ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
Уборщица Илларионовна подслушала накануне праздника разговор Ольги Тарутиной с Нилом Ивановичем и передала его Волдырину.
Да не может быть! выслушав старуху, воскликнул в гневе Петр Глебович. Тарутина так и заявила ему, что Волдырин плохой начальник поля? Настаивала на снятии меня? Вот оно что! Не думал, что Тарутина решится на такое дело.
Не девка нож! вздохнув, бросила Илларионовна.
Я зарежу этим ножом ее! прошипел Волдырин, вытирая ладонью пот с лысины.
Нил Иванович, как я поняла, защищает вас, а Долгунов Тарутину. И вот между ними кошка! заглядывая в красноватые глаза Волдырина, пояснила Илларионовна.
Волдырин хотел что-то спросить еще у старухи, но забыл и вышел из конторы. Проходя мимо столовой, он вспомнил Маркизетову и Аркашкина. «Сидят? Пожалуй, припаяют им лет по восемь, а то и больше!» Петр Глебович вздохнул и пошел дальше. Он не заметил, как очутился на другом конце поселка, против барака, в котором жила Ганя-фельдшерица. «Зайду-ка я к ней, решил он. На поле успею, до обеда еще далеко. Тарутина и ее комсомолки, черт бы их подрал, с зарею поднимаются на работу».
Он вошел в барак и толкнул дверь в комнату Гани.
Фельдшерица лежала в постели. Увидев Волдырина, она натянула одеяло до подбородка и крикнула:
Я не одета! Обождите, Петр в коридоре!
Не желаю, сказал Волдырин.
Когда Ганя поднялась и стала одеваться, шел уже десятый час утра. Волдырин сидел у стола и пил водку.
Ганя, выпьем, предложил он, наполняя водкой две чашки.
Ты пей, а я не стану, ответила Ганя, причесывая светлые с рыжиной волосы перед зеркалом.
Почему? спросил Волдырин. Пей! Я пью, и ты пей! Ты же, Ганя, пьешь не хуже меня.
Не стану. Ты, Волдырин, пойдешь в поле, там ветерок обдует тебя, а мне в больницу. Пей скорее и убирайся, мне уходить пора.
Волдырин ухмыльнулся, выпил водку из обеих чашек. Закусил хлебом с солью. Потом снова наполнил чашки и, не угощая фельдшерицу, выпил одну за другой.
Солнце сильно припекало. Пошатываясь, Волдырин шел на свое поле и с ненавистью думал о Тарутиной. Ему вспомнилось, как его, начальника поля, Тарутина и ее подруги выбросили из теплушки, как взяли у него сорок тысяч рублей денег и внесли их в танковую колонну. Вспомнил он свой недавний разговор с Тарутиной на поле и решил: «Нет, ни на кого не променяет Нил Иванович старого торфяника».
Мысленно рассуждая и ругаясь, Волдырин забрел в незнакомое место и удивился: «Вот чертова девка, не успела сесть на мое поле, как уже глаза отводит, ведьма!..» Выругавшись, он свернул направо и заковылял дальше. Раза четыре упал, пока добрался до поля, до картовой канавы. Пошатываясь из стороны в сторону, Петр Глебович шагнул на узкий мостик и, потеряв равновесие, свалился в канаву, наполненную сгустившейся гидромассой. Барахтаясь в ней, он с трудом выполз на бровку. Грузчицы заметили его лишь тогда, когда он, спотыкаясь и качаясь, стал пробираться мимо штабелей.
Девчата, вскрикнула Паша, плечистая и голубоглазая девушка, глядите-ка, кто идет к нам! Не то леший, не то Волдырин.
Грузчицы вскинули удивленные глаза на пьяного, в торфяной жиже человека и захохотали.
Вот уморил! Ой, уморил!
Черт! Леший! Кто сказал, что чертей нет!
Девоньки, да на этом черте и лица нет одно болото!
Петр Глебович поднял кулак и, угрожающе размахивая им, рванулся от штабеля, но потерял равновесие и повалился на землю. Девушки захохотали громче. Волдырин не поднялся. Широко раскинув руки, лежал на спине, лицом к небу. Припекаемый солнцем, он тут же захрапел. Девушки, все еще хохоча над ним, подняли корзинки с торфом на плечи и понесли к вагонеткам. Паша, высыпав торф в вагонетку, подбежала к Волдырину и насмешливо покачала головой. Подошли и другие грузчицы и стали смотреть на пунцово лоснящуюся, губастую, с крошечным носом, яйцеобразную физиономию спящего. Паша бросилась к кустам, наломала веток и огородила ими Волдырина. Девушки снова захохотали, глядя на ее заботу о нем.
Кто он тебе, что так жалеешь его? Не любовник, чай, и не жених
Чтобы солнышко не пекло его, вороны у него нежность не расклевали бы! воскликнула Паша и тут же, не удержав сердитого выражения на красивом лице, ткнулась головой в корзину и захохотала.
Вскоре были поданы вагонетки и к тому штабелю, возле которого, издавая громкий храп, спал Петр Глебович. Паша и ее девушки стали грузить торф из этого штабеля. Нагрузив вагонетки, они пожалели Волдырина.
Ой, бедный! Он испечется на зное! Давайте, девоньки, его на вагонетку! предложила Паша.
Грузчицы взяли за руки и за ноги пьяницу, раскачали его и бросили на торф.
Пусть прокатится до Шатуры! пошутила Паша. Ветерком обдует протрезвится. А теперь, девоньки, за работу! Вишь, сколько времени-то потеряли с таким чертом!
Бригада принялась усиленно грузить торф в вагонетки. Девушки за работой позабыли о Волдырине. Состав, нагруженный торфом, тронулся и покатил по узкоколейке. До самой Шатуры Петр Глебович так и не проснулся.
Поезд остановился у эстакады электростанции. Вагонетка с Волдыриным поднялась к подтопкам. Открылся люк, и Петр Глебович с торфом провалился в одну из подтопок. Упавши с двухметровой высоты, он сразу проснулся, выпучил от удивления глаза и дико завопил. Хмель сразу вылетел из головы. Услыхав страшный крик, отцепщица вначале испугалась, но тут же придя в себя, дала тревожный сигнал. Немедленно прибежали пожарники с лестницами и баграми. Увидев на горе торфа, в сизых косичках дыма, орущего и мечущегося человека, они подхватили его баграми и быстро выхватили наверх.
Двадцать лет работаю на станции, разглядывая грязного, перепуганного насмерть человека, сказал старый пожарник, но такое диво впервые вижу.
Да это леший болотный, а не человек! удивился другой пожарник. Милый, жизнь, что ли, надоела?
Ежели бы сам покушался на жизнь, то не заорал бы благим матом, заметил третий пожарник, внимательно разглядывая Волдырина.
Петр Глебович молчал, пучил глаза на пожарников и никак не мог понять, как он попал в это чертово пекло, в огромную подтопку, набитую торфом. Дым все еще точил ему горло и распирал грудь.
Кто ты? спросил первый, очевидно старший пожарник. Откуда? Не получив ответа, он обратился к своим подчиненным: Дайте ему воды!
Пожарник принес кружку с водой. Петр Глебович жадно выпил. Еще раз осмотрелся и хрипло проговорил:
Ребятушки, где я?
В аду, батюшка, в аду! насмешливо сказала пожилая отцепщица. Молись своему святому, что на твое счастье оказалось много торфу, а то бы изжарился мигом.
По лицу Волдырина скользнула растерянно-глупая улыбка, он не знал, что произошло с ниц, что ответить на вопросы людей, внимательно и насмешливо разглядывавших его. Старый пожарник подошел вплотную к Волдырину, приказал:
А ну, дыхни на меня!
Петр Глебович послушно дыхнул.
Так и знал! Водкой разит от него, как из бочки. По пьяному, значит, делу нелегкая занесла тебя сюда? Кто такой? Говори!
Волдырин сообщил, кто он и откуда. Пожарники посмеялись над ним, показали ему на вагонетку, в которой он прибыл, и выпроводили его за ворота электростанции.
Петр Глебович ушел. Крадучись, прячась за придорожные кусты и деревья от встречных, он только перед рассветом добрался до поселка, вошел в свою комнату, повалился на кровать и, несмотря на сильную усталость, не сомкнул глаз до утра. Он вспомнил, как был у Гани, как бродил по полю и встретился с грузчицами, как прилег у картовой канавы; одного не мог понять как это он попал в подтопку электростанции и едва не сгорел? «А что было бы, если бы отцепщица не подняла тревогу?.. подумал Волдырин и сразу вспотел от ужаса. Нет, не надо думать об этом! Не надо! Не надо!» Он вскочил с кровати, метнулся к окну и, припав лбом к стеклу, со стоном проскрежетал зубами и заплакал. «Боже, какая же это стерва забросила меня на вагонетку? Кому понадобилась моя жизнь?»
* * *
Скандальное приключение Волдырина окончательно вывело Долгунова из терпения. Парторг зашел к начальнику участка. Нил Иванович ходил по кабинету и поглаживал лысину, он был в сильном гневе. На письменном столе лежали желтый портфель, пачка бумаг, газеты «Правда» и «Красная звезда», стоял стакан с крепким чаем. Увидев парторга, Нил Иванович остановился, вскинул на него серые глаза и проговорил:
Гм пришел? Вот и отлично!
Вот что, Нил Иванович, не обратив внимания на расстроенный вид начальника участка, начал раздраженно Долгунов, ты можешь терпеть прохвоста, а я не могу! Он опозорил наш участок, опозорил на всю Шатуру!
Нил Иванович пошел за стол, сел.
Не горячись, не горячись, Емельян Матвеевич! проговорил он. Горячность всякое дело губит. Начальник участка замолчал, вздохнул, отвел взгляд от парторга. Я вот еще до тебя, Матвеевич, тоже разозлился!
Долгунов, не слушая начальника, продолжал:
Пьянчужка по топкам путешествует, а не штабелевкой занимается. Он приносит вред. А девушки на полях от хохота надрываются, слушая рассказы о нем. Нет, надо сорную траву с поля долой! Довольно цацкаться с ним! Мы должны думать о деле.
Да ты о ком это? Опять о Волдырине? Вот дался он тебе! Ох!.. Нил Иванович взял стакан с чаем и отпил из него.
А по-твоему, оставить? Ты же сам Шмелеву сказал, что наметил заменить Волдырина Тарутиной, а теперь ни тпру, ни ну. Как это твое «наметил» поймет Шмелев, а? Емельян Матвеевич бросил на стол портфель и сел. Нил Иванович замолчал, задумался, поглядывая в угол кабинета, на летнее пальто, висевшее на вешалке.
Да-а! протянул он со вздохом, встав из-за стола. Да-а! повторил он громче. Волдырин хорош, Волков не лучше. Где я возьму идеальных начальников, таких, каких тебе хочется?
Он прошелся к двери и повернул обратно, искоса поглядывая на Долгунова. Было видно, что он уже не гневался, впал в добродушие. Он подошел к Емельяну Матвеевичу и спросил:
Ну что ты разошелся? Я тебя еще не видел таким.
Не видел погляди.
Да что же ты, на самом деле? Волдырина мы заставим работать.
Тебе не звонили с электростанции? резко спросил Долгунов.
Не звонили. А что? В чем дело?
А мне вот звонили, сказали: «Вы уже, товарищ парторг, не торф стали присылать в топки станции, а людей. На переплавку, что ли? Чтобы мы пьяниц на трезвых переплавляли?»
Я не понимаю, о чем ты говоришь.
Твой любимчик Волдырин, с которым ты никак не можешь расстаться, попал в подтопку и чуть не сгорел в ней.
Что? Как это можно? вскочил Нил Иванович и вытаращил испуганные глаза на парторга. Ой, врешь!
Не вру. Можешь позвонить скажут.
Да ты расскажи толком! Неужели он, мерзавец
Долгунов кратко рассказал о путешествии Волдырина в Шатуру. Нил Иванович растерянно и виновато слушал. Долгунов также молчал и чуть насмешливо глядел на него.
Допился до белой горячки. Гм!.. Пошел он к черту! Этого моего «дружка» повесь себе на шею! взревел Нил Иванович и грохнул ладонью по столу.
Долгунов захохотал, схватился за живот.
Эк как тебя, Нил, забрало! Сразу дружка бросил мне на шею!
Ты парторг, у тебя такая специальность.
Нет, не возьму твоего дружка. Да что о нем заботиться! Сам видишь в воде не тонет, в огне не горит.
Нил Иванович вздохнул, откинулся к спинке стула.
Ну и начальник участка попался мне! воскликнул Долгунов. В его шутливом тоне чувствовались нотки любви к Нилу Ивановичу: упрямый такой, а как обстоятельства прижмут его, так он поворачивается круто и решает быстро, по-рабочему. Хороший начальник! Люблю таких!
Нил Иванович покосился на парторга, засмеялся, махнул ладонью по густым усам и стал писать приказ о назначении Ольги Тарутиной начальником поля.
ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ
Узнав о болезни Сони, Ольга расстроилась и весь день думала о ней.
«Неужели она хотела сама так нелепо оборвать свою жизнь? Не верю!»
Ольга подошла к окну. Ее подруги были дома, а Даша со своей бригадой еще не пришла с поля. Небо заволакивали черно-синие тучи. Они медленно и гневно выходили из-за темного, притихшего леса, рыча и сверкая красными жгутами молний. Из-под навеса туч сияло желтое солнце. Оно как бы убегало, но они все же догнали его, заслонили. Над полями сразу стало сумеречно. Куры и гуси всполошились. Полыхнула длинная молния, и тут же раздался страшный удар грома. Ольга отскочила от окна, закрыла ладонью глаза.
Испугалась? обняв ее, спросила Глаша. А я, знаешь, люблю смотреть на молнии. А еще больше люблю стоять в поле, под тучами, в теплом ливне.
Ольга опустила руку.
И я не боюсь.
Подошла Сима.
Как же мы пойдем в такой ливень?
Ольга и Глаша промолчали, поглядывая на окна, на толстые серебряные струи дождя, которые при беспрерывных вспышках молний казались розовыми нитками бус.
Дождь хлестал по крышам бараков, по разваливающимся на улице пенистым, светлым потоком воды. За улицей на торфяных полях появились беловатые облачка пара. Накаленная за день зноем земля шипела под ливнем, как гигантская сковородка, и превращала его потоки в пар.
Подруги стояли у окна и молча смотрели на ливень. На краю поселка, у леса, туча разорвалась на части. В ее просветы засияли яркой хрустальной синевой кусочки неба. Они с каждой минутой увеличивались. Крупный дождь перешел в мелкий. Молнии сверкали реже. И гром не гремел так грозно, как несколько минут назад, а ворковал, как голубь, ласково и нежно, далеко над лесом. Внезапно брызнул золотой веер лучей, осветил всю улицу. Веселые блики засверкали в потоках воды на мокрых, словно покрытых лаком крышах строений, на вершинах берез и елей.
Ну что же, вздохнув, нарушила молчание Тарутина, пойдем на станцию?
Конечно! подхватила Глаша.
В пути они встретили Корнея он вернулся из Шатуры, от Сони. Они остановили его и разговорились. Старик рассказал им, как он спас Соню, привел ее в чувство и отправил в больницу. Ольга спросила у него:
А вы, Корней Ефимович, не знаете, как она упала в озеро? Неужели сама
Старик вздохнул, подумал и, глядя то на Ольгу, то на ее подруг, ответил:
Нет, не сама, конечно. Соня была на острове не одна. В густой траве были следы не только Сони, но и другого человека.
А вы ничего не узнали от Сони? спросила Сима.
Нет, она не говорит. Доктор сказал, что от нервного потрясения девушка потеряла дар речи, пояснил Корней. Это хорошо, что вы собрались навестить больную. Я бываю у нее почти каждый день. Вечером того самого дня был у нее Долгунов с лейтенантом. Увидев их, она так испугалась, что отвернулась к стене и закрыла глаза. Я заметил, что их приход сильно взволновал ее и ей стало потом много хуже. Все плакала. Матвеевич сказал мне, чтобы я навещал ее ежедневно. Вот я и навещаю ее.
Старик попрощался с девушками и медленно зашагал к поселку.
Подруги быстрее пошли к станции. Поезд стоял у платформы; пассажиры садились в небольшие товарные вагончики. Девушки взяли билеты и сели в последний вагон. В нем было много народу.
Свисток разрезал тишину. Вагончик вздрогнул и рванулся вперед. Мимо поплыли постройки станции, люди, оставшиеся на перроне, красная фуражка начальника станции, березы, осины.
Барышня, обратилась маленькая, сухонькая женщина к Ольге, сядь на ведро. Поставь его кверху дном и сядь.
Ольга поблагодарила женщину, перевернула ведро и села на него. Глаша и Сима уселись на мешок с матрасом.
Пойду в другое село, раздавался в углу тихий старушечий голос, а в нем картошка еще дороже. Думаю, дальше она будет дешевле. Прихожу еще в одно, не знаю уж в какое село, спрашиваю в первом доме у женщины: «Картошка есть?» «Как не быть», отвечает. «Почем?» спрашиваю. «Шестьдесят пять рублей ведро». Я замахала рукой. «Да что ты, голубушка! Вон в том селе с меня запросили пятьдесят за ведро». Женщина отвернулась и пошла к сараю. «Там бы и покупала!» крикнула она и даже не оглянулась. «Вон в том селе продают колхозники задешево картошку. Туда и иди!» «А далеко до него?» спросила я. «Нет, недалеко, верст шесть». Я, старая, поверила. Топала-топала, шла-шла, а села с дешевой картошкой все нет и нет. Села на обочину дороги и думаю: «Заблудилась, знать. Больше десяти верст отмахала, давно бы должна дойти». Дорога-то, миленькие, лесом шла. Все время попадались повороты то в одну, то в Другую сторону, а тропок тянулось ужасть сколько.
Вот и прострелила, старая, село-то с дешевой картошкой! заметила женщина в красном платке и синей кофте.
Прострелила, подхватила старушка, это верно. Как ворона, летела прямо, все прямо. Словом, до того, миленькие, натопалась, что пар валил с меня. Вот вышла на опушку, к стаду гляжу, недалеко пастух сидит и лыки чистит, катает их в котелки. Подошла к пастуху. «Скажи, сынок, как называется это село?» Он ответил: «Тетерино, бабушка!» «Тетерино? удивилась я. А мне нужно, внучек, в Лукерьино». «Вона! рассмеялся пастух. Лукерьино верст пятнадцать отсюда». Я так и обмерла. Даже села на траву, возле него. Отдохнув малость, спросила у пастуха: «А почем у вас картошка?» «Недорого, бабушка, ответил он, по восемь рублей за кило».