Не бойсь Не бойсь, ребята.
Заросшее его лицо дрогнуло; может быть, он хотел улыбнуться.
Не признал меня, Гриша?
Гриша, не в силах заговорить, качнул головой: нет, не признал.
Я еще приходил в «Затишье» перед праздником Иван я, солдат. Он оглядел себя, свои лохмотья:Теперь-то уж вольный Не солдат больше.
Мальчики, все еще подавленные страхом, молчали.
Иван неподвижно смотрел в огонь, в одну точку. Потом, с усилием глотнув, спросил хрипло:
А что, мальцы, у вас картошка-то, поди, доспела?
У Гриши постепенно проходил расслабляющий страх, он не столько узнал в оборванном человеке щеголя-солдата, сколько поверил, что это действительно Иван: иначе, как мог бы назвать Гришу по имени?
Садись снедать, ответил Гриша, стараясь говорить солидно, как хозяин. Ян, давай соли!
Иван присел к костру и начал доставать обгорелой веточкой картошку из горячей золы. Попробовал было отодрать запекшуюся кожуру, а потом, торопясь, разломил картошку пополам и сунул неочищенную в рот. Он крякал, дул на обожженные пальцы, на глазах у него выступили слезы.
М-м-м, промычал он, хорошо!
Он съел почти всю картошку и, видно совестясь, спросил:
А вы что ж не едите, ребята?
Конечно, совсем неплохо бы было втроемтеперь уж в полной безопасностив таинственном, темном лесу поесть у костра печеной картошки Но солдат жевал с таким мучительным наслаждением и так нерешительно остановился, что Гриша сказал:
Мы не хотим Давеча ели.
Мы не хотим, откликнулся Ян.
Костер стал никнуть, вот-вот погаснет; надо было набрать новых сучьев. Мальчики теперь уже не боялись. Они даже осмелились идти за хворостом врозь, уже не держась друг за друга. И Гриша первый вернулся со своей охапкой. Иван молча поманил его пальцем.
Слухай, зашептал он тревожно. Никому не сказывайте, что видали меня. А кто этот мальчонка? Дружок твой? Не припомню его, не встречал.
Это ж Ян, сказал Гриша. Ян Редаль, лесников. Ты его не опасайся, он ну все равно как я сам. Он, правда, латыш
Латыши меня спасли. Иван поглядел на Гришу долгим взглядом запавших воспаленных глаз и проговорил медленно:Латышам я теперь брат на всю жизнь.
Вернулся к костру Ян. Он всегда делал все медленней, чем Гриша. Зато и охапка хвороста была у него добротней, больше.
Иван доел картошку и прилег на траву возле костра:
А я теперь всех опасаюсь Уж такое мое дело. Брожу вторую неделю по лесу, как волк.
Он вдруг привстал испуганно и зашептал, как в бреду:
Ребята, слышь, я на вас надеюсь! Не выдайте, не сказывайте никому, что я тут скрываюсь. Сурьезное дело! Меня вешалка ждет, поняли?
И, поглядев с минуту на испуганные лица мальчиков, добавил:
Повесят меня, если найдут. Понятно теперь? Эх, несмышленые, ничего-то вы не понимаете, ничего не знаете!.. Ну, эдак, может, для вас и лучше.
Мы знаем! Гриша заторопился. Мы все знаем. Ты с заозерскими мужиками войной на Тизенгаузенов ходил. Давеча заозерских восемнадцать человек в тюрьму угнали. А в Пеньянах до сих пор драгуны стоят. Кони у них вороные, громадные
И про коней знаешь? слабо усмехнулся Иван. Ну ладно. Слушай хорошенько: вот папашка твой, Иван Иванович, знаком мне, правильный человек, ну все ж таки и ему, родному отцу, не говори пока что обо мне. И Редалю, леснику, нельзя. Слышите?
Слышим.
Сурьезное дело, ребята!
Иван долго молчал. Потом заговорил вполголоса:
Помнишь, Гриша, увезли меня на телеге в город? Тэкля еще тогда стояла, глядела, и ты рядом Ну, привезли меня в город, кинули в тюрьму. Военный суд скорый, да, видно, таких, как я, не один оказался. Судьям работы прибавилось, не управились. И вотк ночи дело было, в сумеркикто-то бросил мне на койку черную шинель. Ктои до сих пор не знаю. Черные шинели конвойные носят. Не могу понять, к чему бы эта шинель. Однако молчу. Приходит ко мне в одиночкуэто такая загородка с каменными стенами на одного человека, приходит надзиратель, старичок, становится ко мне спиной, начинает керосиновую лампу заправлять, пора, значит, для меня свет зажечь, в темноте мне жить не полагалось. А лампа там с сеткой такой, или, верней сказать, с решеткой. Он сетку сымает, кряхтит, лезет за спичками И тут меня будто кто толкнул: «Чего ждешь, Иван?» Накинул я на себя черную эту шинель, иду на носках, чуть слышно, в коридордверь-то незапертой осталась. А старичок-надзиратель глуховат был. Вышел я во двор Как-то и не помню толком, что дальше-то было. Иду я будто по дворуну, как во сне, а мне кличут: «Куда пошел, за табаком?» А потом через минуту: «Прохорыч, за табаком, спрашиваю? Э, глухой черт!»
Поручик наш в полку меня за гимнастику хвалилесть такая солдатская наука. На козлах я всякие штуки свободно мог выделыватьи так и сяк, и на косяк, и вверх ногами. И вот, видно, пригодилась мне эта наука. Пошел я в дальний угол двора, подхожу к стене, подпрыгнул, ухватился в темноте за что-то Не помню опять, как это мне удалось, со стены спрыгнул в поле, в глазах черно, идухромаю. Вскорости бежит кто-то, догоняет меня. Ну, значит, смерть пришла: оружия-то у меняодни кулаки. Догоняют меня двое, суют узел: «Переоденешься, солдат». Говорят по-русски, а по говору слышнолатыши. К каким-то огородам привели меня, потом вывели к лесу: «Ну, теперь иди, сам себя спасай». Заговорили друг с другом по-латышскине понял я о чем. Развязал узелтам одёжа вольная: пиджак, штаны. А шинель взяли они у меня обратно. Спрашиваю: «Братцы, за кого мне бога молить?» Один, сурьезный такой, говорит: «Вас постановила освободить боевая дружина», и еще что-то сказалтех слов я не запомнил: мудреные. Ну, подался я в лес, переоделся и вот хожу с той поры от сосны к сосне Оголодал, страшное дело!
Неясный свет занялся вверху, предутренний ветер прошумел по верхушкам деревьев.
Иван будто вспомнил что-то:
А вы как попали сюда, ребята? Я на огонь шел постоял за кустами, глянул на васчто за притча! Сказать, в ночном мальцытак коней нету Или, неслухи, потихоньку ушли из дому?
Мы потихоньку и вернемся, никто не узнает, сказал Гриша.
Иван поднялся:
Поспешайте, ребята. А то не миновать березовой каши. Прощайте.
Дядя Иван, мы тебе хлеба принесем.
Ну, спасибо. Вот уж спасибо! Только смотри, чтоб никто не видал. Положи хлеб вот в эти кусты, в орешник, я приду, возьму. А меня днем не ищите.
Он обоим им подал руку, как большим.
Мальчишки пошли прежней дорогой к усадьбе, вышли в поле. Снова свежий ветер прилетел издалека, пошевелил им волосы, приник к лицам, горячим от бессонной ночи, пошептал в травеисчез. Льдистый блеск звезд побледнел. И далеко, в неизмеримой дали, лег узкий зеленый рассвет.
Одна лишь живая душаСобакевич встретил их в усадьбе, зевая и потягиваясь. Он дружески обнюхал мальчишек и проводил Гришу до самого дома. Там он удивленно задрал морду, нюхая шершавые Гришины пятки, Гриша лез бесшумно в раскрытое окно: это, конечно, был непорядок, и пес брехнул на всякий случай. Но тут же, пружинно изогнувшись и лязгнув яростно зубами, принялся искать у себя злую блоху. На брёх никто не отозвался. Все спали. Но только добрался Гриша к постелиу хлевов стукнули ведрами. И слышно было, как зазвенела в гулкий подойник струя молока.
Только через час после того, не раньше, зашептала в чуланчике бабушкастала на молитву.
15
С этого времени жизнь мальчишек наполнилась тревогой и счастьем. Как же иначе, если не счастьем, назвать ту упоительную и опасную тайну, в которой сам живешь и действуешь!
Теперь оба они были постоянно голодны: то и дело Гриша просил хлебаи после завтрака и перед обедом Скоро у них скопился запасгруда ржаных ломтей и четыре куска сахара. Все это они снесли под вечер в знакомый орешник в лесу, выбрали место посуше, наломали веток, закрыли ими припасы. И домой после этого идти не хотелось. Ивана они не виделине важно! Они, может, и не увидят его больше.
Но зато с каким жаром они вспоминали: Иван пожал им руки, как большим, уважительно. И обсуждали, когда придет он за хлебом: сегодня или завтрадолжно, сегодня ночью, и сразу ль найдет, не много ль они накидали веток сверху.
А вдруг не увидит?
Найдет. Что он, не понимает? Раз накидали веток, значит было что закрыть Раскидает ветки, а тамхлеб.
А надолго ему хватит? На два дня? Или больше?
Гриша задумался: сколько человеку надо хлеба в день? Три ломтя больших но это если еще что-нибудь естькаша, горох. Или чай. Потом еще суп, самая нелюбимая Гришина еда. А если один хлеб Трех ломтей мало.
Да еще он, погляди, большой какой, Иван-то Не миновать завтра опять нести ему хлеба.
Если б еще сала достать
Я у бабки попрошу. Пока не даст, не отлипну.
Два раза ходили они к заветному месту в лес и оба раза Ивана не видали. Но хлеб исчезал, ветки не были раскиданы как попало, а сложены в сторонку кучкой. Значит, человек брал, не зверь. Кто же, кроме Ивана? И все-таки разбирали сомнения. А вдруг не он? А что, если ребята деревенские ходили по лесу, да и набрели на кучу ореховых веток?.. Когда в третий раз пришли они в лес (с печеной картошкой в карманах, с хлебом за пазухой), у знакомого орешника перед сизым кругом золы, оставшейся от костра, сидел Иван. Видно, ждал.
Ребята, заговорил он сразу, можете вы одно дело сладить? Знаешь ты, Гриша, Кирюшку Комлева из Савен? Ну, он же дружок мой, мы с нимвот как вы двое! Найдете мне Кирюшку, тогда я не пропаду, живой останусь.
А найдем Комлева, что ему сказать?
Вели ему прийти к тому месту, где пни корчуют. Он знает. Завтра о полдень я буду его там ждать. А нельзя завтрапослезавтра. И пусть он идет по лесупесню поет Он знает какую. Я на его голос выйду. Понял, Гриша?
Понял. Мы тут тебе хлеба принесли, дядя Иван. И картошки.
Ну, ребята, дайте времяя вам за все отслужу! Постойте-ка Иван виновато усмехнулся:А что, если вам прямо отсюда махнуть в Савны к Комлеву?
Мальчишки переглянулись.
Отсюда до Савен ближе, чем из «Затишья». Дойдете до корчевья Иван ловил Гришин взгляд. Неужто не был там, где пни корчуют? Ах ты господи! Ну, отсюда пойдешь вправовсе правей держи, все правей. Часу не пройдетдоберетесь до болотца. За болотцем и будет корчевье. Обойдете корчевьеступайте тогда прямо. Выйдете на проселок, а тамвон они, на горке, и Савны! Ну, пойдете?
Ребята молчали, переминаясь с ноги на ногу, поглядывали друг на друга.
Пойдем! сказал наконец Гриша.
Иван проводил их немного, но лес скоро начал редеть, и он отстал. Напоследок крикнул:
Теперь все правей, все правей забирайте!
Ребята пошли дальше одни и, видно, взяли слишком круто вправо. Лес редел, редел, как будто началось и болотценет, это была поляна, вся в медунице, в лиловых колокольчиках, в шелковых метелках лесных трав. И опять пошли деревьяголубоватые стволы осин с желтыми копеечками древесного мха, темная ольха, березы Скоро мальчики сбились: в какой теперь стороне Савны? Начали спорить, поругались.
Но, на счастье, встретили женщину. Была она в длинном, до пят, сарафанетак одевались только в тех семьях, где особенно крепка была старая вера. И повязана она была платком по-староверски: длинные концы его свешивались на грудь. Женщина часто нагибалась, срывала что-то, клала в корзинку.
Разогнувшись, она увидела мальчишек:
Вы, ребятишки, чьи? Голос у нее был певучий. Не заблудились?
Мы Савны ищем, сказал Гриша.
Савны-и? не проговорилапропела женщина. Савны-и-то? Да вы, думалось, из Савен идете Вам теперь назад податься Вы ближе к корчевью держитесь Знаешь, где корчевье-то?
Гриша поглядел на ее корзинку: ягод в лесу еще нетзачем ей корзинка?
Что глядишь? догадливо спросила женщина, и лицо ее покрылось тоненькими лучиками-морщинками, а была она совсем не старая. Я тут травы собираю. Живот у тебя заболитприходи, лечить стану.
Ребята пошли назад. Устали до того, что и ругаться больше не хотелось.
И вот оно наконец, корчевье: деревья срублены, зеленая земля изорвана широкими черными ямами и серые пни свалены кучами; кривые корни торчали оттудаогромные, похожие на гигантские паучьи лапы. Рослые латышиих было немного, Гриша насчитал их всего восемь человекподрубали топорами у пней мелкие корни; двое закладывали в яму под самый большой пень бревно. Потом они все вместе навалились на бревнопень крякнул и приподнялся.
Ребята прошли мимо. Никто из работавших на них и не глянул.
От корчевья шла тропка. По ней мальчики вышли в поле.
Тропинка пропала, а проселка-дороги все не было. Вышли в овсы, пошли дальше межой. Кончились овсыопять начался лес: те же осины с горьким запахом листвы, та же ольха и береза. Совсем притомились, сели отдохнуть. Отдохнув, начали опять говоритьоб Иване.
От них, может быть, зависело его спасение!
И они снова пошли вперед.
Даже усталость как будто прошла через некоторое времяноги гудели, но не так сильно. Притерпелись, видно.
Солнце уже стояло косо над землей, когда деревья раздвинулись, и совсем невдалеке на высоком холме привольно открылись соломенные крыши, высокие ветлы у околицы Ну конечно, это и была деревня Савны. Они, петляя по лесу, пришли к ней с другой стороны.
Избу Комлевых найти было нетрудно: вторая у околицы, по левую руку. Дед, совсем старыйглаза у него были завешены бровями, отгоняя собак палкой, долго расспрашивал ребят, чьи они, и ничего не понимал.
Кирюшка? кричал он. Кирюшки нету.
Он замахивался на собак и опять кричал, тужась:
Кирюшка-то? А чего вам от него требуется? Да вы чьи будете?
Под конец Гриша чуть не заплакал. Замолчал, перестал спрашивать.
Вот глупый народ! удивился дед. И я был малый, ну все ж таки с меня, бывало, чего хочешь спроси. А у вас слова не вытянешь. Вот глупые-то! Кирюшка сейчас в имении у Новокшоновых доски пилит Как попасть туда? Да вон она, дорога. По дороге и идите до самого Новокшонова Ах, глупый народ!
И опять зашагали мальчишкина этот раз по проселку, такому узкому, что росшие рядом высокие травы были в тележном дегте, и такому пухлому, что отрадно было погружать в мягкую его пыль горевшие от усталости ноги.
Добрались они к имению Новокшоновых под самый вечер.
Невиданно высокий частокол шел вокруг огромного садачастокол из бревен, тесно пригнанных одно к другому и затесанных кверху, как колья: деревянная крепость. Мальчики стали пробираться вдоль этой крепостной стены и, конечно, нашли лаз. В одном месте, у самой земли, бревна были чуть раздвинуты угломкак раз в ширину ребячьих плеч, взрослому тут не пролезть.
За стеной по-солдатски прямо высились в два ряда сумрачные елибудто тоже, как и бревенчатый частокол, охраняли сад.
Мальчики полежали под широкими лапами елей в теплой сухой хвоемного лет, видно, она накапливалась тут, в полумраке, притаились, выглядывая, нет ли кого поблизости. Нет, сад был безлюден. В некошеной траве просторно стояли яблони, светлые, с побеленными известкой стволами. В стороне протянулись широкие гряды с клубникой; зоркие глаза мальчишек заметили среди листвы зеленые пупырышки незрелых ягод.
Откуда-то донеслось злое повизгивание пилы. Не там ли искать Кирюшку?
Осторожно оглядываясь, пригибаясь к траве, Гриша и Ян пошли между яблонями. Скоро они увидели изгородьне из бревен, а из серо-голубых крашеных досок. Доски были резные, на каждой доске затейливо выпилены кружки и сердечки. Так и шла резьба по всей изгородиряд сердечек и ряд кружков.
Гриша подкрался к изгороди, заглянул в одно из сердечек и увидел Кирюшку Комлева: освещенный косыми лучами заката, стоял он на высоченных козлах и кланялся наотмашь в пояс. С каждым его поклоном пила уходила вниз и косо летели на землю розовые струи опилок. Внизу, под козлами, стоял, задрав голову, рыжебородый человекпринимал сверкающую пилу и посылал ее обратно Кирюшке. Какой легкой и веселой казалась со стороны работа пильщиков!
Гриша ухватился за перекладину, нащупал большим пальцем босой ноги резное сердечко, подтянулся кверху. Перед ним открылись задворки Новокшонова; длинной вереницей тянулись серые, невеселые дома без оконамбары: это было богатое имение. За амбарами целился в небо колодезный журавель, совсем такой же, как в «Затишье». Старуха с ведрами прошла к колодцу.
Переждав, Гриша свистнул. Комлев не услыхал, продолжал пилить.
Гриша крикнул: «Эй!»и свистнул громче. Кирюшка разогнулся, придержал пилу, откинул со лба слипшиеся волосы и повернулся в сторону сада. Гриша махнул ему рукой и сложил у рта ладони: надо, дескать, поговорить.