Женщины слушали старушку внимательно и как-то загадочно улыбались, чуть скаля белые зубы.
Ею и сыты.
Хоть бы она провалилась!
Провалиться! Она дороже хлеба.
А это потому, что у наших хозяйственников ее гниет много.
Этих бы хозяйственников такой картошкой кормить.
Нет, их бы пешочком прогнать столько километров за картошкой, так бы они узнали, как она достается!
Ну и что, купила? спросила старушка с черными слезящимися глазами, с серой шалью на плечах.
Где там! У женщины узнала, что в соседней деревне по шесть рублей за кило. Ну я и махнула туда Два рубля не валяются по дороге Пришла в деревню и купила.
А если бы в следующей деревне была еще дешевле, так пошла бы и дальше? с улыбкой спросила молодая женщина.
Нет, не пошла бы. Я и в этой-то купила на свою шею.
Что так? Аль картошка попала плохая?
Картошка хорошая, одна к одной, без грязи, сухая, как орехи. Плохо, что пожадничала и целый мешок отхватила
Порядочный, поглядев на мешок, согласилась соседка. Как это ты его донесла?
Не говори, миленькая! Измучилась я совсем. Попробовала нести, а силы нету. Стою у мешка-то и думаю: не доберусь до дома, не доберусь. Гляжу, миленькие, председатель колхоза лошадь запрягает в телегу, ехать куда-то собирается. Лошадь у него пузатая, крупная, как гора, спокойная. Ну, я к нему: «Подвези, говорю, добрый человек».
Подвез? Это тебе, бабушка, счастье привалило.
Подвез! Фигу с маком дал председатель, ответила горестно старушка. Подвез! Как же! Он как цыкнет на меня: «Стану везти тебя, спекулянтку!» Я на него: «Это я-то спекулянтка, черт эдакий?!» Он свое: «С какой радости подвозить стану тебя? Может, у меня из-за тебя, карги, лошадь захромает. Лошадь у меня общественная, а ты этого не понимаешь». Ну и пошел точить меня. «А меня тебе не жалко? Я ведь старенькая». Он, председатель-то, захохотал, а потом сел в телегу, взял вожжи и сказал: «Ты, бабушка, другое дело, не лошадь. Умрешь на дороге я ответ держать за тебя не стану. За лошадь отвечаю по всей строгости. Н-но!» крикнул он и покатил.
Слушательницы рассмеялись. Улыбнулась и Ольга.
И верно, дьявол, а не человек! заметила женщина в сером платке, чихнула и перекрестилась.
Председатель укатил на лошадке, а я осталась с картошкой у дороги, продолжала старушка, чуть взвалила мешок на плечи и пошла. Пойду, пойду и сяду. Опять пойду, пойду и сяду. Так дошла до большой дороги. Слышу, машина позади гудёт. Я остановилась, жду. Машина подошла. Я к шоферу: «Сынок, подвези старушку!» Машина нагружена какой-то кладью, на клади мешки с картошкой. На мешках бабы трясутся. Каждая держится за свой мешок и ругается с соседкой.
И что им делить на машине?
Вот нашли что-то и делят.
Да уж известно, бабы не усидят так.
А ссорятся из-за того, что каждая хочет сесть на чужой мешок, чтобы свою картошку не мять, не обращая внимания на возгласы женщины, продолжала старушка. Шофер и говорит: «Что же, красотка, это можно!»
Взглянув на рассказчицу, женщины прыснули смехом. Засмеялась и Ольга, и ее подруги, смотревшие в дверь на красное солнце, летевшее низко, почти касаясь земли, за поездом. Когда женщины перестали смеяться, старушка продолжала:
Это я-то для него, бесстыдника, красотка! Ну, я ничего на его слова не возразила, боялась, что не подвезет, ежели возражу. Да и что ему возражать-то, озорнику, когда он бельмами зык, как бы щупает ими меня Видно, был пьян. «Что ж, красотка, за три сотни подвезу. Садись и держись хоть за мешок свой, хоть вон за любое облако. Уговор: сверзишься с машины не отвечаю! Говорю это, красотка, вон при всех пассажирах три сотни». Я так и обомлела. «Что ты, сынок, обалдел, что ли? Где я тебе таких денег наберу! У меня, кроме картошки, ничего нету». «Что ж, говорит, я помирюсь и на твоей картошке, но только, чтобы она без ростков была». «Чтоб тебя, дьявола, разорвало!» выругалась я про себя. Я замолчала, думаю над своей бедой, как выйти из нее, а он, сквалыга, сидит, ухмыляется. «Эх, думаю, не умирать же с картошкой в лесу!»
Ты бы, бабушка, отсыпала и зарыла, сказала молодайка, сидящая против двери, а потом бы и пришла за ней.
Считаешь, касатка, не думала об этом? Хотела зарыть, да побоялась: а вдруг свиньи придут и отроют «Сколько, спрашиваю, возьмешь?» «Вот два ведра этих и с верхом», и показывает на конное ведро. Я как глянула на ведро, так и скрючилась. Но делать нечего, насыпала я из мешка два ведра и отдала ему. Мешок стал почти наполовину легче. Поехали. Не проехали и десяти верст, как что-то в машине хлоп, как из ружья. Шофер остановил машину, выпрыгнул из своей будки. Ходит кругом да головой качает. А мы сидим на клади и ждем вот исправит, и поедем. Вдруг он, миленькие, как заорет на нас: «Эй вы, толстозадые, слезайте и забирайте свою картошку к чертовой матери!» Ну, мы, конечно, слезли и забрали картошку, ждем, молчим. А он стал ругаться еще больше. «Чтобы провалиться вам с картошкой! Навязались, черти криворотые, на мою голову! Подвези да подвези Вот и подвез. Эй, мать честная, машина на самой пояснице хрястнула! Что я теперь стану делать в лесу? Она, дьяволы, не телега, не возьмешь ее за оглобли. А все из-за вашей спекулянтской картошки! Теперь в этом лесу из-за вас неделю просижу!» Бабы стали волноваться, заохали, стали требовать деньги и картошку с него. Я свои два ведра, что взял за провоз. Шофер как бросится на нас с ключом железным. «Это вот вы, мокрохвостые, видели? Сейчас я вам всем пообломаю курьи башки! Забирайте свою картошку и марш от меня, чтобы я не видел вас!» Бабы струхнули, да и я. Лес ведь, миленькие, страшно Ну, нечего делать, забрали бабы мешки, взвалили их на себя и пошли по пыльной дороге. Поплелась и я за ними. Лучше бы я полмешка картошки на дороге бросила, а не ему, мошеннику! Не прошли мы и двух верст, а он и катит. Мы обрадовались, остановились. «Теперь посадит», подумала я. Проехал. Бабы за ним; закричали. Остановился, спрашивает: «Что надо, красотки?» «Подвези!» говорим. «Подвезу, ежели заплатите». «Да мы уже уплатили тебе, закричали в один голос. Ты что же, обобрать хочешь нас?» Шофер заржал во все горло и пустил машину.
Так и добрались пешочком до станции? спросила Тарутина.
Бабушка всполошилась, ответила:
Да нет, милая, мир не без добрых людей. Вдруг слышим гудёт за поворотом, за деревьями. Обрадовались. Сошли с шоссе и ждем. Машина. Мы замахали руками. Шофер, поравнявшись с нами, остановился, выскочил из кабины и крикнул: «Эй, Филатов, эти! Помоги гражданочкам погрузиться!» Показался милиционер. «Сейчас! Это мы мигом поможем!» ответил он и выпрыгнул. Не успели мы, милая красавица, оглянуться как наши мешки очутились в машине. «Садитесь», пригласил ласково шофер, а мы стоим и думаем: «А что же о цене-то за подвоз не говорит?» Одна бойкая бабочка спросила: «А сколько мне платить придется? Может, и вся моя картошка не стоит провоза?» «Что вы, гражданочка, проговорил с обидой шофер, с такой, милая, обидой, что его щеки стали ярче кумача, ничего не возьму с вас. Да и наш председатель колхоза, уезжая в район на лошади, так распорядился. Садитесь». А когда мы, милая, забрались на машину, он загадочно сказал: «Вы гражданочки, уже заплатили за подвоз. Не тужите и вы, бабушка, взглянув на меня, улыбнулся шофер, мы жулика этого поймаем. А на председателя нашего не сердитесь за то, что он пошутил над вами и не взял с собой. У него, бабушка, мысль была и вы ее скоро узнаете. Он сел в кабину, и мы покатили. Въехали, милая, в село. Милиционер крикнул: «Алехин, у сельпо наша машина! Это не иначе как Потапов!» Алехин не ответил, а прямо крутанул машину к крыльцу. Он вышел из кабины и направился в сельпо. Милиционер за ним. Слезли и мы. Бабочки решили чайку попить, прошли в чайную. Вошла и я с ними. Гляжу, милая, наш грабитель-то сидит за столом и водочкой накаляется. Это он на наши денежки-то. Увидав нас, он даже поперхнулся, вскочил, картуз нахлобучил и к двери. «Потапов, обратился к нему милиционер, мне надо поговорить с вами». «Выйдемте, товарищ дорогой, тогда на улицу», предложил разбойник. «Нет, миляга, я на улицу не пойду, а будем здесь говорить, отрезал милиционер. Говори, сколько получил с гражданок вот этих. Верните им сей момент и деньги и натуру!»
И вернул? спросили хором женщины.
Вернул, милые. Да еще с каким, милые, почтением-то. А милиционеру сказал, что он просто пошутил над гражданочками. «Я только что хотел вернуться за ними и посадить, да вот вы опередили меня». «Ишь ты, рассмеялся милиционер, а мы этого и не знали! Ну, вы об этом расскажете там, где следует». Да, трудновато бы, милые, досталась картошка, ежели бы Теперь проучат этого разбойника.
Старушка умолкла, поджала тонкие, сухие губы и пригорюнилась. Молчали и другие пассажиры. Урчали колеса, врывался в открытую дверь теплый ветерок, доносил запах цветов, сырости, запах смолистой хвои. Глаша и Сима сидели против двери. Глаша читала книгу. Сима грызла семечки. Солнце то скрывалось за деревьями леса, то вылетало из-за них и катилось за поездом, заглядывало веселым своим ликом в дверь, скользило розовыми лучами по стенам, мешкам и лицам женщин. Ольга развернула газету, но не читала ее: думала о рассказе старушки, жалела ее и невольно улыбалась над ее приключениями в длинной и трудной дороге за картошкой.
Не жизнь, а смех один, нарушила молчание женщина с синими глазами на узком, бледном, как бы восковом лице. Кто думал о картошке чтобы ехать за нею за тридевять земель? Мучиться так, как вот мы?
Не говори, отозвалась молодая женщина с седыми волосами и горько улыбнулась. Жили не тужили, румянец не линял с лица. Вот мне не так много лет, а я выгляжу старухой.
Да еще как жили-то! Разве думали о картошке? О каких-то граммах хлеба?
А всему война, фашист проклятый!
Всю жизнь, сволочь, перевернул!
Да еще как! Сколько потребуется теперь трудов, чтобы поставить ее правильно, на свое место, так, как стояла
Молодая женщина с пепельными волосами говорила задумчиво, ни к кому не обращаясь:
Жили хорошо, что и говорить! Пойду, бывало, в субботу в магазин, накуплю в нем белого хлеба, печенья, конфет, колбасы, мяса, вина. Поставлю все это на стол Вот как жили!
Да-а, вздохнув подхватила краснощекая женщина, без мужика плохо. Мой, бывало, говорит: «Машенька, зачем тебе работать? Прокормлю и тебя и ребятишек. Мне, пойми, не труд твой нужен, а красота, свежесть». Так и говорил, вот с места не сойти! Дюже жалел меня.
Эх, вздохнула она снова, и глаза ее стали жестокими, этого бы гада Гитлера я, бабоньки, своими руками задушила бы. Не выдержу, кажись, я Вот сдам ребятишек они уже у меня большенькие в детдом, а сама на фронт к мужу Снайпером стану И набью же я этих гадов!..
Теперь уже и без нас, Машенька, обойдутся наши мужья, они гонят фашистов, заметила серьезным тоном ее соседка.
Женщины охали, вздыхали, сочувственно поддакивали рассказчицам и кивала головами. Глаша и Сима смотрели в дверь и улыбались разговор женщин неприятно действовал на них. Ольга не улыбалась, лицо ее было строго, сосредоточено. Она думала об Аржанове и Соне.
«Неужели Соня доверилась ему? Погулял с нею и оставил. Соня, конечно, из-за него бросилась в озеро, не вынесла позора»
Поезд подошел к станции, остановился. Все засуетились, стали поднимать мешки, корзины, узлы и двигаться к двери.
Ох! вздохнула старушка и покачала головой. А все это оттого, что сатана Гитлер крови нашей захотел. Ой, поганый, наши нервы натянул.
Верно, бабушка. Ругаемся все оттого, что нервы.
Да, да Видно, они сердешные, и у вас, молодых-то, совсем износились, вот-вот оборвутся.
Не износились. Рано еще нашим нервам износиться, мы только жить начали, начали жизнь новую строить. У нас нервы крепкие, заметила громко и решительно Глаша Волкова, и таким звонким голосом, что пассажиры с любопытством посмотрели на нее и заулыбались. У него, людоеда Гитлера, уже стали рваться, и на каком-нибудь своем нерве он повесится. Это я правду говорю. Наши ему устроят не один еще Сталинград
Правду говоришь, девушка. Мы-то, русские, выдержим А судачим мы о жизни так, не со зла, отозвалась на слова Глаши Волковой пожилая женщина.
Подняв два узла на плечо, она бодро зашагала с платформы.
Глаша с восхищением посмотрела на женщину, на ее еще статную и сильную фигуру.
Когда вагон наполовину опустел, Ольга помогла старушке поднять тяжелый мешок и вместе с нею свободно, никого не толкая, вышла на перрон.
* * *
Соня лежала в постели и смотрела в окно на зеленые листья, сверкающие, как бисером, каплями дождя. Лучи золотистой пыльцой пронизывали вершину березы и трепетали на высокой траве. Соня вспомнила озеро, зеленый островок, и слезы полились по щекам. Перед глазами встал Аржанов, и на ее бледном, болезненном лице появился румянец. Она знала теперь, кто он. Комсомолка, дочь офицера-коммуниста, отдавшего жизнь за родину, как она могла полюбить такого человека?» «Хороша комсомолка! с болью думала Соня. Зачем вытащил меня из озера старик Корней? На смех людям? Лучше погибнуть, чем жить опозоренной! Как буду смотреть в глаза подругам? Нет, не хочу видеть их!»
Дверь открылась. Соня, услыхав шум и шаги, вздрогнула, насторожилась.
Это я, сказал ласково Корней и подошел к кровати.
Увидев Корнея, Соня успокоилась, показала взглядом на стул. Старик сел, положил узел на тумбочку и развязал его. Здесь были две книги, эмалированная чашка с крупной, спелой земляникой и булка. Соня взяла в руки книжки, скупо улыбнулась. Старик подал больной чашку с земляникой. Та взяла ее и заплакала. Ее руки задрожали, и несколько ягод, как капли крови, упали на одеяло. Корней подобрал их. Соня успокоилась и стала есть ягоды. Старик смотрел на нее, думая: «Неужели так и не заговорит, останется на всю жизнь немой? Нет, она будет говорить. Да и доктор сказал, что дар речи вернется».
Корней пробыл у больной до трех часов дня, и Соне было хорошо с ним. Когда он собирался уходить, девушка взяла его руку и, погладив ее, поцеловала. Старик сильно смутился заморгал и обиженно сказал:
Соня, не надо Зачем это?
Девушка улыбнулась и помахала ему рукой. Корней сказал, что он и завтра придет к ней, и вышел.
Соня взяла книгу и стала читать. В открытое окно доносился шелест листвы, чириканье воробьев. В пять часов няня принесла чай, печенье. Соня насыпала земляники в стакан и стала пить, не отрывая глаз от книги. За чтением она забыла и Аржанова, и все то, что произошло с ней; не заметила, как в палату вползли сумерки и подали ужин жареную рыбу, картофельные котлеты с грибным соусом и молоко. Соня с удовольствием поужинала и опять принялась читать. Пятна света погасли на стене, на ней чуть заметно синела, слегка колыхаясь, тень листьев. За стеной раздался кашель больного соседа. Сосед кашлял долго. Соне казалось, что кашель поборол его, что он задыхается.
Без стука открылась дверь. Ольга, Глаша и Сима вошли в палату.
Глаза Сони встретились со взглядами подруг, такими добрыми и тревожными.
Соня, можно к тебе? спросила Ольга.
Соня кивнула головой и закрыла книгу. Подруги подошли к постели и сели на стулья. Они принесли гостинцы. Глаза больной сразу поблекли, губы сжались. «Зачем пришли? Что им надо от меня?» подумала она с болью. Девушки молчали, смотрели на нее, переглядывались между собой.
«Ольга Как тяжело видеть ее! Она не один раз предупреждала Неужели она знала, что он за человек? Нет, не знала. Ольга только не доверяла ему, считала его развратным парнем. Где он теперь? Если узнает, что утопленница ожила, удерет», размышляла она.
Как, Соня, чувствуешь себя? спросила ласково Ольга.
Соня посмотрела на нее и ничего не ответила.
Как ты попала в озеро? спросила Глаша. Не сама же?
Больная словно оцепенела в неподвижном молчании.
Не поняла, Глаша, твоего вопроса, сказала Сима, напиши на бумажке
Глаша вырвала из тетрадки листик и написала на нем, подала его вместе с карандашом Соне. Та оттолкнула бумагу и карандаш, резко повернулась к стене. Подруги переглянулись между собой и притихли.
Соня, мы любим тебя, сказала Ольга, прикоснулась ладонью к ее голове, погладила.
Больная не ответила. Она лежала с прикрытыми глазами. Наступило неприятное молчание, Сима подошла к окну, села на подоконник.
Соня, может, тебе неприятно, что мы пришли?
Больная утвердительно качнула головой. Девушки поднялись, растерянно постояли у постели подруги. Не зная, за что она так обиделась на них, Сима и Глаша направились к двери. Ольга вздохнула и сказала: