Не может быть, чтобы так сказал, усомнилась Ольга. Преувеличиваешь, наверно? Что же он, этот заместитель-то директора, не коммунист, не советский человек?
Ну, это, Ольга, поди ты еще раз у него спроси, сказала раздраженно Даша, а я не хочу больше разговаривать с такими начальниками.
Даша замолчала и нахмурилась. Ольга задумчиво смотрела в окно. Поднимался ветер. Небо быстро заволакивалось тяжелыми тучами. Только в садике тихо гудели березы и яблони да звенела, падая с соломенной крыши, капель.
Ольга встала и сказала, прощаясь:
А все же нам с тобой придется поехать в обком.
Это в половодье-то! Нет, Ольга, поедем, как сойдет вода, поставив мальчика на пол, ответила Даша и проводила подругу до крыльца.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Ольга и Даша не дождались вскрытия Оки, весна в этом году шла медленно, как бы неохотно. Выехали они в Шатуру, к управляющему торфяным трестом. Управляющего не застали, он был в Москве. Заместитель его, узнав, зачем приехали девушки, не принял их. Он ответил им через секретаря пухлую девицу с белокурыми волосами, с ярко накрашенными губами, похожую на красавицу с рекламной картинки, что у него нет времени заниматься «такими делами». Ольга и Даша заявили секретарше, что не уйдут до тех пор, пока заместитель управляющего не примет их. Секретарша прошла в кабинет и, вернувшись оттуда, сказала с ядовитой улыбкой:
Начальник приказал мне выгнать вас вон! Не уйдете вызову сторожей, они угомонят ваш нахальный пыл!
Даша схватила подругу за руку.
Я говорила тебе Идем отсюда!
Подожди. Ольга села на стул, вырвала из тетради лист бумаги и что-то написала на нем. Товарищ секретарь, передайте своему начальнику.
Секретарша взяла записку, прочитала, поморщилась, скрылась за дверью.
Что ты, Оля, написала? спросила шепотом Даша. Все равно ничего не выйдет.
Посмотрим. Не выйдет, так
На пороге показалась секретарша.
Входите, сказала она и пропустила мимо себя девушек к заместителю.
Ольга и Даша вошли в просторный кабинет. За столом сидел полный человек с темным, отекшим лицом и бесцветными глазами. Он уронил тупой, холодный взгляд на девушек и, откинувшись к спинке кресла, осипшим голосом сказал:
Садитесь.
Девушки осторожно сели в кресла, друг против друга. Начальник не шевелился. Он хмуро, с чуть заметной презрительной улыбкой смотрел на посетительниц и молчал. Молчали и девушки.
Пол кабинета был покрыт ковровыми дорожками. В шкафу на полках видны графинчик водки с плавающими в ней мандариновыми корочками, тарелка бутербродов с сыром и копченой колбасой. Ольга отвела взгляд от шкафа и с отвращением подумала: «Выпил, позавтракал и благодушествует, прохвост!»
Даша сидела тревожно, с опущенными глазами. Она не верила в то, что можно говорить о деле с заместителем управляющего. Как убедилась она месяц назад, он по своей грубой и черствой природе, по своему бюрократическому зазнайству был неспособен понимать запросы трудящихся героических людей тыла в дни Великой Отечественной войны.
Решили в Москву? К самому Щербакову?
Да, если бы вы не приняли нас, спокойно ответила Ольга.
Вы дерзки и наивны, сухо рассмеялся заместитель.
Возможно, согласилась Ольга. Но мы все же поехали бы в Москву.
Оказывается, вы не так наивны!
Нет, не наивны! сверкая глазами, отрезала Ольга. Учимся около вас, как большевика и начальника.
Гм! Не дерзите! Довольно! Говорите, что вам нужно? Заместитель подался к столу, взял карандаш и подвинул к себе блокнот.
Ольга рассказала о Лукерье Филипповне, заслуженной ударнице, проработавшей четверть века на торфу. О том, что сейчас она больна, но уже поправляется. Торфяницы ее села и других деревень хотят отметить ее двадцатипятилетний героический труд на добыче топлива.
Вы, товарищ Ротмистров, должны принять участие в этом празднике. Мы вот только по этому вопросу и приехали к вам. Лукерья Филипповна, наша стахановка, воспитавшая тысячи девушек, которые теперь являются хорошими добытчицами торфа, достойна такого почета. Кроме того, заметила Ольга, ваше холодное и безразличное отношение к Лукерье Филипповне не помогает мобилизации девушек на торф.
Некоторые используют ваше плохое отношение к Лукерье Филипповне, отдавшей четверть века славному труду, показывают на нее пальцами, говорят: «Вот вам результаты ударничества», вступила в разговор Даша.
Мы, руководители, не проявляем чуткого отношения? Так, что ли? оборвав Кузнецову, спросил заместитель.
Мы не обвиняем всех руководителей, твердо ответила Даша. Разве я обвиняю всех?
Вот вас бы посадить на мое место, я поглядел бы, как вы стали бы
Мы еще молоды, сухо улыбнулась Тарутина. Надеемся, что если окажемся способными быть руководителями, то партия поставит нас и на ваше место. А пока стараемся работать так, чтобы мы могли служить примером для окружающих.
Верно, Оля! воскликнула Даша. Я с тобой согласна.
А я, думаете, не согласен? ухмыльнулся Ротмистров.
Вот и хорошо. Значит, мы поняли друг друга и договорились! подхватила Тарутина. И вы поможете мобилизации девушек на торфяные поля, поможете увеличить добычу топлива. А топлива, как вы знаете, во время войны надо немало. Мы только за этим и приехали к вам.
Я постараюсь сделать все возможное, пообещал заместитель. Теперь ясно. Я вас, товарищи, понял Конкретно, что вам надо? Говорите, и я немедленно дам боевую задачу.
Даша грустно улыбнулась, подумала: «И ничего он не понял, ничегошеньки. Туп, как дуб. Надо же ему так ожиреть, что простые наши слова не доходят до его мозга!» Взглянув на Ольгу, она сказала:
Нет, товарищ Ротмистров, вы не давайте, а вызовите секретаря и при нас сделайте распоряжение. А было бы лучше, если бы вы сами приехали на праздник Лукерьи Филипповны, поговорили с нею и с сотнями девушек.
Дверь открылась, и на пороге показался представитель МК Шмелев.
Когда изволили прибыть? услужливо вскочив с кресла и меняясь в лице, сладеньким голосом воскликнул заместитель.
Здравствуйте, сказал Шмелев и обратился к девушкам: Да здесь лучшие наши ударницы! По какому делу?
Ольга и Даша, увидев его, обрадовались. Они рассказали о том, зачем приехали в трест.
Молодцы! Прекрасно сделали, что приехали! Шмелев достал папиросы, закурил и улыбнулся. Девушки, порадую вас: Лукерья Филипповна представлена к награждению орденом Трудового Красного Знамени.
Так это вы, товарищи, по поводу ее приехали? удивился заместитель, и на его лице просияло выражение угодливости и добросердечия. Что же вы сразу не сказали?
Даша и Оля переглянулись.
Дадут ударнице орден, а она больна, волнуясь, заметил Шмелев. Почему, товарищ Ротмистров, мы упускаем из поля зрения лучших людей? Когда они работают по-стахановски, мы довольны, а когда они теряют силы, просят о помощи, мы в амбицию, кричим: «Как они смеют беспокоить нас, занятых начальников!»
На производстве, на полях, мы знаем, мы замечаем их, выпучивая глаза, краснея, сказал Ротмистров. Это уж, товарищ, вы слишком обижаете!..
Только на производстве, на полях. А как человек заболел, не вышел в поле, так вы и забыли о его существовании. Да-с! Вам дела никакого нет, как он живет в бараке, как он питается в столовой, как живет его семья. А партия и правительство, как вы знаете, все время требуют чуткости, внимания к нуждам тружеников тыла Да-с!
Девушки должны были сказать, что Лукерья Ганьшина представлена к ордену, пробормотал Ротмистров, тогда я
Откуда мы могли об этом знать? возразила Ольга. Вы же, правление треста, представляли ее и других торфяниц
Опять, опять не то говорите, Ротмистров, резко сказал Шмелев. А если бы она не была представлена, так вы выгнали бы девушек вон? Поймите, не все ударницы получают ордена.
Ну что же, ошибочка будет немедленно исправлена, подобострастно сказал Ротмистров. Сколько надо денег на юбилей? Он почесал карандашом кончик носа и, написав записку, протянул Ольге. Скажите Лукерье Филипповне, что я желаю ей здоровья. Идите в бухгалтерию.
Шмелев гневно сверкнул глазами на Ротмистрова и ничего не сказал.
Получив деньги, пальто и шерстяной отрез для Ганьшиной, они сели вечером в поезд и под утро приехали в Рязань. Выйдя из вагона, Ольга спросила:
Домой или в Дом колхозника? Или подождем, как ободняется?
Уже рассветает. Пойдем по морозцу, ответила Даша. Днем дорога так раскиселится, что накупаемся в низинах и логах.
И то правда, согласилась Ольга.
Подруги вышли на вокзальную площадь и направились по широкому шоссе.
* * *
Девушки шли молча, смотрели под ноги, на дорогу, чтобы не попасть в выбоины, в воду, скрытую тонкой пленкой льда. Снег хрустел под сапогами. Утренние сумерки слабо редели. Казалось, что они не хотели уходить с полей и лугов. Только на востоке накалялась все ярче и ярче полоса зари. От ее бликов вспыхивали застывшие лужи и отдельные льдинки.
Ольга думала о втором письме Павлова, которое не вызывало сомнений в его чувствах. «Надо бы ответить ему, вздохнула она и тут же возразила самой себе: И хорошо, что не ответила». Стала думать об отце, от которого нет писем больше двух лет. «Жив ли он? Наверно, убит. Недавно наградили орденами партизан из отряда Николая. Не отца ли этот отряд? О брате нечего и думать убит под Сталинградом». Вспомнив о них, она заплакала, и слезы побежали по щекам, обветренным и разрумянившимся на утреннем морозце. Чтобы Даша не заметила ее слез, Ольга отошла от нее в сторону и немножко замедлила шаг.
Даша думала о майоре Николае Терентьевиче. Он прислал ей с фронта два письма. Второе письмо до того было нежно и преисполнено чувствами благодарности, что она перечитывала его несколько раз и задумывалась. Она как бы видела свое счастье, парившее недалеко, впереди. Оно благоухало весенним ароматом цветов. Даша немедленно ответила майору и теперь опять ждала от него письма. Костя звал ее мамой; вначале она краснела при этом, так как не испытала чувства материнства. Потом привыкла, и сердце ее стало чаще биться от этого чудесного слова «мама». Даша много писала о мальчике отцу, вкладывала в письма его рисунки. А в этом письме Даша написала: «Костя растет и очень любит меня». Она шла по дороге мимо знакомых сел, но мысли ее были то на фронте, то возле Кости. Вечерами, укладывая малыша в постельку, она рассказывала ему о подвигах отца или напевала колыбельную.
Подруги до того увлеклись своими думами, что не заметили, как их нагнала стройная девушка с продолговатым веснушчатым, но приятным лицом.
Здравствуйте, поздоровалась она.
Ольга и Даша ответили на приветствие.
Из Рязани? спросила девушка и, не ожидая ответа, затараторила: И я из Рязани. А я вас знаю вы работали на болоте, бригадиршами. И я там работала
А вот я что-то не знаю вас, сказала Ольга.
И я не встречала, отозвалась Даша.
Я работала в бригаде Лукерьи Филипповны, сообщила девушка. Зовут меня Юлией.
Ее бригада работала на соседнем поле, не на нашем, сказала Ольга.
Да, да, подхватила Юля. Лукерья Филипповна, говорят, сильно больна. Правда это? Очень жаль! Я все как-то собиралась проведать ее, но так и не собралась. Она вздохнула и замолчала.
Из-за лесочка показалось солнце. Его лучи рассыпались по крутому берегу Оки, по лугам и огородам.
Дорога свернула к берегу реки. Лед на Оке казался серым. На нем то там, то тут синела выступившая вода.
Вдали замаячила колокольня церкви, показалось село.
Когда солнце поднялось выше, стал таять снег, на дороге засверкали лужи, а на пригорках засеребрились и зазвенели ручьи. В воздухе звонко и радостно пели жаворонки.
Девушки вошли в село. Слобода выглядела уныло. У амбаров не было крыш, торчали стропила. Окна были забиты фанерой, заткнуты тряпьем. Крыльца покосились, вот-вот упадут. Тишину улицы нарушали только грачи да куры, копавшиеся в навозе.
Обеднело как село-то! вздохнула Юля. А какие в нем базары бывали! Одних лавок сколько было, а теперь ничего, лишь развалины!
Вы что, были на этих базарах? резко спросили Ольга.
Нет, меня тогда еще и на свете не было, грустно рассмеялась Юля. Это я от матери и других слышала.
Ольга промолчала. Ей было тяжело смотреть на кучи щебня и золы, из-под которых торчали желтоватые, полуобвалившиеся трубы. Новых построек не заметно: мужчины на войне, бьются с фашистами, молодые женщины и девушки на трудовом фронте.
Тарутина вздохнула.
До войны дома колхозников здесь выглядели не так, как теперь: утопали в садах, на улицах сел и деревень было чисто, многолюдно и весело. Фронт в сорок первом году был недалеко отсюда. Фашистские стервятники не один раз бомбили колхозы, расположенные у большака.
А какое катанье было в этом селе на масленицу, да и в нашем! опять нарушила молчание Юля. Парни и девушки нарядные, в санках с задками! На пасху гулянье, качели, песни, пляски А теперь ничего этого нет, одна тоска зеленая. Свадьбы какие пышные были! Поезд свадебный подвод в десять, лошади в лентах, под расписными дугами колокольцы-глухари. Динь-динь, трень-трень! Венчальные песни! А теперь
Ты все это видела? сердито, с раздражением спросила Ольга.
Нет, простодушно ответила Юля, мама говорила Это все у меня как в сказке.
Не видела, а мелешь! уже спокойнее сказала Ольга. Не надо оглядываться назад, смотри в будущее!
Стараюсь, покраснев, улыбнулась Юля, да что-то ничего не вижу
Протри глаза, вот и увидишь! крикнула Даша и отвернулась, на ресницах у нее показались слезы. И откуда тебя вынесло с такой сказкой! Разве мы не видим, что ли, и без тебя, что у нас перед глазами? Твоя мать врет о вчерашнем. Не верь ей! Не все жили так, как она рассказывает.
Юля смутилась и ничего не возразила спутницам, неожиданно озлившимся на нее.
Так девушки прошли несколько сел и стали подниматься на гору, залитую солнцем. Сверху бежали быстрые, ослепительно искрящиеся змейки ручьев. Гора казалась то синей, то золотой, слепила глаза. Однако ручьи своим блеском и звоном не развеселили девушек, не наполнили их сердца своей буйной радостью. Они быстро поднялись на гору и стали спускаться с нее. Теперь уже звенящие ручьи бежали не навстречу им, а вслед за ними, впереди них. Ока широкой беловатой полосой лежала направо, в глинистых берегах, обнажившихся от снега.
До свидания, девушки! громко, чуть обиженным тоном сказала Юля. Мне надо вот на эту дорогу. Я уже почти дома.
Прощайте! отозвались в один голос Даша и Ольга.
Желаем вам, Юля, снов золотых! крикнула Ольга.
И вам, девушки, того же! добродушно ответила Юля, не поняв иронии.
Она свернула с шоссе на проселок и быстро скрылась из глаз.
Сегодня не пойдем к Луше, сказала Даша.
Конечно, согласилась Ольга. Нам еще шагать часа два, а то и больше.
Да, трудненько немножко. Двадцать пять верст по такой дороге, а тут еще навязалась эта попутчица со своими воспоминаниями, проговорила Даша тоном, в котором еще слышались нотки раздражения. Если бы она стала еще вспоминать, то я не вытерпела бы и искупала ее в ручье.
Узнаю мою подружку, рассмеялась Ольга. Только злиться-то, пожалуй, и не стоит. Моя мама тоже любит вспоминать прошлое: и то было и се было, в том приволье и в другом раздолье. Послушаешь лучшей жизни и не надо. А как спросишь, много ли в жизни она видела хорошего, так и выходит одно горе да беспросветную нужду. Все радости-то, оказывается, присваивали себе немногие, богатеи. Юля мечтает, в сущности, о хорошем. Надо только сделать в жизни так, чтобы мечты вот таких Юлек не оставались бесплодными.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Девушки села тщательно готовились к отъезду на торф. Отобранные наряды они бережно укладывали в чемоданы.
В сельсовете Ольга и Даша заканчивали стенгазету. Было решено пустить передовицей большую статью Лукерьи Филипповны, которая начиналась так:
«Славно потрудились в прошлом сезоне девушки моей бригады. Каждая из них старалась работать за двоих: одну норму выполняла за себя, другую за фронтовиков. И это они правильно делали. Но не все еще торфяницы понимают, что чем ближе победа полный разгром фашистов, тем упорнее и настойчивее надо бороться за каждую тонну торфа. Некоторые торфяницы нашего участка в минувшем сезоне работали с прохладцей. Да, были, к сожалению, и такие! Вот, например, бригада Евгеньевой, работавшая недалеко от моей бригады. В ней здоровые и крепкие девчата, а работали они плохо, без огонька. Спросишь, бывало, у них: «Девушки, почему вы такие заспанные ходите, торф плохо убираете?» а они без зазрения совести отвечали: «Неохота! Работа не медведь, в лес не убежит!» Приличны ли такие ответы? Конечно нет! Евгеньева в прошлом сезоне своей бригадой осрамила наше село, и мне, и девушкам из моей бригады было стыдно за ее бригаду. Товарищи торфяницы! У большинства из вас родные и близкие на фронте. Они ждут нашей ударной трудовой помощи. Они уже четвертый год воюют без отдыха. У меня на фронте два брата, у Елены Карасевой три брата, у Анны Денисовой три брата и отец Что же скажут наши братья и отцы, добивающие фашистов, если мы будем плохо работать в этом сезоне, до начала которого остались считанные дни? Недавно я читала в газете, думаю, что и вы читали, что нашим славным бойцам осталось до Берлина не больше четырехсот километров. Чувствуете, что дело приближается к концу войны? Чтобы этот разгром врага был закончен нашими братьями и отцами, мы обязаны горячо, крепко трудиться в тылу; надо добыть столько топлива, чтобы наша промышленность не испытывала недостатка в электроэнергии, чтобы она удвоила, утроила производство снарядов, танков, орудий и самолетов. Девушки-торфяницы! Все на торфяные поля, все на добычу торфа! Вперед, к решительной победе над лютым врагом!