Нашел кого защищать!
Дверь приоткрылась, из-за нее показались лица двух женщин, незнакомых Долгунову.
Можно? Мы из райздрава
Пожалуйста.
Женщины легко впорхнули в кабинет парторга и сели на стулья. Они улыбнулись Долгунову, на лице которого было вопросительное выражение.
Мы хотели бы проверить санитарное состояние ваших общежитий, сказали они в один голос.
Дело! улыбнулся Долгунов. Вы санитарные врачи?
Нет, мы общественницы, кивнула одна из них головой.
А вы были в столовой?
Нет.
Так загляните!
Наружный осмотр мы сделали. Хотели бы заглянуть в бараки. Не пойдете ли и вы?
Пригласите Пелагеюшкину, председателя цехторфкома. Она в соседней комнате.
Женщины улыбнулись любезно и вышли. Не успела закрыться дверь, как в кабинет вошли рабочие. Было видно, что они прямо с работы нагрянули к парторгу. Долгунов смотрел на них и ждал, что они скажут, но вошедшие молчали, тяжело дышали, уставившись зоркими глазами на человека с большим, как они слышали, сердцем.
С обидой к тебе, Емельян Матвеевич, начал рабочий с длинными рыжими усами и, передохнув, высказался сразу: Безобразия творятся. Ну, прямо, Емельян Матвеевич, деться некуда
Да что такое, отцы? выпрямился и забеспокоился Долгунов, вглядываясь внимательно в озабоченные и печальные лица рабочих. Говорите, кто вас обидел? За что?
Водку всем выдают, а нам нету! Разве это справедливо, Емельян Матвеевич? Порядок? с жаром воскликнул второй рабочий с сивой окладистой бородой и голубыми глазами. Вот мы и прибежали к тебе, как к другу.
Заступись! Поддержи нас, Емельян Матвеевич! загудели все хором.
Зимой, когда стужа была, мороз и пурга, кто торф из-под снега выбирал? Мы, грузчики! Тогда нам почет и уважение было. К каждому по имени и отчеству обращались
Нам и водка тогда и мануфактура!
Долгунов улыбается, глаза его теплеют.
А теперь?
А теперь позабыли о нас.
Да нет ее!
Как нет? Есть! загалдели грузчики.
Привезли в магазин. Дают, дают ее по запискам Нила Ивановича! Добытчикам, разливальщицам, сушильщицам.
Обращались к Нилу Ивановичу?
Не дает. «В следующий раз, говорит, дам».
Ну ладно, что поделаешь с вами. Так и быть, заступлюсь. А как у вас выработка?
Мух не ловим. Сто пятьдесят процентов, а другой день и больше.
Ты, Емельян Матвеевич, не сумлевайся насчет грузчиков. Мы ни в жисть не подведем!
Долгунов взял телефонную трубку. Грузчики утихли, переминаясь с ноги на ногу, уставились глазами на губы парторга.
Дайте начальника участка, мягко, с улыбкой проговорил Долгунов в трубку. Нил Иванович?.. Здорово! Что это ты обижаешь грузчиков? Труженики хорошие Что?.. Ладно, ладно, Нил Иванович! Немножко отпустишь?.. Отлично! Он положил трубку и сказал: Идите к нему, даст.
Грузчики сразу повеселели, поблагодарили парторга и быстро удалились. Не успел затихнуть шум их голосов в коридоре, как вошли несколько женщин и девушка техник формовки. Лицо девушки красно, она запыхалась от быстрого бега, говорит отрывисто и в волнении.
Емельян Матвеевич, что же это за отношение такое? Формовка совсем остановилась!
Как? Почему? спросил тревожно Долгунов.
Гусеничный трактор сломался, а слесари не приходят.
Звонили в механическую?
Десять раз. Они и в ус не дуют. Отвечают, что пошлют, а их нет. Не могу же я из-за них срывать план
А к Нилу Ивановичу заходила?
Не заходила, но звонила и ему, волнуясь, сказала девушка. Нил Иванович ответил, что слесарей нет. Емельян Матвеевич, ты уж позвони от парторганизации, они тебя послушают.
Долгунов позвонил начальнику механической, и через минуту девушка-техник вышла с просиявшим лицом.
А вы с чем? обратился Долгунов к группе молодых и пожилых женщин, вошедших в кабинет вместе с детьми. Зачем пришли, хозяюшки?
Да как же, Емельян Матвеевич, не ходить-то к вам! оживилась женщина лет сорока, по бокам которой, держась за юбку, стояли мальчик и девочка. Муж-то мой до войны на торфу работал, а теперь на фронте
Домохозяйки подхватили:
И у нас, Емельян Матвеевич, как вы знаете, мужики-то на фронте. Вот мы и пришли Так уж вы, Емельян Матвеевич, и нас не обижайте!
Не собираюсь, ответил Долгунов, внимательно разглядывая домохозяек и стараясь догадаться по выражению их лиц, зачем они пришли к нему. Так, хозяюшки, что вам надо?
Всем даете мануфактуру, а нам ничего. Насчет нее и пришли, пояснила первая женщина и подтолкнула вперед детишек, ближе к столу. Обносились все. Сам, чай, видишь, в чем ребятишки ходят.
Да, хорошие мои, откуда же я возьму мануфактуру-то для вас? мягко спросил Долгунов.
Они дружно, наперебой заговорили:
Да откуда хошь бери, а нам дай!
А ты, Емельян Матвеевич, как хороший человек, от торфяниц урви маленько и нам дай!
Верно! Вот и будет справедливо.
Подождите, мои хорошие! остановил домохозяек Долгунов. Как же это я могу сделать? Мануфактура полагается торфяницам только как премия за их отличную работу. А на какой они работе находятся, вы знаете.
Но все-таки Хоть маленько, а дай!
Урви, Емельян Матвеевич!
Не могу я этого сделать, незаконно будет.
Тогда уж, Емельян Матвеевич, переходя на другую тему, обратилась женщина с двумя детишками, похлопочи, чтобы районный Совет нам семенной картошки дал.
И мне! раздались голоса домохозяек. И мне!
Это можно, сразу ответил Долгунов, поглядывая дружески на женщин, и взял телефонную трубку. Это можно. Картошки посадите больше.
Да уж, ежели дадите, посадим!
Погоди звонить-то, вывернулась из-за спин домохозяек пожилая женщина с сухим сморщенным лицом и с большими темными глазами, строго смотревшими из глубоких глазниц. Мне козу, сынок, надобно. Похлопочи зараз в Совете-то!
Да у тебя, мамаша, корова есть.
Мало что корова есть! Коза разве помешает корове? С коровой-то вон сколько хлопот, а коза сама позаботится о себе на поселке. Хитрая тварь скотина-то эта. Похлопочи! Тебе, Матвеевич, не откажут в Совете.
Раздался телефонный звонок. Долгунов взял трубку.
Слушаю Долгунов. А-а-а, Толкачева? Здорово! Посылать ли информацию в горком? Обязательно. До свидания! Долгунов положил трубку и обратился к домохозяйкам: Вы идите домой, а завтра в райсовет за картошкой.
Вошли парторги полей, сели на скамейку у стола.
А как, сынок, насчет козы-то? И мне завтра в Совет? спросила пожилая женщина.
Насчет козы, Анастасия Павловна, не стану хлопотать, это уж вы сами, спокойно ответил Долгунов. До свидания. А картошки семенной и вам дадут в Совете.
Вбежала торфяница с заплаканными глазами. Увидав парторгов полей, бросилась назад, но они удержали ее.
Ревешь? спросил один из них.
Как же не реветь-то! Говорят, что я работать не хочу.
А ты хочешь работать? усмехнулся высокий, в кожаном черном пиджаке парторг. Знаю тебя, Люба! Брось лукавить, не дури голову Емельяну Матвеевичу! Видишь, сколько людей на очереди к нему Идем в бригаду Глазковой. Я переговорю с ней. Может, возьмет. Да только больше не лодырничай. У Глазковой знаешь какие порядки: лениться станешь так сразу вон. И он вместе с Любой вышел из кабинета.
В коридоре все еще толпились торфяницы, но к Долгунову не заходили, хотя дверь была открыта настежь. Долгунов вышел из-за стола, но тут же вернулся, сел и стал что-то вносить в записную книжку. Раздался телефонный звонок.
Долгунов положил карандаш и взял трубку.
Кого? Начальника участка?.. Нет его здесь Кто? Я парторг участка, Долгунов. Откуда говорят?.. Из Москвы? Из ЦК партии? Лицо Долгунова сделалось более сосредоточенным и внимательным.
Позвать к телефону бригадира Ольгу Тарутину? Сейчас пошлем за нею. Долгунов, прикрывая ладонью трубку, обратился к торфяницам, толпившимся в дверях: Девушки, сбегайте за Тарутиной, да поскорее. Она, наверно, рядом, в нарядной.
Две девушки побежали за Ольгой.
Да, да, слушаю Готовим стенгазету. Дадим страницу в районной газете «Огни Шатуры». Премируем на общем производственном собрании Да, да, это будет сделано!.. Безусловно, рекорд на кладке змеек. Такой производительности на этом процессе никто больше бригады Тарутиной не давал.
В сопровождении Даши, Сони и других девушек вошла Ольга и остановилась, внимательно глядя черными глазами то на Долгунова, то на парторгов полей, стоявших неподвижно, с серьезными лицами.
Тарутина, увидев Ольгу, сказал Долгунов. Поговори с Москвой. Тебе звонят из ЦК партии, с победой поздравляют тебя. И он передал ей трубку.
Ольга залилась румянцем, рука задрожала от волнения. Она приложила трубку к уху, отрывисто проговорила:
Слушаю Здравствуйте!.. Я, Ольга Тарутина Да, бригадир. Сколько выполнила моя бригада? Вчера пятьсот процентов. Спасибо за поздравление. Передам девушкам моей бригады. Постараемся дать больше До свидания.
Ольга положила трубку и бросилась от стола, ничего не сказав Долгунову. Парторг остановил ее.
Погоди! Ты куда?
Рассказать девушкам, все еще волнуясь, ответила Ольга. Для них это будет праздником
Это так, согласился Долгунов. Праздник и у всех у нас. Твоя победа праздник на нашем участке волей. Молодец! Завтра итоговое собрание. Вручим переходящее Красное знамя, сообщим в колхоз. Да, Ольга, теперь слава твоей бригады прогремит на всю страну.
Ну, уж на всю страну! смутившись, возразила Тарутина.
А то как же! Конечно, на весь Союз! твердо сказал Долгунов. В ЦК партии, в Москве, знают о твоих трудовых подвигах.
Как это в Москве могли узнать, как мы работаем на добыче торфа?
Не ожидая ответа, Ольга выбежала на улицу.
Долгунов, парторги полей и торфяницы, все еще находившиеся под впечатлением от телефонного звонка из ЦК партии, не заметили, как в кабинете появилась чем-то сильно расстроенная пожилая женщина. Она быстро подошла к столу и, склонившись над ним, крикнула в лицо Долгунову:
Я к тебе, Емельян Матвеевич!
Долгунов пристально взглянул на нее и сказал:
Я вас слушаю. В чем дело?
Разорили! Ой, разорили! Разорили, разбойницы!
Кто разорил? Кого разорили?
Разорили! Ой, разорили! Разорили, разбойницы! воскликнула женщина. А кто из них, не знаю! Я бегала, бегала из барака в барак, косточки хотела поломать разбойницам твоим! Да разве узнаешь, кому надо ломать!
Все заулыбались.
Ничего не пойму, проговорил Долгунов.
Тут и понимать нечего. Выпустила я ее утречком: «Иди, говорю, Машка, насыщайся». Пошла. А вернулась с чем?.. Ой, разбойницы, разорительницы! Что это за жизнь стала, а?!
Да что случилось? Какая Машка?
Нет, я тебя, Емельян Матвеевич, спрашиваю: что это за жизнь?
Успокойтесь, толком расскажите!
Да я толком, толком говорю тебе, миленький: разорили твои разбойницы-то меня!
Что разорили? Какие разбойницы?
Будто и не знаешь какие! Да твои торфяницы. Торфушки-то твои, чтоб им ни дна ни покрышки, мою козу выдоили, Машку-то, козу мою! Без, молока пришла!.. Что глаза-то вылупил на меня? Не поймешь все, а?! Какой же ты парторг? Зачем же тебя приставили, а-а?! Ты послушай! Я с подойничком к ней, а она, Машка-то, на меня глядит и бородой трясет: нет, мол, у меня, хозяюшка, молока! Я за вымя, а оно пустое! Тут я все поняла, схватила палку и в бараки, а потом, не признав разбойниц, к тебе прибежала. Так вот ты-то уж, наверно, их найдешь? Ну что ты, Емельян Матвеевич, ответишь на это, а?
Хохот заглушил последние слова. Старуха оглянулась на девушек, замахала на них руками:
Что ржете, что ржете, бесстыдницы? Небось, если бы у вас выдоили коз, вы бы не так закричали!
Откуда вы знаете, что торфяницы выдоили вашу козу?
Они! Они! Твои озорницы, торфушки! Они не то что козу, козла выдоят!
Снова раздался хохот. Смеялись долго, до слез. Старуха растерянно вертелась у стола, то грозила торфяницам, то парторгам полей, которые сели на скамейки и, ухватившись за животы, тряслись от смеха. Когда хохот прекратился, одна из женщин сказала:
Моя коза тоже, что и Алены Ивановны, ходит по бровкам, ее никто там не выдаивает. А твою, Ивановна, следует доить, потому что она, Машка-то твоя, безобразница, воровка хлеб у торфяниц поедает. Размотает сверток и скушает хлеб, оголодит торфяниц. Так вот, Ивановна, может, они и выдоили ее за это.
Ивановна плюнула и, ничего не сказав больше, выбежала из кабинета. Долгунов принял остальных торфяниц и тут же, не откладывая дела на завтрашний день, разобрал их просьбы и жалобы.
Блестящая победа Ольги Тарутиной была поставлена в повестку торжественного собрания и повседневной работы она открывала широкие возможности для соревнования бригад. Совещание затянулось до утра. Шел третий час. Долгунов встал из-за стола, прошелся. В коридоре тишина. В соседних комнатах тишина. Чувствуя усталость, он вышел на улицу. Свежий воздух приятно пахнул ему в лицо. В роще за поселком громко пели соловьи. Полоска неба на востоке чуть-чуть светлела, отливала латунным цветом. В небе ярко светили крупные звезды. Над торфяными полями серо-беловатой пеленой поднимался туман. В стороне возник шум товарного поезда; он с каждой секундой нарастал, приближался, приблизился, прогрохотал и стал быстро удаляться и затихать.
Долгунов медленно шагал по улице, мимо бараков, в которых крепким сном спали торфяницы после тяжелой работы. На больших, затемненных окнах то и дело взблескивали отражения звезд, далекой и такой спокойной синевы. Он поднялся на крылечко барака, прошел в свою комнату, открыл окно и, не зажигая огня, разделся и повалился на кровать.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Ольга, придя в общежитие, тут же рассказала девушкам о разговоре по телефону с Москвой. Девушки с серьезным, сосредоточенным видом выслушали сообщение о том, что Центральный Комитет партии знает об их успехах, передал им привет и поздравление с победой. Пятисотницы несколько секунд молчали, словно не могли прийти в себя от неожиданности, а когда Ольга, со слов Долгунова, сообщила, что теперь о них будет знать весь Союз, шумно окружили свою бригадиршу и заставили ее повторить каждое слово представителя ЦК партии и то, что отвечала Ольга.
Сообщение Ольги произвело сильное впечатление на девушек других бригад. Бригады Даши Кузнецовой и Кати Лукачевой рано легли спать, чтобы наутро пораньше выйти в поле и с честью ответить на вызов Тарутиной. Но взволнованные девушки долго не могли заснуть. Не спала и Ольга, хотя и лежала с закрытыми глазами. Она все думала о словах, которые так тепло были сказаны ей представителем ЦК партии. Они, эти слова, заставляли взволнованно биться сердце, наполняли сознание гордостью. «Отец, если он жив, узнает, конечно, о славе тарутинской бригады, думала она, обрадуется тому, что его Ольга работает так, как обязана работать каждая честная дочь родины».
Со всех коек слышалось ровное дыхание. «А что скажет Павлов, когда прочитает в газете имя знатной торфяницы? подумала Ольга и улыбнулась. Если действительно любит, то обрадуется, тотчас же ответила она себе, но мысли о нем уже трудно было остановить. Куда он ехал? Где он теперь? Почему от него так долго нет писем? Здоров ли? Жив ли?» Вспоминалась последняя встреча на вокзале в Шатуре, смущение, скромность лейтенанта, его желание показать, что он совсем не такой, каким она видела его осенью на пристани в Рязани. Вдруг до слуха Ольги донеслись трели соловья. Она подняла голову, прислушалась. Соловей пел где-то рядом. «Спать! Спать!» строго сказала себе Ольга, гоня мысли прочь.
Проснулась Ольга на восходе солнца, быстро оделась и разбудила своих девушек. Они надевали платья, бахилы и спецовки, умывались в коридоре, а то и в канаве мягкой, прозрачной торфяной водой, забирали узелки с провизией и выбегали на улицу.
Красное солнце стояло ребром на горизонте, касаясь земли. Девушки цепочкой шли за бригадиром, тихо разговаривая. На траве, как серый жемчуг, блестела роса. Там, куда падали лучи солнца, она сверкала разноцветными огоньками, искрилась. Пели жаворонки. Они словно сверлили искрящийся золотом воздух острыми и длинными сверлами. Синевато-молочный туман полз низко над полями. На бровках и над канавками он поднимался космами, дымился и таял. Казалось, что там проплывали лебеди, высоко поднимая головы.
Когда девушки пришли на место работы, солнце отделилось от земли и стало пригревать сильнее. На полях еще не было торфяниц. Туман мешал работать.