Да-а, друзья, начало десятого
Аржанов скользнул взглядом по пышной груди Гани, по ее раскрасневшемуся, красивому лицу, наклонился к ее уху, шепнул, целуя его:
Ганя, нынче провожаю тебя.
Куда? играя глазами, спросила фельдшерица.
Близко, милочка, не дальше твоей постели.
Ганя рассмеялась и ласково оттолкнула от себя Аржанова. Саврасов заметил, как он целовал ухо Гани, и усмехнулся:
Федька, ты далеко пойдешь!
У меня два пути, Иван Пантелеевич, ответил Аржанов.
Это какие же?
Потом как-нибудь расскажу, сверкнув глазами, проговорил Аржанов и сел на стул возле Аркашкина.
Расскажи-ка нам, как горевал под немцем.
А что рассказывать-то? отмахнулся от слишком любопытного возчика Федька. Говорил же я тебе, что партизанил, и все!
Дюже горевал небось?
Что же горевать? ответил Аржанов и засмеялся. Наши матери немного погоревали, а потом привыкли. Человек ко всему привыкает.
А домой хочется? раздался из угла басок Крапивкина.
Вот война кончится, так укачу. Не на болоте же мне жизнь отравлять!
А я бы вот хотел в прошлое уехать, вздохнул Саврасов и собрал серые брови над большим носом, пожил бы в нем лет десять и помер бы.
А Ганьку, Федя, на кого оставишь? спросила кокетливо Маркизетова. На Волдырина?
Я не банный лист, не прилипаю. Разве для Ганьки без меня мало парней на болоте? Найдет! Не засохнет во цвете лет!
И не поймали немцы-то? не унимался Саврасов.
Так я и дался им! Поймаешь меня! Не таковский я!
Ловок ты, Федька! похвалил Крапивкин.
Ничего, осклабился Аржанов, голыми руками не возьмешь!
Не ври, Федя, заметила Маркизетова, у немцев не голые руки.
Конечно, согласился Аржанов. Вот другие, что были со мною, давно уже попались, а я цел, как видишь.
Наступило молчание. Над столом горела стосвечовая лампочка. Ее свет отражался в бутылке, поблескивал желтоватыми искорками на краях тарелок, на стаканах, ножах и вилках. Муха, очнувшись от зимней спячки, перелетала с тарелки на тарелку, пробуя закуски. Потом она поднялась и села на абажур. Серый, величиной с кедровый орех, паук на длинных ногах бешено мчался по проводу к мухе. Глаза Гани остановились на нем, расширились.
«Паук поймает муху, высосет все из нее, решила Ганя. Глупая, почему она не спасается от него?» Гане стало жалко муху. Глаза ее подернулись дымкой печали. Вздохнув, она потупилась, потом взглянула на Аржанова. Федька сидел прямо и смотрел на свои руки с длинными пальцами. Его лицо ухмылялось. За улыбкой таилось что-то хищное, паучье. Ганя вздрогнула и втянула голову в плечи. Оправившись от страха, она сказала себе: «Чепуха! Это померещилось. Федя очень нежен со мной». Паук сцапал муху и душил ее. Ганя слышала тоненькое предсмертное жужжание. Никто, кроме нее, не обратил никакого внимания на гибель мухи. Ганя снова перевела глаза на Аржанова и стала пристально всматриваться в красивое лицо парня, на котором застыло выражение жестокой насмешки.
Аржанов скосил глаза в сторону фельдшерицы, тревожно спросил:
Ганя, что так уставилась на меня?
Федя, о чем ты думал только что? Лицо твое улыбалось, но за улыбкой было другое выражение, и такое
Аржанов громко и зло гмыкнул.
Уж не дьявола ли ты за моей улыбкой увидела?
Если не дьявола, то и не ангела, ответила Ганя и опустила глаза.
Я давно говорил тебе, что я атеист Аржанов еще громче хохотнул. Не рассказывай о том, что тебе мерещится, не уподобляйся старой бабушке. Эх, фельдшерица!
Маркизетова рассмеялась. Лицо Гани залилось густым румянцем.
За дверью раздались торопливые шаги.
А вот и Петр Глебович! возвестил Саврасов, широко распахивая двери.
Волдырин переступил порог, остановился.
Привет компании!
Поздно, милейший! Заждались! упрекнул дружески Крапивкин.
Волдырин скользнул взглядом по литровке и закускам и разочарованно сказал:
Всего одна? Сожалею, что пришел. Из нее курица не напьется.
Есть! отозвался Аржанов и поднял из-под стола огромный желтый портфель. На каждого и на каждую по литру. То, что на столе, аванс для затравки.
Ну, тогда другое дело! воскликнул Волдырин и стал раздеваться.
Аржанов, сунув портфель Аркашкину, подлетел почтительно к Волдырину, снял с него полупальто и повесил на вешалку. Аркашкин шагнул к столу.
Друзья, начнем, стало быть, наш трудовой день. Как заведующий столовой, я должен войти в исполнение своих обязанностей. Он достал из кармана ножик и приступил к откупорке бутылок.
Волдырин окинул взглядом закуски, причмокнул толстыми губами.
Бедно!
Эх, Петя! воскликнул Аржанов. Что ты затвердил, как сорока: «Мало! Бедно!» А наш пищепром для чего Маркизетова и Аркашкин? Неужели они обидят нас?
Заткнись! бросил Саврасов. Наши кормильцы уже позаботились. Ящик-то с запасами вон стоит, в углу! А вот чем нас порадует благодетель-то наш?
Федя, крикнул Волдырин, где кульки, что дал я тебе? Давай их сюда!
Аржанов достал из-под стола кульки и свертки. Волдырин стал развязывать их.
Это вот ветчинка, свежая, рязанская. Как бы рассуждая с собой, он положил большой кусок ветчины на стол. А это вот из той же Рязани сальце.
Почем платил за кило? спросил насмешливо Саврасов.
Потом, потом о цене! отмахнулся Волдырин и, видя, что друзья смеются, сам рассмеялся. А это рыбка.
А икорочка где? Икорочка? облизывая губы, крикнул Аржанов.
Что там икорка! бросая взгляд на Аржанова, воскликнул Волдырин. Я привез на сладкое такое такое, Феденька, что рот закроешь, а глаза разинешь.
Ой ли?! воскликнул Аржанов.
А вот увидишь! Восторг и красота! Хе-хе!
Медок небось? Нашел чем удивить!
Женщины насторожились, их глаза были устремлены на Петра Глебовича. Им было интересно знать, что Волдырин привез еще. Мужчины усмехнулись, думая про себя: «Всех ли он угостит этим сладеньким или только одного Аржанова?»
И медок, милашка, и еще кое-что послаще
Что же это такое? не вытерпела Ганя: Не томите! Скажите!
Да ну, говори, чего там! дружно подхватили мужчины.
Девочки! провозгласил Волдырин и, приложив два пальца к губам, сочно причмокнул.
Вот это подарочек! Где же красавицы?
Что же, я в кулечках преподнесу их тебе? сострил Петр Глебович. Потерпи, сейчас развяжу и
Громкий смех собравшихся заглушил слова Волдырина.
А это вот яички, остановив взгляд на Гане, сказал Петр Глебович. Тебе, Ганя, подарочек от рязанских петушков.
Фельдшерица сконфузилась, покраснела. Мужчины опять громко заржали, а Маркизетова прямо тряслась, содрогаясь от хохота.
Не могу! Ой, не могу! вскрикивала она.
А это Волдырин поднял голову и, поглядев на хохочущих друзей, махнув рукой, сказал: Впрочем, друзья, пусть женщины сами разбираются в продуктах. Возьмите-ка, милые, обратился Волдырин к Маркизетовой и Синяковой.
Давно бы так, перестав хохотать, ответила Маркизетова.
Обе женщины стали распаковывать кульки и раскладывать продукты по тарелкам, расставлять бутылки с водкой и винами.
Пирушка началась. Пили стаканами так было здесь заведено. Закусывали водку большими кусками сала, ломтями ветчины и целыми помидорами.
Сеня, чокнемся, протягивая стакан, сказал Саврасов. Выпьем и вспомним старину.
Пожалуй, согласился Сенька и, ставя пустой стакан на стол, сунул ломоть ветчины в рот. В прошлом было только все хорошее. Ветчина недурна, рыбка
А вот икорки нет. Страсть как хочется закусить ею, сказал вкрадчиво Аржанов. Уважаю паюсную И, толкнув локтем Маркизетову, шепнул: Славно было бы, Липа, к водочке.
Как не быть, просияла Маркизетова, как не быть! Если проводишь, то Не договорив, она прижалась плечом к нему, шепнула: Для другого кого и нет, а для тебя хоть платочек с головы, хоть
Она поднялась из-за стола, а за нею и Аржанов.
Да и свиной тушенки, американской, захватите! Обожаю я очень ее! крикнул вслед Маркизетовой и Федьке Саврасов.
Пришли в кладовую столовой. Чем только в ней не пахло! Пахло свининой, медом, селедками и свежей липовой рогожей, кулями и водкой, разлитой на полу, под краном железной бочки. У задней стены лежали мешки с крупой, рисом, мукой, ржаной и белой, пшеном и чечевицей. Поправляя прическу, Маркизетова шагнула к мешкам, но тут же, вскрикнув, отскочила по мешкам метнулась крыса.
Ты что? Федька вздрогнул и бросил взгляд на дверь.
Крыса, прижавшись к нему, сказала Маркизетова.
Крысы испугалась? Тебе ли пугаться ее! Она испугалась! Ха-ха! рассмеялся Аржанов.
Маркизетова и Аржанов забрали все то, что нужно, и, озираясь по сторонам, заперли кладовую и побежали на вечеринку.
Когда они вошли в комнату, друзья уже хватили без них не по одному стакану и захмелели. Ганя кружилась одна по комнате. Ее белокурые кудряшки прядали, как золотые змейки, по полным плечам. Уставившись на нее рачьими глазами, Петр Глебович хлопал в ладоши. Сенька мазал горчицей кильку и притопывал ногой под столом, задевая за бутылки.
Не перебей, Сеня, не перебей, сипло предупреждал гармониста Саврасов. А вот и наша мамаша, увидев в дверях Маркизетову, обрадовался он. Милашка! Заждались!
Ганя, слегка танцуя, подбежала к столу и плюхнулась на свое место. Липа поставила на стол банку с паюсной икрой, банку с грибами, три банки с кильками.
А тушенка свиная где? спросил Саврасов и вскинул обиженные глаза на Маркизетову. Ты что же, мамаша, не хочешь старика уважить, а?
Ее ударницы скушали, ответила Маркизетова, на прошлом еще угощении.
Свиную тушенку? вскипел Аркашкин и уставился бельмом на свою помощницу. Как же это ты, Липа, подставила им свиную тушенку? Ведь ее едят только начальники.
Это ты, голубок, поди у парторга Долгунова спроси, он тебе скажет. А я говорить с ним не имею желания, боюсь его как огня.
Да и я сторонюсь от него за километр, если увижу, успокаиваясь, пробурчал Аркашкин. Он никаких вечеринок не знает. Вечно занят. Куда ни глянь, всюду его глаз.
Ну и мы не плошаем, возразила Маркизетова, на его свой имеем глаз!
Ура, Липа! крикнул Аржанов. Выпьем за глаз Маркизетовой.
Он налил водки в стакан. Его примеру последовали остальные. Друзья подняли стаканы, чокнулись, выпили Кто-то фыркнул, кто-то сплюнул и матюкнулся.
Вот это так закусочка! намазывая паюсную икру на ломоть хлеба, воскликнул Аржанов. Ну, теперь мы и попьем и поедим!
Аркашкин подошел к Маркизетовой, ткнулся мокрыми губами в ее ухо.
Никто не видел?
Ни один черт, только крыса, рассмеялась Липа и прикоснулась губами к его пахнущей одеколоном щеке. Успокойся, голубок, и гуляй спокойно.
За здоровье женщин и мужчин, тупо глядя на водку в стакане, сказал банщик и махнул ее в рот.
Закуси, Артем Семенович, подвигая банку с паюсной, сказала Маркизетова.
Благодарю, Липа, я хотя и банщик, но этот деликатес уважаю, взглянув признательно на Маркизетову, поблагодарил Зацепин.
Петр Глебович, а мы хватим еще нашей любимой гидромассы. Хватим, а? предложил Саврасов, который был почти трезв. Она чистая, московская горькая, и в ней ни грамма зольности!
Не то что у тебя на поле, вставил молчавший все время Крапивкин. У тебя зольность превышает норму!
Я не добытчик, зольность не от меня зависит, возразил Волдырин и, держа Стакан перед собой, вышел из-за стола и пустился в пляс.
Водка выплескивалась из стакана, поблескивала каплями на его пальцах, стекала. Аржанов подал гармонь Сеньке. Гармонист отодвинулся от стола и заиграл плясовую.
Ганька-Матренка! Позвал Петр Глебович. Вылазь, давай сгарцуем! Хе-хе!
Фельдшерица не заставила долго упрашивать себя, выбежала из-за стола и стала кружиться вокруг пляшущего вприсядку Волдырина.
Эх-эх-эх! Ходи, изба, ходи, печь! хлопая в ладоши, выкрикивали пьяными голосами гуляки. Плясали озорно, дико, плясали так, как пили водку и ели.
Эх-эх! выкрикивал баском Аркашкин.
Маркизетова пересела к Синяковой, ткнулась лицом ей в плечо и неожиданно для гуляк запричитала:
Что это за жизнь проклятая пошла на болоте! Не жизнь, каторга! Ее плечи затряслись сильнее, всхлипывание стало громче.
Компания притихла. Петр Глебович перестал плясать; вытирая платком лысину и оттопырив толстые мокрые губы, он шагнул к Маркизетовой и чуть не упал на стол.
Осторожнее, чертушка! сказал заплетающимся языком Аркашкин. Так весь наш рай разрушишь.
И ты, Аркашкин, первым попадешь в ад, отозвался Крапивкин, а я уж, как бухгалтер, за тобой. Чуешь ты эту дороженьку, а?
Сенька и Федька переглянулись между собой, выпили еще по стакану водки.
Пусть поплачет мамаша, от этого она еще добрее станет, сказал Саврасов. А ты, Федя, с этого вечера поди к ней, навей на нее сны золотые.
Уже навеял, хохотнув, ответил Аржанов, а она разрыдалась
Волдырин поглядел на Липу, боднув по-бычьи головой, ничего не сказал и сел за стол. Сенька повернулся к столу и положил длинные руки на него. Крапивкин, не открывая глаз, шевелил губами:
Ребятушки, пить надо, есть надо! Ночь уходит, скоро птички проснутся, запоют, а мы
Пить так пить! подхватил Зацепин. Давайте стаканы!
Мужчины приналегли на водку, закуски. Они пили молча, ожесточенно. Ганя в это время обняла Маркизетову и спрашивала у нее:
Липочка, что с тобой?
Жить стало невмоготу. Другие, Ганечка, в шелка наряжаются, а я в сатиновые и ситцевые, как нищенка какая да и то
Липа, ты в шелковом и таком заметила Ганя.
Ах, Ганечка! Какая ты, Ганечка, недогадливая! Да разве можно мне в таком платье выходить на люди? Никак нельзя! Торфушки как увидят меня в нем, так и закричат: «Воровка! На ворованный наш харч разрядилась!» И никто не защитит меня от них. Липа помолчала и, перестав всхлипывать, стала хвалиться: А ты, Ганечка, думаешь, что у меня только это платье? У меня всякие платья в сундуке! Одних отрезов шерстяных шестнадцать, а шелковых и разных цветов. Я как открою свою укладку, так они и заиграют цветами, будто в ней жар-птица. А надеть ничего не могу, обтрепанной хожу! Разве это не обидно мне?
Раздался стук в дверь. Друзья насторожились, подняли тяжелые головы.
Кого это несет в такую позднень? тревожно, со страхом сказал Аркашкин, хотел встать, но не мог.
Впустите, спокойно сказал Крапивкин. Это свои.
Аржанов бросился к двери. На пороге появились высокие нарядные девицы с подведенными глазами и ярко накрашенными губами. Мужчины с веселым недоумением переглянулись.
Не помешали? спросила приторным голоском одна тонкая, в розовом платье.
Мы по приглашению Якова Фроловича Крапивкина, пояснила другая, в голубом шелковом платье, и с крупной камеей на плоской, как доска, груди. Толстенький бухгалтер представил девиц:
Люба и Галя! и засеменил вокруг них короткими ножками.
Подсаживайтесь, красавицы, и настигайте нас. Вот вам, цыпочки, водка, вина разные и закусоны.
Девицы, раскланиваясь, сели за стол. Попойка возобновилась. Мужчины стали наперебой ухаживать за Любой и Галей.
Пронюхали, шепнула Маркизетова на ухо Гане, глядя с ненавистью на Любу и Галю. И без них обошлись бы
Только возчик и банщик, сидевшие на конце стола, не обращали никакого внимания на перемену обстановки. Они вели между собой разговор по душам. Саврасов запьянел крепко, стучал кулаком по столу и говорил заносчиво:
Ты что такое, Зацепин? Ты блоха! А я? Нет, ты помолчи, выслушай! Я, брат, не пара тебе! Ты банщик! Банщик эка невидаль!
А ты вонючка, огрызнулся Зацепин, и больше ничего!
Я? Я, брат, не живу на голодном пайке, как ты! Харчей у меня во! По горло! Сыт! Водкой хоть залейся! Да и работаю всего четыре часа в сутки!
А вонь в придачу к четырем часам! крикнул Зацепин.
Вонь не тронь! перебил Зацепина Саврасов. Вот я с этой вони-то имел трехэтажный дом в Москве, свой двор, двадцать лошадей. Работников столько же держал. Пол-Москвы знало меня. Вонь! Я капиталец нажил на ней
Эй вы, философы! прикрикнул Волдырин. Полно вам вспоминать старину! Выпьемте!