Надо немедленно взять «Вопросы литературы», прочесть последние статьи о фольклоре. Вообще надо подтянуться, летом она ничего не читала... Новый руководитель. Пожалуй, это приятно, а то Аркадий Викторович очень уж равнодушен к фольклору. А может быть, этот еще хуже? Явится пересушенный доцент и скажет, полистав рукопись: «Это что за отсебятина, товарищ Кострова? Вы должны подтвердить свои мнения ссылками на авторитетные источники. И не забывайте ставить кавычки...»
Принеся журналы, Фаина села на привычное место и занялась статьями. Здесь хорошо работается, в маленькой семинарской библиотеке. Светло, тихо. Филологи молча сидят за столамисомнительный факультет, как видно, принимает свое дело всерьез. Шелестят страницы, поскрипывают перья. И Фаина, усмехаясь, подумала, что и душа у нее успокаивается здесь, шелестя и чуточку поскрипывая.
2
Сильвия Александровна смутилась, услышав, что доцент Гатеев уже приехал, хотя и знала, что на днях он приедет. Она нарочно уронила карандаш, и, кажется, заведующий ее смущения не заметил. Все же, вспоминая эту минуту, она и вечером, у себя дома, ощущала неловкость.
Алексей Павлович Гатеев... Сколько же прошло лет? Десять? Одиннадцать? Во всяком случае в то время была она легким и, вероятно, легкомысленным существом, совсем не похожим на почтенную (да, к сожалению, именно почтенную!) преподавательницу русского языка в весьма почтенном учреждении. Теперь ей тридцать лет, теперь она вдова (уже в одном этом слове есть что-то старческое и убогое!), и жить ей уже не так легко, как тогда... Подумать тольков тот год она умела преподавать решительно все предметы во всех четырех классах Раннаской школы и нисколько не сомневалась в своей учености...
Поднявшись с дивана, Сильвия отыскала в столе альбом. Вот здесь, на маленьком снимке, жмурясь от солнца, смеются ее учениките самые, обученные решительно всем предметам. Среди них и она, в пестром мотыльковом платье, и тоже смеется. А внизу еще два снимкана одном лодка в морском заливчике, на другом скамья под кленом. Ни в лодке, ни на скамье никого нет, пусто: Сильвия сделала эти снимки позднее, когда из поселка Ранна уже уехал человек, дремавший, бывало, в этой лодке над поплавками или сидевший с книгой на этой скамье. Его карточки у Сильвии нет, он не раздавал своих портретов случайным знакомым... Лицо его казалось иногда надменным и презрительныму него был странный профиль: и горбоносый и точно немножко приплюснутый. Но когда он смотрел прямо в глаза, то общее выражение становилось слишком даже покладистым, и Сильвия, сердясь, нарочно уверяла себя, что он похож тогда на младенца: у маленьких детей бывает такой невнимательно-веселый взгляд. Но беда в том, что она придумывала это (и многое другое) с досады на его невнимательность, на непонятные настроения, на те минуты, когда он в рассеянности путал имена девушек в пестрых платьях... Беда в том, что врезалась в память эта скамейка под кленом, и слишком долго обжигал руки этот наивный альбом, и... и мужу она так ничего и не сказала.
А и нечего было говорить. Жил на даче в Ранна некто Гатеев, писал диссертацию, заходил иногда в школу поболтать с молодыми учительницами, любил пошутить с самой глупенькойс Сильвией Реканди. Один раз за столом незаметно поцеловал ее при всех, шепнув на ухо пустяковое слово, которое можно было сказать и вслух. Вероятно, и это случилось по рассеянности.
Поздно осенью, в конце октября, он уехалзащищать диссертацию. Прощаясь, улыбнулся: приезжайте в Ленинград, Сильвия Очень милое приглашение. Любопытно, за чем бы она поехала? Уж не за ответом ли на открытку, которую она (ах, дурочка!) послала ему в его университет. Ну, к счастью, хватило ума не бежать на вокзал за билетом. И все же долго, до нелепости долго ждала она ответа на эту бедную открытку.
Да, она ничего не сказала мужу. И альбом зачем-то прятала от него.
Хмурясь, Сильвия сунула альбом в ящик. Снова легла на диван, взяв книгу... Напраснокто будет читать в такой вечер? Но лишним мыслям нельзя давать волю. Сегодня полагалось бы подумать о пятом курсе, и, если человек не тряпка, он и начнет сейчас думать именно о пятом курсе.
В восемь часов утра на пороге аудитории появился заведующий. Что Аркадий Викторович потревожил себя в такую рань и пришел без предупреждения, это бы еще ничего, это его право. Но почему студенты знали о его приходе заранее? Несомненно, они знали, мало тогодержали себя так, точно у них с Аркадием Викторовичем тайный сговор... А при разборе ошибок стали пожимать плечами и притворяться несчастными детками, и все велось к одномуони безграмотны оттого, что их плохо учат.
Потом на кафедре был разговор с Аркадием Викторовичем, но он ведь не в состоянии сказать прямо, чем он недоволен. Мямлил, мямлил, потирал руки и кончил все многоточием: занятия поручены ей, следовательно...
Следовательно, она и отвечает за то, что студенты дошли до пятого курса и не умеют писать папу-маму? Очень остроумно, главноенайти виноватого.
Но что за народец эти студенты! Живешь с ними, каждый день видишь ясные глаза, милые улыбкии вдруг все обрывается, перед тобой жесткие чужие физиономии. Стоит лишь возникнуть вопросу о чем-то «своем»о своих зачетах, о своих отметках, о своей стипендии, и они уже расчищают себе дорогу локтями. Это они узнали, что весной будет контрольный диктант и их могут не допустить к экзаменам,вот и пошла в ход школярская техника: свалить с себя ответственность и как-нибудь отвертеться!..
Диктант этот надо устраивать при поступлении. Да и без диктанта видно, кого мы принимаем,в сочинениях полно ошибок. А на пятом курсе хватаемся за голову...
В прихожей позвонили. Сильвия, вскочив, взглянула на часы. Одиннадцать! Это же Давид Маркович и Муся, сейчас надо идти с ними в общежитиепроверять вечернюю нравственность студентов
Давид Маркович вошел, прихрамывая, но, как всегда, с блескому него блестели каштановые волосы, блестела проседь в них, блестели глаза, зубы. Полная и румяная Мария Андреевна, которую вся кафедра звала Мусей, рядом с ним казалась тусклой.
Неужели вы спали!воскликнул Давид Маркович, сразу увидев смятую подушку и упавшую на ковер книгу.
Вовсе нет!
А почему же обличье у вас, извините, заспанное и в глазах неземная грусть?
Не умею веселиться без причины...
Господи, сколько презрения!.. Хотел бы я знать, почему человек, имеющий склонность уныло лежать на диване, всегда презирает людей веселого нрава? Лежит и, наверное, думает: ах, какой я содержательный и нешаблонныйу меня в душе все поперек!..
Кто лежит?лениво спросила Муся, поднимая книгу с ковра.Никогда не понимаю, что вы такое говорите...
Это не я говорю, это говорит Нил Синайский: «Унылой, читая книгу, часто зевает и клонится ко сну, потирает лицо, тянется, поднимая руки, и, отворотив глаза от книги, пристально смотрит в стену...»
Вот еще... какой-то Синайский... Одевайтесь скорее, Сильвия!
Сильвия быстро надела шляпу, запахнула на груди синий шелковый шарфик. Теперь еще сумочка, блокнот, не забыть ключ...
Сумочка на кресле,сказал Давид Маркович.Так что же с вами, Сильвия Александровна? Почему вы пристально смотрите на стену?
Что вы хотите знать, Давид Маркович?
Гм... Я все хочу знать. Я хочу знать, какой червь вас точит?
Пойдемте, пойдемте,торопила Муся.И так спать хочется, а тут еще черви...
Улица была сырая, туманная. Фонари светились тускло. Город менял очертания, казался чужим в этой неверной мгле.
Давиду Марковичу вздумалось закурить, огонечек вспыхнул у его лица, глаза блеснули.
Видел я сегодня нашего нового доцента.
Муся слегка оживилась:
Гатеева?
Именно Гатеева. Вы, Муся, сражаете меня своей проницательностью.
А какой он?
Бледно-серебристый.
Седо-ой?
Нет, Мусенька, не беспокойтесь. Еще не старый, но в бледных тонах... Аркадий Викторович шел с ним в деканат и обвивался вокруг него, как виноградная лоза.
Хочет очаровать,сказала Сильвия,это манера такая у него с новыми людьми. Впрочем, он и со своими любезен: утром с улыбочкой сделал мне выговор за то, что у него студенты неграмотные. Сам же их напринимал. Двадцать ошибок в сочинении, а он ставит четверкуза общую одаренность. Сидят теперь одаренные у меня и пишут детские упражнения... Надоело.
Давид Маркович бросил огонек в сырую тьму, удивился:
Странно. В первый раз слышу, чтобы кто-нибудь говорил «надоело» таким радостным голоском.
У Сильвии невольно поднялась рука подтянуть шарфик повыше, закутаться... Так-то вотрадость скорее спрячешь от себя, чем от других.
Часы на ратуше двойным ударом пробили половину. Здесь, в центре города, было люднее и светлее. Шумные прохожиесовсем не те, что днем,бродили по двое, по трое, кто-то насвистывал, кто-то громко добивался справедливости у стоянки такси, кто-то напевал, и не то чтобы все были пьяны, но казалось, что все под хмельком... Худощавый, немного узкоплечий, в пальто и шляпе туманного цвета, прошел совсем близко, остановился у книжной витрины за углом. Сердце так и екнуло... Ошибка, ошибка, не он.
Помешаем студентам в карты играть,зевнув, сказала Муся.
Ах, вздор какой!отозвалась Сильвия.Эти обходы просто унизительныидем ночью, стараемся застать врасплох, и не знаю, зачем...
Давида Марковича вдруг взорвало:
Вы не знаете, а я знаю! Иду, потому что жалею этих дураков, которые в карты дуются, беспутничают, водку пьют! Жалею, черт бы их побрал!..
Что вы бранитесь, Белецкий...проговорила Муся.Это еще вопрос, насколько карты вредны. Может, не вреднее, чем шахматы или шашки.
Бросьте вы, Мария Андреевна!
Студент должен быть бесплотным и безгрешным,иронически заметила Сильвия,и в корне отличаться от остального человечества...
А что вы предлагаете, Сильвия Александровна? Спокойно ждать, пока все человечество вместе со студентами станет совершеннее?.. Оставьте, ради бога! Копыта и когти сами собой исчезают очень медленно!..
Вы просто не в духе, Белецкий,перебила Муся,ни у нас, ни у студентов нет копыт и этих всяких... А если и есть, то незначительные рудименты. Студентобыкновенный индивидуум, и незачем так горячиться.
Индивидуум!..фыркнул Давид Маркович.Надо же!..
Муся, помахав на него рукой, мирно продолжала:
Они нормальные. Вы, Давид Маркович, как парторг, конечно, вспыхиваете правильно и в нужном направлении...
Правильно вспыхивающий парторгэто мне нравится, Муся. Сдаюсь.
И посещать их необходимо, чтобы не распускались, а если они пьянствуют, мы напишем в отчете, и деканат примет меры. Да эти и не пьянствуют, мы же к девушкам идем, там грехи девичьинапример, они постирушки делают, чулки сушат в комнате...
Стрип-ниб разучиваюттаким же постным тоном прибавил Белецкий.
Сейчас все узнаем,усмехнувшись, сказала Сильвия.Вон там, посмотрите, два окна светятся в высшей степени подозрительно.
Давид Маркович молча открыл калитку в чугунной ограде, и все взошли на крыльцо общежития.
3
Дверь отворила Фаина и сразу почувствовала себя ответственной за все, что комиссия застала в комнате. Собственно, придраться можно было только к поздним гостям: на кровати Каи, раскинувшись, лежала Вельда Саар, а за столиком возле кровати Лео Тейн играл в шахматы с Каей. Но что же тут плохого? Вельда, хоть и не спеша, спустила ноги на пол и пригладила космы, а шахматы, как-никак, игра, развивающая ум. Ксении Далматовой, к сожалению, не оказалось дома, но почему бы ей не пойти в театр. Зато вот она, Фаина Кострова, допоздна сидит за работой, фольклорные материалы раскиданы по столучего желать больше... Однако чувство неловкости так и витало в комнате номер двадцать третий.
Члены комиссии пытались вести себя добрыми друзьями, зашедшими на огонек. Белецкий поговорил о шахматах, Мария Андреевна о трещине в оконном стекле, а Сильвия Александровна поинтересовалась работой Фаины.
Вы собирали фольклор в Причудье? Давно?
Да,ответила Фаина, следя искоса за Вельдой, как бы та чего не выкинула.
Как называется ваша дипломная?
Я еще не совсем решила, посоветуюсь с руководителем.
Кажется, он уже и приехал...
Белецкий кашлянул не совсем естественно, и Фаина оглянулась на него. Ну что? Похлопывает шляпой по колену и будто бы смотрит на шахматную доску, над которой будто бы задумался Лео... Вот тоскавсе неестественно! И Сильвия Александровна, хотя и очень мила сейчас, даже нежна, но в фольклоре-то, в причудском, она все равно не смыслит ни синь-пороха, и напрасно она заглядывает в эту тетрадь со сказками...
Разговор кое-как плелся дальше без срывов, пока Мария Андреевна не спросила вдруг начальственно, в котором часу здесь ложатся спать. При этом вопросе Лео Тейн с кривой усмешкой опрокинул несколько фигур, а Кая нахмурилась.
Не всегда в одно время,ответила Фаина.
Вельда Саар, покачивая ногой, сказала:
А можно спросить, зачем в общежития ходят комиссии?
Давид Маркович внимательно посмотрел на неесперва на ее свежее дерзкое лицо, потом на ногу в чулке без туфли.
Познакомиться ближе со студентами, с их бытом,проговорил он.
Но что можно увидеть за полчаса?Вельда томно потянулась.Трещину в окне? А студенты на вид все одинаковы, за полчаса вы даже не отличите филолога от математика.
А между ними большая разница?
Огромная! Филологам надо было бы уже закрывать свою лавочку, если бы не математики.
Гм... А вы на математическом?
Второй курс, мои подшефные,не очень радостно сказала Сильвия Александровна.
Вельда рассмеялась:
Да, мы с Лео математики, но охотно общаемся с филологами. Лео учит играть в шахматы вот эту девушку, а я за него болею... Но разве это имеет значение для комиссии? И разве можно сразу постигнуть сущность того, что здесь происходит?
Фаина попробовала мигнуть Вельденельзя же так держать себя, но та только опять засмеялась.
Мы живем неплохо,вежливо сказала Кая (невежливо толкнув локтем Вельду).Только внизу два крана не действуют, по утрам большая очередь, а в коридоре печка дымит, и тогда у нас тоже дым. И... и у нас в двери замок испорчен.
Мария Андреевна деловито раскрыла блокнот:
Я запишу.
Записывали уже, два раза уже записывали...
О дверном замке просто следует заявить коменданту.
Мы говорили, он не реагирует.
Почему же?
На это, к огорчению Фаины, ответил Лео Тейн:
Он недавно женился на блондинкевероятно, потому.
В его замечание было вложено столько тихого нахальства, что даже Вельде стало чуточку неловко. Кая опять быстро заговорила на какую-то немудреную тему, пригодную для беседы с комиссией, Фаина ее поддержала, и визит на том закончился.
Едва лишь преподаватели скрылись за дверью, Вельда снова разлеглась на кровати и заиграла на губах марш.
Это я их выжила!
Ну и глупо! Зачем показывать себя невежами!сказала Кая.Видела, какое лицо было у Реканди?
Ах, она еще больше губы поджимает, когда на урок приходит. Да еще она теперь у нас шеф! Как будто математиков не хватило. Пускай бы шефствовала на своем факультете!..
Она же у вас преподает,сказала Кая.
Так ведь не математику, а русский язык!
Надоедная тетка...буркнул Тейн.
Кая возразила, ставя на место опрокинутые фигуры:
По-моему, она симпатичная... А если люди пришли в дом, можно с ними и поговорить.
Я и поговорила! Без меня была бы одна тоска: в коридоре дымит, на кухне сквозит...
Кая, двинув белую пешку, проговорила вполголоса:
Пожалуйста, перестань ворочать мои подушки.
Ах, ах, прошу прощенья! Вот твои благородные подушки, я ухожу! Пойдем, Лео!
Хочу доиграть партию,сказал Тейн, помедлив.
Неужели? Ну, еще раз прошу прощенья!И Вельда, надутая, схватила пальто и убежала.
Кая беспокойно посмотрела на дверь, словно собираясь побежать вслед, но каблучки Вельды постукивали уже далеко, в конце коридора.
Так у тебя тура полетит...сказал Тейн.
Стало тихо. Фаина поморщилась, косясь на острый профиль снова замершего над доской Тейнадо каких же пор он собирается просидеть?и взяла свернутые в трубку листы с последними записями, сделанными нынче летом.