Скоро он совсем освоился в классе. Особых обид ни от кого больше не было. Пробовали дразнить «шумовкой»не прижилось: шумовка маленькая, круглая, а онвон какой. Только один раз вышла неприятность, когда Гриша невзначай сказал «засень» вместо «солнце заходит».
Ух, как тогда все обрадовались, закричали хором:
Засень! Засень!
Он привык к этому слову с детства, а в городе оно почему-то не годилось.
Покраснев, он выбежал в коридор, за ним летели мальчишкис добрый десятокс криками:
Засень!
И вдруг весь этот табун наткнулся на Арямова. Федор Иванович расставил навстречу толпе большие свои рукина всех хватилои спросил весело:
Что происходит?
Шумов говорит «засень». Он говорит «постен»!
Арямов поглядел на расстроенное лицо Гриши, на ликующих вокруг него мальчишек и, улыбнувшись, сказал:
Только-то и всего? Милый, глупый народ! Разойдись в разные стороны.
А Гришу удержал за руку, пошел не спеша с ним вместе по коридору.
Ты из каких краев, Шумов?
Из «Затишья» Это под Режицей.
А отец, дед твой где раньше жили?
Отецсо мной. А дед про деда говорили, что он у Белого моря жил, в скиту где-то.
Понятно: староверы, из поморов. Вот оттуда и «засень»: старина-матушка! Ну что ж: «сень». «Лесов таинственная сень» А на товарищей не сердисьони ж это не со зла.
Он привел Гришу к самым дверям приготовительного класса, поглядел еще немножко на него, поглядел на других мальчишек, молча сгрудившихся у порога, и ушел.
Тогда все накинулись на Гришу:
Что он говорил? Откуда он тебя знает?
Да уж знает! многозначительно ответил Гриша. Мы с ним знакомы малость.
Недавние преследователи глядели теперь на Гришу Шумова с уважением: знаком с Арямовым!
К Федору Ивановичу у учеников младших классов было отношение особоекак к человеку, занятому делами загадочными. Он преподавал только в старших классах, и предмет его назывался «космография». Даже название было непонятным.
Гришу постепенно перестали дразнить, он стал своим в классе, заняв там далеко не последнее место. За ним прочно укрепилась слава смельчака и силача. Вот как это произошло. Однажды к нему подошел Дерябин и спросил хмуро:
Хочешь попробовать на кулачки?
Отчего ж не попробовать! ответил Гриша.
На большой перемене они отправились в первый класс. Опытный Дерябин поставил у порога Никаноркинасторожить; если вдали покажется надзиратель, Никаноркин должен был крикнуть: «Зекс!»
Это был условный сторожевой крик, предупреждающий об опасности.
Бойцы стали в углу у окна, их со всех сторон окружили ученики первого и приготовительного классов, на этот раз сосредоточенно молчаливые. Правило было только одно: не бить по лицу и под сердце.
Гриша ударил первый. Дерябин крякнул и для устрашения поплевал на кулак; пока он плевал, Гриша, не ожидая, нанес новый удар, а дерябинский кулак ловко отшвырнул левым локтем.
А, ты так! Дерябин разъярился, ударил наотмашь, Гриша быстро нагнулсяудар скользнул мимо.
После этого противники замолотили друг друга так часто, что зрители потеряли счет ударам.
Бились долго.
Наконец Дерябин сказал:
Хватит.
И отошел в сторону с несчастным лицом.
С порога послышалось звонкое:
Зекс!
В коридоре показался надзиратель, и все разошлись, оборачиваясь, кидая на Гришу лестные для него взгляды.
На следующий день Дерябин снова подошел к Шумову, расстегнул свою куртку и, подняв рубашку, объявил, словно хвастаясь:
Весь рябой!
И в самом деле: грудь его была усеяна сизо-багровыми синяками.
У тебя не руки, а железные крюки, с тобой дратьсяпоскучаешь после.
Гриша молчал с достойной скромностью.
Дерябин застегнулся, оглядел Шумова, словно оценивая его со всех сторон, и спросил:
Тайну умеешь хранить?
Умею.
Хочешь, я тебе скажу одну вещь?
Скажи!
Только ты меня не выдавай.
Не выдам.
Идем!
Дерябин повлек Гришу в гимнастический зал. Это была длинная комната, похожая на широкий коридор; белый холодный свет лился сюда из огромных, закругленных вверху окон. Голландские изразцовые печи не могли, видно, нагреть зал, и здесь, пожалуй, было не теплей, чем на улице. Трое параллельных брусьев, обшитая кожей «кобыла» для прыжков, турник и лестницы помещались в дальнем углу зала. Видно, предстоял урок гимнастикирослые шестиклассники толпились вокруг брусьев, сняв, несмотря на холод, куртки.
Укрывшись вместе с Гришей за их спинами, Дерябин, должно быть, почувствовал себя в безопасности и начал рассказывать, все время, впрочем, беспокойно оглядываясь (опасность грозила не со стороны гимнастовте настолько презирали первоклассников и приготовишек, что сочли бы за большой урон своей чести вслушиваться в их разговоры, опасаться приходилось своего братаодноклассников). И, все время вертя головой, Дерябин говорил на всякий случай вполголоса.
Оказывается, в третьем классе ребята в страшной тайне затеяли новую игру. На большой перемене они ставят по пятаку на того педагога, который, по соображению игрока, может первым выйти после звонка из учительской.
Ну, как на бегах. Понятно?
Понятно, ответил Гриша, хотя о бегах имел представление самое смутное.
Охотней всего ставят на ксендза Делюляв свои дни он чуть ли не всегда первым отправляется на урок, заметая пол длинной, как юбка, сутаной и сладко улыбаясь во все стороны, даже если вблизи негоодни голые стены. Хорош еще Пал Палычредко запаздывает.
Это лысенький, с кудерьками вокруг лысины? Со стеклышками? Мухин.
Ну да. А уж на попа, я тебе скажу, ставитьпросто гроб! Поздней всех выползает.
А пятаки зачем?
Можно и по три копейки. Наконец, по копейке можно.
Да зачем все-таки?
Дерябин оглянулся по сторонам и прошептал:
То-та-ли-за-тор. Понял?
Гриша ничего не понял, но кивнул головой, чтобы не уронить себя в глазах человека, которыйпусть побежденный в боюбыл все-таки куда старше его.
Можно и по копейке. Третьеклассниките ставят по пятаку. Деньги собирают в кучу, кладут на подоконник. Скажем, ты поставил пятак на Голотского. Иура! Голотский раньше всех вышел после звонка в коридор. Значит, ты и забираешь всю кучу. Если на Голотского ставили двое, стало быть, делите выигрыш пополам Нет, на инспектора двое не поставят, сказал, подумав с минутку, Дерябин, а на ксендза желающих много. Я вот все и думаю: если в третьем классе так играют, почему нельзя в первом?
А в приготовительном?
В приготовительном нет, там не выйдет.
Почему?
Надо, чтоб в классе все ребята хорошо знали друг друга. Надо прожить вместе, ну, хоть зиму. А разве ты всех знаешь у себя в приготовительном? Можешь за любого поручиться? Руку отдать на отсечение?
Как эторуку на отсечение?
А так: если выдаст тот, за кого ты поручился, тебе полагается отсечь руку прочь, начисто! Понял?
Понял.
Теперь слушай. Иные ребята третьеклассники выигрывают по рублю. По ру-ублю! протянул Дерябин, и глаза у него заблестели. Чуешь, до чего это стоящее дело? Чуешь? Щеки у Дерябина пылали.
Гришу рассказ об игре с пятаками не очень увлек, и он отозвался больше из вежливости:
Чую.
Иникому ни слова! Как только я налажу все это у себя в классеа я уж добьюсь, налажу, приходи тогда к нам. Наши мальцы-первоклассники про тебя уж знают, пустят Были б деньгидело пойдет!
8
Нет, не было денег у Гриши. И изобретенная третьеклассниками игра мало его интересовала. Дома (если можно было сказать «дома» про квартиру Белковой) он забывал и о Дерябине, и о Никаноркине, и о Довгелло и даже о Стрелецком, о своем долге ему.
Вечером он часто оставался один: франтоватый Лехович уходил куда-то, захватив с собой стеккороткую палочку с кожаной петлей на концеи надев чуть набок особого фасона «кавалерийскую» фуражку. Зыбин чаще всего возвращался только к ночи, а Жмиль вообще в счет не шел, до того был тих.
Гриша садился тогда к окну, за которым ярко тлел над черными крышами поздний закат, и начинал думать о том, что сейчас делается дома. А где это«дома»? Он знал только адрес, написанный на бумажке очень крупно отцовской рукой: «Местечко Прейли, усадьба г-на Шадурского». И знал, что это очень далеко, надо ехать по железной дороге, а потом еще на лошадях. Илипешком.
Он вспоминал материнскую руку, чуть жесткую, не часто она гладила его голову, вспоминал отца, и маленького Ефимку, и бабушку И тяжкая тоска медленно, больно, глубоко входила в сердце.
Когда становилось совсем темно, приходила кухарка Настя, зажигала, зевая, пахучую керосиновую лампу и уходила.
А тоскливое чувство заброшенностичувство, которое он тогда и назвать не сумел быоставалось с ним: словно совсем один жил он теперь, безрадостно, на горькой и пустой земле
В один из таких вечеров он пристроился поближе к тусклой лампе и принялся за книгу, полученную от Вячеслава Довгелло.
Через час он забыл обо всем окружавшем его. Будто молния озарила перед ним мир, ему неведомый, людей необыкновенных!
Воины-герои в живописных одеждах, храбрые «лыцари» бились с врагом, не щадя жизни, отдавая могучие свои сердца любимой отчизне Гриша слышал их речи, не все слова понимал, но он слышал ихпод лязг кривых сабель, среди блеска копий. И дым пожарищ грозно подымался к небу, и Гриша сам был там, вместе с воинами, иначе разве увидал бы он так близко, так ясно Тараса и Остапа?
Книгу эту он читал много дней подряд. В классе он теперь сидел до того задумчивый, что Голотский спросил его с участием:
Живот болит, что ли?
Кругом захихикали, но и это его не задело.
После урока его ласково поймал за руку Виктор Аполлонович, отвел в сторону и промурлыкал мелодично:
За тобой, голубчик, долг. Ты помнишь?
А, да, словно проснувшись, сказал Гриша.
Помнишь? Прошло уж достаточно времени Ну хорошо, дружок, я еще подожду.
Нет, и эта зловещая ласковость надзирателя не могла отвлечь Гришу от его мыслей.
В первое же воскресенье он сказался больным, лег в постель и опять взялся за полюбившуюся ему книгу.
Какие люди жили на свете, какие люди! А может быть, и сейчас где-то живут они?.. И живо товарищество?
«Хочется мне вам сказать, панове, что такое есть наше товарищество Нет уз святее товарищества!.. Бывали и в других землях товарищи, но таких, как в Русской земле, не было таких товарищей».
Как нужно Грише такое товарищество, такая беззаветная, верная дружба!
Он читал до вечера. И когда кончил, перевернул последнюю страницу, заплакал.
Он был один в комнате и не стыдился своих слез.
Не ходить ему по земле с кривой саблей на боку, в широкихс Черное морешароварах, не летать птицей на лихом коне, не врубаться смело в ряды врагов.
Вот она, его участь: постылая комната с оборванными, в цветочках обоями. И цветочки-то выдуманные, противные, как розовые прыщи. А завтракласс с мутными, замазанными мелом окнами, с лиловой кляксой на стене
Вырастет он пусть даже станет инженером или кем там? Землемером? Будет ходить по скучному городу в штанах на штрипках, как у Виктора Аполлоновича, мимо вывесок с синими баранками.
Какая бедная жизнь ждала егои это после того, как он узнал про Запорожскую Сечь! А ее уже нету, Сечи. Ее не вернешь Не вернешь, это Довгелло верно сказал.
Через несколько дней Гриша случайно услышал, что Петр Дерябинсын донского казака. Об этом говорили (почему-то вполголоса) два первоклассника. Впрочем, понятно, почему они говорили об этом вполголоса: это было как бы данью уважения Петру Дерябинудонского казака в Прибалтике не на каждом шагу встретишь.
Но почему сам Петр ни разу об этом не обмолвился? Почему не похвастался своей казацкой кровью?
Нет, первоклассники просто выдумали. За ними это водится. У них один второгодник, по фамилии Сементковский-Курилло, рассказывал всем, что он граф. А оказалось, что никакой он не граф.
Да что тут гадать понапрасну? Гриша пошел искать самого Дерябина; искать долго не пришлосьтот оказался неподалеку, на лестничной площадке. Он нетерпеливо глядел на Гришу, взволнованный, веселый, румяный, должно быть, хотел что-то сказать, но Шумов поспешно заговорил первый:
Правда, что твой батькаказак? С Дону?
Петр Дерябин посмотрел на Гришу быстрым взглядом и неожиданно помрачнел, насупился.
Гриша догадался: наврали таки первоклассники!
Неправда, значит, проговорил Гриша с обидой, будто Дерябин виноват был в чужой выдумке.
Правда! Тон у Петра сразу стал сердитым. Правда! А тебе что за дело до моего батьки?
Ты с чего взвился-то? Мы тут бежать на Дон решили, сказал Гриша, вспомнив Довгелло, я и еще один. Я и подумал: может, и ты с нами?
Нет, я не побегу, хмуро ответил Петр.
Тебе и тут хорошотак, что ли? с насмешкой спросил Гриша.
Нет, мне тут плохо. Я арифметики не люблюсмерть. Наверно, я на второй год сяду.
Тогда бежим Вместе!
А почему на Дон? Туда пока доберешься, ноги сотрешь.
Зато там люди особенные.
Чем же это они особенные? Есть хорошие, а естьхуже не бывает! Я-то лучше знаю. Ну ладно, бросим это. Вот что, мне надо с тобой потолковать. Пойдем сегодня из училища вместе. Не беда, что нам с тобой в разные стороны, я тебя провожу.
Нет, я тебя, великодушным тоном сказал Гриша.
Ладно, так же примиренно закончил разговор Дерябин.
Значит, все-таки он казак!
Гриша с нетерпением ждал конца уроков, а дождавшись, так летел по лестнице в раздевалку, что Стрелецкий остановил его и сказал строго:
Забыл, где находишься? Ты многое способен забыть, мой милый, я это заметил!
Гриша хотел было идти дальшевнизу у вешалки стоял уже одетый в пальто Дерябин, но Виктор Аполлонович снова удержал его:
А про кондуит ты забыл? Есть, есть такая уздечка на вашего брата: кто только начнет забываться, того мыв кондуит.
За что это он тебя? спросил Петр, когда надзиратель был уже далеко.
За то, говорит, что я забываюсь. Многое, мол, забыл. А я и забыл-то всего про шесть копеек, которые задолжал ему. Да и не забыл, а просто не было их у меня.
А сейчас есть?
И сейчас нету.
Мальчики вышли на чугунные ступени. Погода была мало подходящей для прогулок: искоса сек по лицу мелкий, упрямый дождик, у крыльца скопилась большая лужа. Старательно обойдя ее, Дерябин спросил:
Давно ты задолжал «голубчику»?
Давно.
Петр даже присвистнул:
Фи-ю! Попался ты теперь, значит.
Почему этопопался?
А потому. Не знаешь ты еще нашего «голубчика». А я знаю. Он тебя теперь записал к себе в тетрадку. Синенькая такая.
Зачем?
Да разве он тебе не говорил? Завтра, мол, вместо шести копеек с тебя уже будет следовать семь, а через неделю десять, дальшебольше Вот он и записывает, чтоб не забыть. Может, за тобой уже копеек сорок числится.
Гриша обеспокоился:
А может, больше рубля?
Нет. Как только нарастет рубль, «голубчик» тебя настигнет.
То есть как настигнет?
Очень просто. Про кондуит он уже тебе говорил?
Говорил.
Ну вот: «за неоднократное нарушение установленных правил» и так далее. Дело известное. Рано или поздно сдашься, заплатишь.
А если нет денег?
А ему какое до этого дело?
Возьму и не буду нарушать правил. Ни одного! Что ж он тогда сделает?
Все равно настигнет. Видал, как я на большой перемене съехал по перилам в самую раздевалку? Эх, и ловко получилось! Видал? Ну, вот и Стрелецкий видал. И только пальцем погрозил. А захотел бы, мог бы «за неоднократное»
А если не буду я ездить на перилах?
На чем-нибудь другом настигнет. Это уж будьте уверены. Старшеклассниковтех за папироской ловит. И как только подкрадетсячисто мышь, ну прямо удивительно!
Нет у меня денег. И взять негде.
Негде?
Дерябин оглянулся по сторонам и заговорил, таинственно понизив голос, хотя хмурым прохожим, должно быть, мало было дела до двух коренастых, но еще совсем маленьких реалистов:
Слушай-ка, я как раз хотел потолковать с тобой о деле. Помнишь о тотализаторе? Ну, так вот завтра мы открываем его у себя в первом классе. Я уж запас пятак для этого.
У меня нету пятака.
Выиграютебе одолжу!
А если не выиграешь?
Выиграю.
Ну, вот какой получился разговор. Стоило для этого провожать Дерябина по дождю! Так хотелось поговорить про Дон, про казаков
Гриша вдруг рассердился:
А может он брать вместо шести копеек рубль? Или хоть сорок копеек?