Вот это пляшут! Сам черт позавидует!
А усами-то, усами, как раки, водят! Ух ты!
Стоявшие возле люди засмеялись.
Свиридов и его товарищ плясали вприсядку и звонко шлепали большими ладонями по голенищам сапог. У Свиридова картуз сбился на затылок, чуб рыжеватых волос взмок от пота, мочалкой свисал на лоб, с носа стекали капельки. Партнер не уступал ему придумывал все новые колена. Загорелая лысина блестела, как медная тарелка, отражая блики солнца; усы обвисли и были похожи на подбитые крылья воробья. Из-под густых, нависших бровей не было видно глаз. Он вертелся, как юла, изредка крякая и охая. Вокруг неистовых плясунов кружились девушки. Одна из пляшущих сняла с себя венок и надела его на голову лысого.
Спасибо, матаня! поблагодарил плясун. Будем, значит, в горелки играть нынче вечером, как поужинаем и выпьем в честь торжества!
Папаша, рассмеялась девушка, я и без лысого обойдусь! А свою порцию водочки уж поднесу тебе! Если не найдешь меня в столовой, так пеняй на себя!
Ну и на этом, доченька, спасибо! Уж тебя-то, такую красавицу и лихую плясунью, я не потеряю и в тыщах найду!
Из-под высокой тенистой ели поднялась с земли группа девушек и, приплясывая, ворвалась в круг. Соня среди пляшущих девушек увидела Варю.
«А у меня, кажется, не будет ни радости, ни счастья», подумала с болью Соня и невольно вздрогнула, почувствовав, как по щеке скатилась слеза. Она тяжело вздохнула и, обходя гуляющих, пошла быстро к выходу. У ворот парка было многолюдно. Она приподнялась на носки, взглянула и ничего не увидела.
Не тянись, все равно не увидишь, сказала Соне миловидная девушка. Я выше ростом и то не вижу, что там, за толпой, делается. Говорят, приехали военные.
Девушка сказала правду. Вдруг толпа начала расступаться, и Соня очутилась у длинного прохода. У ворот показались представители Красной Армии. Они шли мимо девушек и несли Красное знамя Государственного Комитета Обороны. Это были офицеры и сержанты всех родов войск красивые, стройные, в орденах. Соня не открывая глаз глядела на них. Девушки бурно рукоплескали им, кричали «ура». Военные выстроились впереди трибуны. Два офицера в центре шеренги держали знамя. Аплодисменты и крики «ура» перекатывались по парку из одного конца в другой. Тысячи людей стояли лицом к трибуне, смотрели на колыхающийся пурпур знамени. Парторг ЦК партии, человек средних лет, в темно-сером костюме, поднялся на трибуну и, когда аплодисменты стихли, громко, торжественным голосом, начал:
Товарищи, митинг, посвященный передаче переходящего Красного знамени Государственного Комитета Обороны вашему предприятию, объявляю открытым.
Опять разлились аплодисменты по парку. Парторг ЦК в краткой речи сказал о героизме советского народа в тылу, о замечательных победах на фронтах Великой Отечественной войны над фашистами. Потом заговорил о славном труде девушек-торфяниц.
Слава о вас, девушки, гремит по всей нашей великой стране. За вашу, товарищи, доблесть в тылу, на фронте добычи топлива, передается вам это Красное знамя.
После выступлений парторга ЦК и заместителя наркома электростанций СССР на трибуну поднялся представитель МК партии Шмелев. Он передал торфяницам привет от товарища Щербакова и от имени московской партийной организации поздравил их с победой.
Потом председатель митинга предоставил слово Ольге Тарутиной. Тысячи девушек, устремив взгляды на нее, бурно рукоплескали ей. Соня тоже стала хлопать в ладоши, приветствуя подругу.
Тарутина, взойдя на трибуну, растерялась, оробела, потом, набравшись храбрости, начала речь. Она говорила о сознательном труде торфяниц, о том, что девушки прекрасно понимают значение борьбы за выполнение и перевыполнение плана по сушке и уборке торфа для окончательного разгрома фашистов. Заканчивая речь, она просила московских товарищей передать руководителям партии и правительства от имени торфяниц, что и во второй половине торфяного сезона они будут бороться за Красное знамя Государственного Комитета Обороны.
Мы, девушки, клянемся Коммунистической партии выполнить наш долг перед Родиной! крикнула она во-весь голос и, взволнованная, разрумянившаяся, быстро сошла с трибуны.
Эти слова Тарутиной были покрыты возгласами многотысячного собрания в честь Красной Армии и криками «ура».
Аплодируя Ольге, Соня увидела Павлова. Он стоял почти рядом с нею. Его красивое смуглое лицо было взволнованно.
Аплодисменты все продолжались, то затихая, то усиливаясь. Председатель долго звонил в колокольчик, не один раз поднимал руку, призывая собравшихся к спокойствию, но они все еще рукоплескали и выкрикивали:
Молодец Тарутина!
Вот это бригадирша!
Наша рязанская! Из Спасска!
Ваша! Мы туляки, а от нее не отказываемся! Она и наша!
Москвички тоже от Тарутиной не отказываются! крикнула Звягинцева.
И киевлянки!
И татарки!
Верно! Все мы дочери одной Родины! От Балтийского моря до Тихого океана!
Голоса и аплодисменты стихли только тогда, когда поднялся на трибуну полковник, представитель Красной Армии. Его появление вызвало бурю ликований, аплодисменты; «ура» в честь партии, государства, Красной Армии гремело несколько минут. Полковник, видя, что тишины ему не дождаться, начал громко говорить. Он коротко рассказал о героях фронта, проливающих свою кровь и отдавших свои жизни ради победы, горячо поблагодарил их, героинь тыла, за помощь в борьбе с фашистами.
Соня видела, как многие девушки, слушая краткую речь полковника, прослезились. Окончив речь, полковник взял Красное знамя и поднес его директору предприятия Завьялову. Директор опустился на одно колено, поцеловал знамя и, поднявшись, передал его своему заместителю; потом подошел к трибуне и поклялся от имени всех торфяниц и торфяников удержать в своем предприятии Красное знамя Государственного Комитета Обороны до конца сезона.
Гул рукоплесканий опять пронесся по всему парку.
После торжественного митинга на сцену один за другим выходили московские артисты чтецы, певцы и музыканты. В других концах парка, как и на площадке, начались танцы и пляски. В клубе показывали кинокартины. Соня, чувствуя себя усталой, вышла из парка и зашла в столовую.
Соня, в парк? весело поблескивая глазами, остановила ее Варя. Ты уже пообедала?
Да, ответила Соня. А теперь домой.
Что так? удивилась Варя. А я буду гулять до полуночи. Такие праздники бывают не часто.
Ладно. Я, может быть, приду в клуб.
Обязательно! Мне хочется потанцевать с тобой. Ты ведь, Соня, была в школе лучшей танцоршей, да и здесь я не видела, чтобы кто из девушек танцевал лучше тебя. Приходи, а то осержусь.
Соня грустно улыбнулась.
Не надо, Варя, на меня сердиться! и, подумав, сказала: Хорошо, я приду!
Соня вошла в барак, открыла комнату. На подушке лежало треугольничек-письмо. Она взяла его, развернула. Прочла и задумалась; уставившись большими глазами в окно, долго-долго стояла в таком положении. Потом сунула письмо в кармашек, села на кровать и ткнулась лицом в подушку.
ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ
Аржанов тотчас после речи Тарутиной отправился на станцию. За воротами парка его встретила сухонькая, бедно одетая женщина лет пятидесяти и остановила условным паролем.
Вы уезжаете? спросила она.
Откуда вы знаете? побледнев, сухо сказал Аржанов.
Я все, молодой человек, знаю! Подумав, женщина пояснила: Я все должна знать! Не зря же я служу уборщицей в конторе участка
Да, Илларионовна, я уезжаю.
Дальше Шатуры вы никуда не уедете, отрезала строго Илларионовна. Вами не особенно довольны. Вы не выполнили главного
Я сделал открыл рот Аржанов.
Илларионовна грубо оборвала его:
Знаем, что вы сделали! Но главного приказа вы не выполнили. Вы обязаны выполнить
Невозможно! возразил Аржанов. Невозможно! Вы, Илларионовна, это и сами знаете Объект этот так охраняется, что
Я не слышала, что вы сейчас сказали, вы обязаны выполнить приказ И забудьте слово «невозможно»! прошипела она.
Но в следующий момент ее глаза погасли, стали добрыми. Ничего больше не сказав, она вошла в парк и затерялась среди торфяниц.
Федька пришибленно постоял минуты две-три у ворот. Опомнившись, он обозвал Илларионовну ведьмой и зашагал на станцию.
«Никогда не подумал бы, что эта Илларионовна наблюдает, может приказывать. Назвала пароль, остановила Об отъезде старуха узнала, конечно, в конторе: слышала разговор с секретаршей Нила Ивановича» Он уже ругал себя за то, что добивался печати на увольнительной записке.
«Неужели я не выберусь отсюда? раздумывал он, быстро шагая по дороге. Зачем я связался с девчонкой? Разве для моего удовольствия мало было Ганьки и Маркизетовой? Да, Сонька начинает слишком много думать, думает так, что с каждым днем становится все опаснее. А вдруг она поняла меня, разгадала, кто я?»
От этой мысли Аржанов заскрипел зубами.
Недалеко от станции он остановился, снял фуражку, потер лоб и вдруг решительно повернул назад.
Перед самым поселком Аржанов свернул с дороги в лес. Незаметно пробравшись по задворкам до барака, он заглянул в окно и открыл дверь. Никого не встретив из девушек в коридоре, прошмыгнул в комнату Сони. Она сидела на кровати. Он остановился возле нее, улыбнулся и притворно-ласково сказал:
Скорее идем!
Я не пойду.
Как не пойдешь? Идем! Мы на славу погуляем. Ты же сама вчера говорила, что хорошо бы после митинга погулять на озере.
Он сел на кровать и хотел было обнять ее, но девушка резко поднялась и оттолкнула его от себя.
Не трогай меня, проговорила она сдавленным голосом.
Что ты, зоренька моя? сделав обиженное лицо, спросил Аржанов. Я не узнаю тебя. Что с тобой?
Горе у меня, ответила Соня.
Какое там горе! воскликнул с веселым озорством Аржанов и рассмеялся. Ты со мной, и у тебя не должно быть горя! Так я, зоренька, говорю?
Папа убит на фронте, невольно сказала Соня и тут же пожалела, что поделилась с ним.
Аржанов поднялся и стал серьезным. Опустив глаза, он заговорил о том, что в каждой семье убитые, что победа даром не дается. Но Соня заметила, что ее горе не тронуло Федьку: под его напускной печальной серьезностью безразличие, равнодушие.
Поэтому, издав глубокий вздох и не поднимая глаз на Соню, заключил Аржанов, горевать и плакать о погибших не надо. Прах твоего отца не будет лежать спокойно в братской могиле, если ты, Соня, будешь тосковать. Так успокойся, моя зоренька! У тебя есть опора в жизни
Где? Какая? внимательно взглянув на него, спросила с недоверием девушка.
Я, ответил Аржанов. Вот она! И он похлопал ладонью по своей груди.
Ты? проговорила с оттенком насмешки Соня. И верно, как же это я, дура, не заметила, не почувствовала, что ты моя опора?!
Конечно! Так, так! воскликнул обрадованно Аржанов. Теперь, зоренька, идем скорее, а то день пробежит, а мы не погуляем на твоем любимом месте, у озера.
Хорошо, вздохнув, согласилась машинально Соня.
Они вышли на улицу, скрылись в лесу и направились в сторону карьера, к озерам. Шли быстро, не замечая кочек и частых кустов, мало разговаривали. Подошли к озеру, остановились на берегу. Аржанов обнял девушку. Она не пошевельнулась, ее глаза смотрели на зеркальную поверхность воды, в которой отражались синева неба, почти белый шар солнца и вершины елей и берез у противоположного берега. В густой высокой траве сверкали синие, красные и белые цветы. В воздухе реяли крупные, как серьги, стрекозы с огромными глазами.
Погуляем на просторе, ласково проговорил Аржанов. Здесь не то что в парке, не душно, а воздух какой чудесный! Соня, помнишь, ты хотела побывать вон на том островке, у березок, посидеть на высоком пне осокоря? Отправимся туда, а?
А как попадем туда? Лодки у нас нет, вплавь не доплыву я. У берега, должно быть, тина болотная, страшная. Завязну в ней и не вылезу.
А тут плотик есть крепкий, сказал Аржанов, и весла на нем. И он, взяв под руку Соню, повел ее к стоящему плотику.
Да тут не один, а целых три! воскликнула Соня, оживляясь.
Ну для нас с тобой, моя зоренька, и одного хватит, заискивающе рассмеялся Аржанов.
Он соскочил с берега на плот, взял доску и несколько раз прыгнул на нем, как бы проверяя его прочность. Потом, расставив ноги, стал раскачивать его. Плот держался на воде устойчиво, крепко.
Выдержит автомобиль, а не только нас. Чудесный плот! Смело можем плыть. Давай руку!
Соня медлила.
Лучше тут, по бережку, погуляем.
Садись, прыгай!
Аржанов поймал ее руку и потянул к себе. Она с криком упала ему на грудь. Он обнял ее и крепко поцеловал в губы.
Ну, а ты, зоренька, говоришь, что я тебе не опора, а? Не грех тебе так обижать меня?
Соня вздохнула и сама поцеловала его. Он улыбнулся ей, взял доску и уперся ею в рыхлый берег. Они отчалили от берега и поплыли. Девушка стояла и смотрела на темную воду, сквозь которую не было видно дна. Что-то мохнатое глядело со дна на небо и солнце. Соня отвела глаза от воды и остановила взгляд на островке.
Вот и на островке, весело сказал Аржанов, прижимая плотик вплотную к берегу. Сходи, зоренька!
Соня сошла на берег. Высокая, сочная трава касалась колен. Бело-золотистые ромашки, синие колокольчики ярко выделялись на ее фоне. Три березки блестели глянцевитой листвой, отражая золотинки солнца. Соня подошла к березам и села на толстый пень осокоря. На острове тишина, много солнца. Каждая травинка, каждый цветок дышали радостью под ласкающими лучами. В траве трещали кузнечики, над головой реяли большеглазые золотые стрекозы. У соседнего островка, под его крутым берегом, крякали и ныряли чирки, их острые хвостики торчали из воды. В воздухе стояли приторно-медовые запахи цветов.
Незаметно подкравшись к девушке, засмотревшейся на чирков, Аржанов обнял ее и, запрокинув голову, стал целовать. Она вскрикнула и резко оттолкнула его.
Оставь, оставь меня! крикнула Соня и побежала.
Трава шумела под ногами. Тот бросился за нею. Он поймал ее. Она, смеясь, отбивалась от него. Потом они оба со смехом упали на землю, скрылись в пряно-пахучей пламенно-зеленой траве. Она обвила руками его шею.
Милый, как тут хорошо! шептали ее губы.
Аржанов самодовольно засмеялся. Синева неба обрушилась на нее, обдала горячими волнами, они подхватили ее и понесли
Аржанов поднялся и, не глядя на Соню, лежащую в траве, отошел к обрыву. Внизу щетинились новые заросли. Из воды, за ивняком, белели водяные лилии. Вода казалась мутно-зеленоватой, густой. Он внимательно разглядывал ее. Когда Аржанов оглянулся, Соня уже поднялась и смотрела на него. Он увидел на ее смущенном и растерянном лице улыбку, яркий блеск в больших черных глазах. Поправляя волосы, она медленно подошла к нему, путаясь ногами в высокой траве, и села рядом.
На этой стороне озера, у крутого берега, изредка пробегал ветерок; от его дыхания шелестели ивовые кусты, собиралась серебристая рябь по воде. Над берегом пролетали стрижи. На воде вспыхивали их тени и тут же гасли. Соня и Аржанов молчали. Так они сидели несколько минут. Солнце давно уже вышло из зенита, и тени деревьев на воде стали длиннее. Воздух был сильно накален, его не охлаждали даже лес и озеро. Аржанов скосил взгляд на Соню и сказал:
Неплохо бы искупаться. Как ты думаешь?
На Оке купалась, а тут боюсь, ответила девушка.
Боишься? Чего? спросил Аржанов. А я вот не боюсь. В такую жару да не выкупаться!
Внизу невылазная тина, боюсь утонуть.
Скажешь тоже! А я-то для чего тут?
Ты? Да разве удержишь меня, когда тина потянет? подняв глаза, проговорила Соня. А когда он не выдержал ее взгляда, отвернулась и сказала громче: Нет, купаться я не стану.
Федька промолчал, потом стал насвистывать какую-то песенку. Соня загрустила, ей не нравилось выражение лица Аржанова, оно было неприятно-злым, пугало и отталкивало ее. Чувствуя на себе пристальный взгляд девушки, Федька поморщился и недовольно сказал:
Что так уставилась на меня? Не видела, что ли, давно?
Соня не ответила, но и глаз не отвела от его лица. Она вспомнила ночь на добыче, когда был налет фашистских самолетов.
«Вот тогда у него было такое же выражение лица, как и теперь», подумала Соня и поднялась.
Знаешь что сказал, оживляясь, Аржанов.
Что? отозвалась Соня, не спуская с него испуганных глаз.