какой-то переживательный вид. Что? Простуда? Колхоз?
Ну, колхоз... Я и дома картошку копала. Это у вас папа профессор, мама доцент, тетя пианистка.
Почти правильно,усмехнулся он.Догадались же!
Нетрудно догадаться, вам и мешка было не завязать: веревочка убегает, картошка прыгает вон...
Клевета! Я такой ловкий!..Он взглянул на дверь аудитории.Плачет она там, что ли... А знаете, меня очень тянет пойти на лекцию Тамары Леонидовны. Воображаю, какая это прелесть! Она у историков читает?.. Пойти бы с Белецким, потом показать ее ректору. По-моему, о ней не рассказывать надо, а просто показать. Странно, что студенты не протестуют, интересно и с ними поговорить... Да мне как-то пока неловко выступать в роли «молодого энтузиаста»приехал и одним махом навел порядок...Он вдруг помрачнел.Я все еще чувствую себя здесь, точно в вагоне. Кругом случайные попутчики...Он тронул ее руку, что бесспорно должно было означать: «...кроме вас...», но Сильвия не поверила.Думаю, это скоро пройдет, это чувство неприкаянности... Вы смотрите на меня так укоризненно! А я уже себе купил учебник эстонского языка...
И сами засмеялись!сказала Сильвия.Видно, покупка очень помогает... Ага, идет Нина Васильевна!..
Заплаканная Нина Васильевна сразу отвлекла все внимание Гатеева, и Сильвия пожалела, что не ушла раньше. Впрочем, можно и сейчас...
На улице афиши звали ее в кино на «Девушку-джигита», в театр на «Случай с Андресом Лапетеусом», приглашали на лекцию «Достижения женщины в легкой атлетике», на доклад «Будущее энергетики»... Улицы казались длинными, время тянулось. Вот еще: концерт, выставка, вечер молодых поэтов. А вот и научное: «Средний глазприемник ультрафиолетового излучения». Правда, у членистоногих, но все-таки соблазнительно. Средний глазэто интригует Сильвия оглянулась и вдруг увидела обыкновенным боковым глазом, что по тротуару на другой стороне идет Гатеев. Она круто повернулась и вошла в кафе.
Было дымно, пожилые дамы за столиками жевали ватрушки, это действовало успокоительно. Но, к сожалению, к Сильвии тотчас же подсела знакомая. Дама эта обладала редкостным даромговорить о веревке в доме повешенного. Красавицу она спрашивала, скоро ли у той будут внуки, с бодрой старушкой заводила речь о загробной жизни, больному описывала операции со смертельным исходом,и все не со зла, а из теплого сочувствия.
Господь умудрил ее и сейчас:
У вас неприятности? Бедная! Даже морщинок под глазами прибавилось. У меня тоже адские неприятности, я вам потом расскажу...Отхлебнув кофе, она по непостижимому наитию опять ударила без промаха:Что там ваш новый доцент поделывает? Говорят, в газете было напечатано, что он за студентками ухаживает... Сливки-то кисловатые, замечаете?.. Или это про Белецкого было напечатано, да все равно и про него напечатают. Вчера иду, а он с этой воблой... От таких сливок безусловно расстроится желудок, замечаете? Говорят, надо дышать, как иоги. А что толку. Дышишь, дышишь, а тебя ежеминутно отравляют... Да, а скажите, как с вашим увольнением? Это же просто несчастье, эти газеты... Куда же вы, милая, куда?.. Берегите сердце, вам уже не семнадцать лет, чтоб так вскакивать! Ну, до свиданья, до свиданья! Заходите...
20
Кая сидела, держа книгу на коленях, и смотрела на картинку над изголовьем своей кровати. Нарисовано там голое дерево, сразу не додумаешься, какое,кажется, береза, потому что ветки его все-таки напоминали березовые розги. Картинку Кая повесила, вернувшись из колхоза, и глядела на нее так часто и в такой меланхолии, что Фаине уже не раз хотелось выкинуть эти розги за окошко.