На какое собрание?! удивилась Анисья Яковлевна. Что ей, девушке, делать на собрании?
Мобилизация на торф, пояснил Александр Денисович. Моя дочка, как все, поедет. Она, как и твоя, впервые на болоте Как же, Анисья Яковлевна, быть, раз война? Надо же ее, проклятую, закончить, уничтожить Гитлера!
Не отпущу я Вареньку, с волнением сказала Анисья Яковлевна, ни за что! Она у меня, сам знаешь, одна. Отец ее инвалид царской войны, не работник, все время стонет на печи.
Не говори так, мама, раздался спокойный голос Вареньки из боковой комнатки. Как же это мне, комсомолке, не работать на торфу! Я уж дала согласие Ольге, и она зачислила меня в бригаду доброволок.
Дельно! Видно, что сознательная барышня, похвалил Волдырин и обратился к председателю: Идите оповещайте остальных, а я останусь здесь, приду отсюда прямо на собрание.
Александр Денисович вышел. Анисья Яковлевна засветила крошечную лампочку. Ее свет раздвинул немножко сумрак в стороны. С белой печи показалась одна нога в валенке с подшитым кожей задником, следом за ней деревяшка с железным обручком на конце, потом и сам человек в сатиновой синей рубахе, подпоясанной узким сыромятным ремешком, и голова с копной серых вьющихся волос. Он слез и, придерживаясь за край печки, повернувшись лицом к зальцу, остановил грустные глаза на Волдырине.
Не признаете? избегая глаз Кузеева, протянул тоненько Волдырин. Я Петр Глебович, начальник торфяного поля, из Шатуры Приехал за девушками. Кстати, и за твоей дочкой.
Что ж за Варенькой приезжать-то? возразил чуть насмешливо Иван Павлович. Она и сама, добровольно У нас из села, пожалуй, больше сотни девушек доброволок.
Сто двадцать, поправила Варенька.
Вот сколько их! Что за молодцы! похвалил громко Иван Павлович, поглаживая светлую курчавую бородку. Эх, если бы я не был инвалидом, так и я ушел бы с отцом Ольги в партизаны!
Анисья Яковлевна прошла на кухоньку и подсыпала углей в самовар. Огонь зашумел, запел. Сероватый утренний свет заполнял комнату. Анисья Яковлевна погасила лампочку и обратилась к Волдырину:
Жарко у нас. Раздевайтесь!
Иван Павлович встал и, припадая на деревянную ногу, надел шубу, овчинную шапку и шагнул к двери.
Анисья, приготовляй на стол, а я пойду в сарай за сеном для Буренки.
Папа, я схожу сама! крикнула Варенька.
Ладно, он уже вышел. Ты не особенно торопишься, недовольно заметила Анисья Яковлевна. Одевайся скорее и гостя угощай.
Варенька не ответила и не вышла в зальце. Молчание девушки не понравилось Петру Глебовичу.
В это время Анисья Яковлевна внесла кипящий самовар и поставила его на стол.
Когда надо выезжать девушкам?
Ока очистится от льда, придет пароход ответил Волдырин. Предполагаю, в субботу.
До субботы осталось три дня, ежели не считать нынешний, проговорила Анисья Яковлевна, расставляя чайную посуду, хлеб и мед на столе.
Петр Глебович встал с коника, повесил свое полупальто на вешалку и прошелся по зальцу. Варенька все еще одевалась в комнатушке. Он видел ее прошлой весной, и она ему очень понравилась. Вербовщик тогда очень жалел, что девушка училась и не подлежала мобилизации на торф. «Ну, теперь-то Варенька не ускользнет от меня», подумал он, подходя к двери и стараясь заглянуть в спаленку.
Водочки не выпьете? спросила тихо Анисья Яковлевна.
Одну рюмочку, согласился Петр Глебович, и только из уважения к вам, мамаша. Я не питок, хе-хе!.. Я деловой человек! Да и, признаться, время теперь не такое, чтобы пить
Понимаю, Петр Глебович, большие дела у вас и ответственность большая, вздохнула Анисья Яковлевна.
Еще бы, мамаша! воскликнул Волдырин. Я больше тысячи людей должен собрать и доставить на свое торфяное поле. Это не шутка! Вы сами знаете, какой теперь народ
Что вы, что вы! мягко возразила Анисья Яковлевна. Наш рязанский народ хороший, мягкий, честный. Это уже вы напрасно Она замолчала, покосилась на дверь комнатушки, склонилась к уху вербовщика и просяще шепнула: Уж вы мою Вареньку-то пожалейте, не ставьте на очень тяжелую работу
Конечно! Что за вопрос, мамаша! Будет ваша Варенька послушна, так мы все для нее сделаем, нарочито громко проговорил Волдырин. Будьте покойны, мамаша! Он взглянул на хозяйку, рассмеялся и хлопнул ее по плечу. Пожалуйста, мамаша, не сумлевайтесь, ваша Варенька останется довольна, да и вы поблагодарите меня впоследствии, когда она вернется с нарядами и деньгами домой.
Анисья Яковлевна грустно улыбнулась и низко поклонилась вербовщику.
Уж будьте так добры, порадейте Вареньке, а я и старик отблагодарим Смахнув загорелой рукой слезинки со щек, она вышла в сенцы и тут же вернулась с бутылкой водки.
Иван Павлович вошел в избу, снял полушубок и присел к столу.
А ты, моя старушка, как вижу, бал хочешь устроить!
Не бал, а просто желаю угостить доброго человека, смутившись, ответила Анисья Яковлевна мужу. Да и тебе немножко поднесу.
Приятно говоришь, Анисьюшка. Теперь сдаюсь. Кутнем немножко во славу побед нашего народа!
Пока Анисья Яковлевна ходила в подвал за закуской, Иван Павлович откупорил бутылку, нарезал хлеба, достал из шкафа граненые стаканчики и поставил их на стол. Хозяйка принесла шинкованной капусты, соленых огурцов, помидоров и большой кусок ветчины. Все это разложила по тарелкам и подала на стол.
Закуска высший сорт, мировая! похвалил Волдырин. При таком закусоне и мараться нечего одной рюмкой. Не посрамим его! Хе-хе!
Иван Павлович взял бутылку и наполнил водкой стаканчики.
Лучи солнца скользнули по завалинке, влетели в окна и зайчиками заискрились по столу, по чистым желтым, как воск, сосновым стенам. В самоваре Петр Глебович увидел свое лицо, не продолговатое, а уродливо толстое и красное, с пунцовым носом, похожим на морковь; пухлые, как сосиски, губы то вытягивались, то сжимались. Он сердито фыркнул и попросил Анисью Яковлевну убрать самовар со стола, пояснив:
Чай не буду пить, благодарю Его заменит водка
Когда самовар был вынесен на кухню, Волдырин облегченно вздохнул. «Вот так куда лучше, без самовара Пусть он там, на кухне, черту или таракану морду уродует!»
Волдырин пил и ел много, но не пьянел. Анисья Яковлевна вторично ходила в подпол за капустой, наполнила ею уже не тарелку, а целое блюдо. «Пусть лопает, сказала она себе, лишь бы Вареньку поставил на легкую работу».
Иван Павлович тоже изрядно выпил и запьянел. Свесив тяжелую голову, он мрачно смотрел на тарелку с зеленовато-серыми помидорами и вдруг спросил:
А вы что же, начальник девичий, помидоры не кушаете? Не нравятся, а? Все больше на капусту и антоновку налегаете, да еще на ветчину! Вижу, что вы большой сластена!
Хе-хе! рассыпал смешок Волдырин. Хе-хе!
Он поднял стаканчик, выплеснул его содержимое себе в рот и снова набросился на ветчину и на шинкованную капусту. Ел вербовщик быстро, с громким чавканьем, один раз не удержался рыгнул и матюкнулся. Анисья Яковлевна нахмурилась и отвернулась от гостя. Иван Павлович приподнял левую бровь, твердо сказал:
Пейте, Петр Глебович, но ума не теряйте! В моем доме стены никогда не слыхали скверных слов. Запомните это! Если выразитесь еще, то не пеняйте на меня: возьму за шиворот и, как муху, за порог Не погляжу, что вы большой начальник на болоте.
Иван Павлович замолчал, ниже свесил кудрявую голову. Его широкие плечи свидетельствовали о великой в нем силе, крупные черты лица и изрезанный морщинами лоб говорили об уме и благородстве. Поняв своим пьяным и хитрым умишком, что отец Вари не бросает слов на ветер, Волдырин решил загладить неприятное впечатление. Он поднял стаканчик и, сверкнув белесыми стекляшками глаз, сказал:
Еще раз, мамаша, за ваше здоровье! и опрокинул водку в рот.
Что ж, начальник, пить за мое здоровье? Теперь пейте и кушайте за свое, скупо улыбнулась Анисья Яковлевна. Вы угощайтесь, а мне недосуг, пойду к Буренке. Она поклонилась и вышла.
Когда за нею хлопнула сенная дверь, Иван Павлович схватил бутылку, налил водки в стаканчик и выпил. Потом опять наполнил стаканчик и выпил. Вздохнул и широкой, как лопата, ладонью вытер губы и бороду, зацепил вилкой половинку яблока и положил в рот.
Это хорошо, что нагоняете меня, похвалил Волдырин. Люблю таких, которые мастерски пьют. Хватите еще четыре, Иван Павловичей я пойду в ногу с вами. Хе-хе!
Папа, сказала ласково, но с беспокойством Варя из комнатушки, не пей больше. Ты и так без мамы
Доченька отозвался отец и осекся; тряхнув седыми кудрями, он поднялся из-за стола, шагнул к дочери и открыл дверь. Не стану, хорошая. Пойду помогу матери
Надев полушубок и малахай, припадая на деревянную ногу, вышел.
Петр Глебович налил себе еще стаканчик, выпил и закусил розовым ломтиком ветчины. Жуя и чавкая, он встал, пригладил волосы на висках, прошелся по зальцу, заглянул в двери комнатушки. Варя стояла спиной к нему, разбирала белье.
«Не слышит, решил Волдырин, а может, и слышит, но не желает оглянуться, поглядеть на своего начальника». Он набрался храбрости, переступил порог и положил руку на плечо Вари.
Девушка обернулась и резко сбросила его руку.
Вы что? сказала она сухо, и ее насмешливые ледяные глаза остановились на нем. Что нужно от меня? Идите и допивайте свою водку!
Варенька, вы знаете, кто я? отступив от нее, начал Волдырин. Я могу все сделать для вас, так как глубоко уважаю ваших родителей. Я хозяин на поле
Спасибо вам за то, что уважаете родителей, насмешливо оборвала девушка, но мне от вас ничего не надо! Выйдите отсюда! Варя вытолкнула его за порог, закрыла дверь перед его носом, заперла ее на задвижку.
Однако, оскорбленно промычал вербовщик. Ну, подожди же! Посидишь по горло в трясине, так сразу придешь в сознание. Хе-хе! Узнаешь тогда, что за начальник Волдырин, поймешь, как надо отвечать на его ласку!
Сопя и фыркая, он прошелся по комнате. Глаза помутнели, пухлые щеки тряслись, пылали. Вошла Анисья Яковлевна.
Что же вы не кушаете?
Я с удовольствием бы, но одному как-то тоскливо. Водка, славная закуска Мамаша, вы понимаете меня? Хе-хе! Вы и Иван Павлович удалились, а дочка не показывается. Видно, что она у вас робкая, а я к вам и к ней лучше родного.
Варенька, выйди, поугощай своего начальника, позвала Анисья Яковлевна и села к столу. Давайте, Петр Глебович, выпьем Она взяла из его руки стаканчик и наполнила его водкой. Кушайте! Я опять хочу поговорить с вами, Петр Глебович, о доченьке. Не хочется мне пускать ее на болото: молода она еще, неопытна
Мама! позвала Варенька из комнатки.
Что, доченька?
Не говори обо мне!
Видите, какая она у меня, вздохнув, сказала Анисья Яковлевна. Упрямая и гордая.
Мобилизация, крикнул Волдырин, от нее никак нельзя освободиться! Конечно, если, хе-хе, принять во внимание, что я начальство, то можно сделать уважение для вас, как престарелых
Ничего не надо делать, я иду добровольно, сказала Варя. Мама, зачем ведешь такой разговор?
И она, ваша дочка, права, подхватил Волдырин, стараясь заглушить слова Вари. Честь и слава рязанским девушкам! Они каждый год поднимают торф, да как! Героически, хе-хе, по-стахановски!
Да как же я-то одна останусь, что стану делать без нее? Старик, сами видите, без ног, болеет. Сыновья на фронте. Трудно мне будет в летнюю пору без Вареньки!
Женщина замолчала, задумалась, а потом, как бы решая трудный, наболевший вопрос, медленно заговорила:
Конечно, права и Варенька, что идет добровольно. Как не идти, когда бушует такая война! Опять же и сыновья мои сражаются. Двое майоры уже. Третий, младшенький-то, перегнал в чинах старших, Алешу и Сему, чин подполковника недавно получил. Может, и генералом будет Теперь ведь в нашем государстве всем дорога, не то что в царское время. Мой муж тогда три года воевал, ноги лишился, а дослужился всего только до унтер-офицера
Верно, мамаша, говорите, поддержал Волдырин и потянулся к бутылке, выплеснул остатки водки в стаканчик. Вижу, что вы патриотка истинная! А дочка ваша, видно, так и не выйдет? Гнушается нами, хе-хе! Волдырин поднялся, достал платок из кармана и обмахнул им красное лицо, обтер лысину. Ну, мне, мамаша, некогда, я человек деловой да и к другим девушкам надо заглянуть, хе-хе!
Хозяйка бросилась в чулан, вынесла вторую поллитровку водки. Волдырин резко остановил ее, сказал:
Не могу! Душа, мамаша, меру знает, хе-хе! Но если уж вы так добры, то разрешите мне взять посудину с собой. И он сунул бутылку в глубокий карман галифе. Вот бы к ней на дорожку малую толику свининки, хе-хе!..
Анисья Яковлевна выбежала из дому и тут же вернулась с большим куском ветчины, завернутым в газету.
Волдырин равнодушно принял сверток: «Килограмма три будет. Эдак я, пожалуй, наберу в этом селе пудика два-три».
Когда маленькая, толстенькая фигура вербовщика исчезла, Варя вышла из комнатушки. Она была возмущена поведением матери, ее унижением перед этим человеком.
Анисья Яковлевна обрушилась на дочь:
Почему не посидела за столом?
Если бы вышла, так выгнала бы в шею этого хама и взяточника, отрезала девушка и, набросив на плечи суконную шаль с синими каймами, выбежала из дома.
Куда ты? крикнула Анисья Яковлевна, открыв дверь в сенцы.
На собрание! ответила Варя.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Ольге не спалось в эту ночь мешали шумы и гулы на Оке. Она долго читала, а когда устала читать, стала писать Павлову.
«Борис Александрович, я удивлена, что вы, не получив от меня ответа на два своих письма, все же прислали третье и в нем с еще большей настойчивостью выражаете свои сердечные чувства ко мне, совершенно незнакомой вам девушке. Зря это вы делаете.
Сложила письмо треугольником и задумалась. «Зачем так? Надо бы потеплее. Впрочем, если любит, обрадуется и такому ответу». Она улыбнулась и быстро написала адрес. Потом встала, подошла к окну и отдернула занавеску.
Улица была залита мутновато-серебряным светом луны. От деревьев падали длинные тени.
Осторожно, стараясь не разбудить мать, Ольга оделась и тихонько выскользнула на улицу. Миновав сады, она вышла на берег Оки. Перед нею с шумом проносилось огромное поле битого льда. Казалось, вся равнина, до самого горизонта, плыла слева направо. Неподвижной оставалась только смутно белевшая вдали колокольня. Льдины неслись плашмя, стоя, шурша и грохоча. Они то искрились желтоватыми бликами луны, то становились прозрачно-голубыми, то темнели и пропадали в черных проемах воды. Ольга смотрела на Оку, на ее широко разлившиеся воды, на могучий ледоход, и на сердце у нее было радостно, светло.
«Как хорошо! подумала с волнением девушка. Неужели я люблю Бориса? Нет, не люблю. А если не люблю, то почему так часто думаю о нем?»
Она прошла дальше и остановилась над самым обрывом. У ног ее извивалась, бурлила, шуршала и шипела черпая вода. Вдруг поднялась волна, огромным валом прыгнула на берег и тут же, шумя и сверкая льдинками и пеной, отпрянула. Ольга испугалась, отбежала назад. Ей показалось, что волна насмешливо, злым оком заглянула ей в сердце, крикнула: «Берегись! Не верь тому, что ты молода и свободна! Любовь рабство!» Ольга прислонилась спиной к толстой березе, полузакрыв глаза, стараясь не думать ни о свободе, ни о счастье в будущем. Ей хотелось слушать только торжественную музыку пробужденной природы, и в душе ее тоже пробуждалось что-то новое, влекущее, опьяняющее. «Да, Борис нравится мне. Кажется, и я немножко люблю его»
Прокричал петух, ему отозвался хриплым голосом второй, где-то на другом конце села, потом третий, четвертый. Через минуту десятки петухов наполнили предрассветный воздух разноголосым пением. Казалось, что это не петухи кричат, а село раскачивается, поднимаясь то одним краем кверху, то другим. Ольга прислушалась, вздохнула, рассмеялась, а потом, не сдерживая слез, заплакала и бросилась к дому.
Около девяти часов Анна Петровна разбудила дочь: приехал вербовщик; председатель сельсовета звал на собрание.
Быстро одевшись, Ольга запила молоком кусок хлеба и поспешила на улицу.
Было тепло, светило солнце, ласково синело небо. За гумнами и огородами звенели жаворонки, кричали грачи, трещали сороки, у скворечен пели скворцы. Ока глухо шумела, гула и трескотни льда уже не было слышно он прошел, и сейчас по блестящей глади воды бежали только редкие льдины, отрываемые от берегов. На улице чувствовалось оживление.