Ольга быстро прошла в зал сельсовета, слегка расталкивая девушек, пробралась вперед, к Даше и Кате, сидевшим у стола. В зале все были оживлены, возбуждены предстоящей поездкой на болото. Говорили о том, что нужно взять с собой, о нарядах, о харчах, о том, что вербовщик приехал за ними не тот, что был в прошлом году, не Илья Герасимович, а другой, маленький и плешивый человечишка.
Где же это запропал товарищ Волдырин? беспокоился председатель.
На квартиру начальника пристани узелки понес! крикнула из толпы какая-то девушка.
Среди собравшихся послышался смех.
Тише, девушки! сказал Александр Денисович, разглаживая усы. Вот и Петр Глебович. Легок на помине!
Вербовщик, красный, потный, пробирался к столу, отдуваясь и покрикивая:
Посторонитесь, пропустите! Дайте же наконец пройти!
Девушки смеялись и, как заметила Ольга, нарочно не давали ему прохода. Волдырин пыхтел, покрикивал на них. Девушки острили:
Теснота полезна брюшко убавится!
А вы, товарищ Волдырин, ужом, ужом!
Эко, девушки, как у него плешь-то вспотела, пропустите его скорее!
Петр Глебович, шапку потеряли.
Волдырин оглянулся, взял шапку из чьих-то рук, прикрыл ею лысину. Он с трудом пробрался к столу и, надувшись, плюхнулся на стул. Ольга и Даша сидели рядом. Посмотрев на них, Волдырин подумал: «Где это я видел их?» Он стал рассматривать девушек, сидящих в зале, но что-то знакомое в облике Ольги заставило его снова повернуть голову в ее сторону, Петр Глебович встретился со строгим, напряженным взглядом Ольги и похолодел. Перед его глазами всплыла сцена в чайной Дома колхозника девушка с темно-карими глазами, чемоданчик в ее поднятой руке, которым она чуть не ударила его по голове. И ударила бы, если бы не подбежал к ней парень в черном пальто. Сомнений не оставалось больше, это была та самая девушка.
Александр Денисович оборвал его размышления.
Прошу не шуметь, обратился он к собранию. Слово предоставляется Петру Глебовичу.
Волдырин встал, сунул каракулевую шапку в карман полупальто. «С чего же это мне начать-то? подумал тревожно он про себя. Всю речь, что придумал еще в поезде, сразу выдуло из головы».
В зале стало тихо. Волдырин видел блестевшие глаза девушек, яркие шарфы, платки и панамы. Одни из них улыбались, другие были хмуры, третьи казались равнодушными, четвертые ничего не выражали своими красивыми, милыми и по-юному открытыми лицами. Вербовщик распахнул полупальто, достал из бокового кармана пиджака вырезку из газеты постановление о мобилизации и сиповатым тенорком прочитал его.
И все? спросила девушка, сидевшая в первом ряду и выделявшаяся ярким полушалком.
Постановление мы и сами читали. Вы, товарищ вербовщик, скажите нам о бытовых условиях на болоте.
И вправду! закричали в один голос девушки. Говорите, как кормить будете!
В бараках все такая же грязь, как и в прошлом году, или будет почище?
Баки с кипяченой водой будут в этом сезоне или нам опять придется болотную воду пить?
Небось матерщинников не убрали?
Ишь чего захотела! раздался насмешливый голос от двери.
Девушки рассмеялись так громко, что председатель встал, постучал линейкой по столу и призвал к порядку.
Сквернословы нам не страшны, вот только бы они не воровали наш харч, громко заметила высокая девушка в солдатской шинели. В прошлом сезоне страсть как воровали.
Ничего, Домаша, они и в этом сезоне маху не дадут.
Как вы смеете так говорить! не вытерпел Волдырин.
Все это правда! крикнула худенькая девушка с веснушками на бледном лице.
Неправда! воскликнул Волдырин.
Докажите нам, что это неправда!
Нет, не доказывайте, вмешалась Ольга. Вы, товарищ Волдырин, расскажите собранию, что сделано трестом в смысле улучшения быта торфяниц.
У нас. Волдырин, лодырей среди девушек нет. Из нашего села почти сто пятьдесят девушек добровольно едут.
Поднялся такой шум, что задребезжали стекла в рамах. Александр Денисович застучал громче линейкой и прикрикнул на девушек.
Волдырин проклинал село, в котором оказалось больше половины доброволок. Бросив колючий взгляд на Ольгу, вербовщик выругался про себя и поднялся. Волнуясь и кашляя, он ответил на вопросы девушек, коротко отметил значение торфа для военной промышленности, потом гневно говорил о фашистах, которые напали на СССР, и красочно о победах Красной Армии.
Ни о ком из торфяниц других областей так не гремит слава на торфяных полях Шатуры, как о рязанских девушках. Да здравствуют рязанские девушки-торфяницы!
Эти слова Петр Глебович, багровея, натужно выкрикнул, вскинул руку, немножко подержал в воздухе и резко, как только раздались аплодисменты, опустил ее. Он осторожно сел на стул и наклонил голову. На его розовой лысине блестели капли пота. Рукоплескания стихли, наступила тишина. Никто больше не задавал вопросов Волдырину: каждая девушка считала, что неудобно после таких аплодисментов беспокоить вопросами человека. Стараясь проверить впечатление, Петр Глебович бросил взгляд на Ольгу и Дашу обе девушки сидели спокойно и смотрели в зал. «Нет, эти не были в Доме колхозника, хотя они и похожи на тех», подумал он и окончательно успокоился.
Кто желает выступить? спросил председатель сельсовета. Прошу!
Дайте мне сказать, Александр Денисович! крикнула коренастая девушка с высокой грудью и крупным ртом на широком, скуластом лице.
Просим, Лена, к столу! От стола всем слышно будет.
Лена поднялась и, запахнув короткое пальтишко, направилась к столу. Она стала возле Ольги и, касаясь локтем ее плеча, опустила глаза. Все смотрели на нее и ждали, что же она скажет.
Вот я, девушки, проработала на болоте восемь сезонов, дня через три-четыре начну отрабатывать девятый. Хорошо, что я еще здоровая и могу зарабатывать. Но у нас имеются и такие на селе, которые, к примеру, проработали два десятка сезонов, потеряли здоровье на этой работе, а теперь больны и никто ими не интересуется. Это, девушки, так! Правда! Сколько раз они обращались в торфяной трест, в Шатуру-то, и в другие учреждения, чтобы оказали им помощь полечили бы их от болезни, помогли Трест и другие учреждения не только не оказывают им помощи, а даже не удосужились ответить на их письма
Отвечать на письма у них не в моде! крикнула худенькая черноглазая девушка в белой панамке.
Это уж так заведено у начальников не отвечать, продолжала Лена. За примером нам, девушки, не надо ходить, мы можем указать на стахановку Лукерью Филипповну.
Так, Лена! Лукерья все здоровье потеряла на болоте, восемнадцать знамен ее вот стоят, а про нее забыли! поднявшись со скамейки, крикнула Ариша Протасова и указала на древки с красными знаменами.
Ариша, помолчи! оборвала Даша. Уж ты-то не надорвешь пупок на болоте! Не ссылайся на Лукерью Филипповну, она не нуждается в твоей защите. Вот если бы ты была, как она и другие торфяницы, стахановкой, тогда бы другое дело!
Так, так, девушки, донеслось из последнего ряда. Впрочем, я сама отвечу Елене и Протасовой.
Девушки встретили слова женщины громкими аплодисментами, возгласами:
Просим, тетя Луша, просим!
Елена смутилась, покраснела и, махнув рукой, ушла на свое место.
От двери отошла широкоплечая женщина, ее большие серые глаза улыбались. Она медленно пробиралась между девушками, стоявшими в проходе. Ольга поднялась и предложила ей стул.
Лукерья Филипповна, сядьте.
Спасибо, Оленька, тихо поблагодарила Ганьшина и ладонью по-матерински провела по ее щеке, спасибо, родненькая.
Потом она, положив левую руку на спинку стула, выпрямилась и, передохнув, медленно, отрывисто, обдумывая каждое слово, стала говорить:
Это верно, что я была больна, но я поправилась и не считаю себя инвалидом. Инвалидкой меня сделали Лена и Протасова. Для чего это они сделали? А для того только, чтобы, показывая на меня, мутить отсталых девушек. Болезнь, конечно, сильно напугала меня, тяжело я переживала эти дни. Главное же, девушки, тяжело было то, что я думала болезнь затянется, задержит меня, опытную торфяницу, дома и я не попаду на заготовку топлива. Теперь я, товарищи, здорова, даже очень здорова. Я еду вместе с вами и в этом сезоне.
Лукерья Филипповна немного помолчала и продолжила:
Отсюда вот только что говорила Лена. Она говорила обо мне, о том, что я, проработав четверть века на добыче торфа, заработала восемнадцать переходящих ударных знамен и болезнь. Да, знамена я заработала со своей бригадой. Они и честь и слава моей бригады. А вот, Лена, что касается моего «ревматизма», вы лжете. Лжете в интересах лодырей и шкурников. Этим моим «ревматизмом» запугивать хотите девушек, еще не работавших на торфяных полях. Нехорошо, Лена! Я здорова и сильна, вызываю вас на соревнование.
Лена и Аришка только танцевать здоровы! крикнула из середины зала какая-то девушка.
Что ж, я и в танцах посоревнуюсь с вами, ответила под общий смех и дружные рукоплескания Лукерья Филипповна. Пусть они выходят после собрания, посмотрим, кто кого перепляшет!
Когда смех и аплодисменты прекратились, Ганьшина продолжала:
Еще сказала Лена, что я нуждаюсь, бедна. Правда, мне во время болезни было трудно, нуждалась. Но ведь в эти годы многие нуждаются. Разве в этом, девушки, сейчас дело? Не в этом. Дело в другом: сейчас мы, как никогда, обязаны отдать свои силы добыче торфа, дать больше, как можно больше топлива стране. Бедна ли я? Нет, я не бедна! Да и нет среди вас, девушки, бедных! Это я правду говорю, и вы поверите мне, если вдумаетесь в мои слова. Я за четверть века со своей бригадой немало дала государству торфа, особенно в первые годы войны с фашистами. Торф мое и моих девушек богатство. Я со всей бригадой обогрела немало детей, стариков, тружеников. Добытый моей бригадой торф много дал стране танков, орудий, самолетов и снарядов. Уверяю вас, девушки, очень много! Ну, разве это все не ценность, не мое богатство, не богатство девушек моей бригады? Некоторые из вас, быть может, хотят сейчас возразить мне, что это богатство, о котором я говорю, принадлежит государству. Конечно, девушки, так. Но разве государство не мое? Мое, милые! Мое и ваше!
Точно, тетя Луша! Правильно сказала!
Лукерья Филипповна возвысила голос:
Государство это я, вы, миллионы таких же тружениц! И я, родные, крепко чувствую, сердцем чувствую, что я хозяйка в своем Советском государстве. Кто, девушки, чувствует себя таким хозяином, тот и работает хорошо, не чувствует себя нищим. Ну, девушки, скажите: бедна ли я? Бедны ли вы? Ежели бы Лена это понимала сердцем своим, то не выступила бы с такой речью.
Лена хорошая, она только не подумала! раздался голос из первого ряда. Да и она, Лена-то, не хуже знатных работала на болоте. Торфяниц, потерявших здоровье на добыче торфа, наше государство не должно оставлять без внимания, она об этом говорила!
В этом виноваты плохие начальники и бездельники, вот кто виноват, а не государство. Каждый декрет нашего государства забота о трудовом народе! заметила с подоконника девушка в желтом пуховом платке.
Знаю, что Лена замечательная торфяница, продолжала Лукерья Филипповна, и я, девушки, не обижаю ее как торфяницу, не хаю. Я не один раз соревновалась с нею. Крепко, девушки, соревновалась. Ее бригада часто одерживала победу над моей. Если я обучила работе на торфу не одну тысячу девушек, то и Лена немало Обученные ею и мной девушки ведь тот же капитал.
Верно, тетя Луша!
Раздались шумные рукоплескания. Почти со всех скамеек, из проходов и от окон неслись одобрительные возгласы:
Это правда, тетя Луша!
Хорошо сказала!
Значит, девушки, я правильно говорю, раз вы так горячо отзываетесь на мои слова, волнуясь, проговорила Лукерья Филипповна. Но я скажу вам, что все же выступление Лены было глубоко неправильным. Ведь на моей болезни лодыри хотели отыграться, но это не вышло у них. Сорвалось, девушки! Они, как бы жалея меня, говорили и говорят вам: «Смотрите, девки, на Лушку Ганьшину! Она стахановка, четверть века в торфяной жиже купалась, а что заработала?» Одна Ульяна Протасова, не говоря уже о дочке ее, вам уши прожужжала
А мы, тетя Луша, не поддаемся ее жужжанию, туги на уши! крикнула Соня Авдошина и залилась густым румянцем.
Соня, есть и такие, которые поддаются, улыбнулась Лукерья Филипповна. Так-то вот, девушки! Кажется, я все сказала, что хотела сказать. Я говорю о тех, кто хотел и хочет заработать себе капитал на моей болезни, кто с дурными мыслями жалел и жалеет меня: не товарищи они мне, не друзья, не подруги, они все чужие мне. Я с теми, кто честен, кто любит труд и свою родину. Лукерья Филипповна замолчала. Девушки поднялись и стали горячо приветствовать ее. Волдырин тоже рукоплескал и покрикивал:
Чудесно сказала! Учитесь, торфяницы, быть такими же, как Лукерья Филипповна!
Девушки, не обращая внимания на слова вербовщика, долго и горячо аплодировали ей.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Подруги, Соня и Варя, после собрания задержались у колхозного правления и смотрели на широкий разлив Оки, на сверкавших серебром чаек. Подошел председатель колхоза и, как бы продолжая прерванную беседу, заговорил:
У меня была вся надежда на вас, на школьниц, а теперь и ее нет: бросаете учебу и на торф Кто же будет работать в колхозе? Одни старухи и старики.
Старик вздохнул и, завидя Ольгу и Дашу, которые, проводив Лукерью Филипповну, возвращались домой, нахмурился, махнул рукой и пошел прочь.
Девушки рассмеялись.
О чем дедушка говорил с вами? подходя к подружкам, спросила Даша.
Да все о том же: чтобы не ездили на болото, ответила Варя.
Ну что за беспокойный старик! воскликнула Даша. Навоз ему вывезли, семена отсортировали, картошку перебрали, начала она перечислять работы девушек. Пары поднять поможет МТС. Тракторы тоже мы ремонтировали
С уборкой будет плохо, сказала Ольга.
Это правда, согласилась Даша.
Девушки дальше пошли молча. Каждая по-своему переживала близость отъезда из родного села. В далеком голубом небе, как и утром, не было ни одного облачка. Над огородами, залитыми водой, падали, словно капли, печальные крики чаек. У дома Даши Варя и Соня простились и побежали к своим усадьбам.
Оля, зайдем ко мне, у меня и пообедаешь, и с Костей поиграешь. Он нынче утром, как только открыл глазки, так спросил о тебе.
Ольга, поблагодарив подругу, сказала:
Сейчас, Дашенька, не могу. Мама ждет с обедом. Да и собрать вещи надо в дорогу. Под вечер загляну
Буду ждать. Только ты вот что скажи мне сейчас, Даша улыбнулась, как думаешь, узнал нас Волдырин или не узнал?
Думаю, что нет. Он и тогда был здорово пьян, да и сегодня уже успел где-то накачаться. Будем вести себя так, будто никогда до этого дня не встречались с ним.
Я так тебя и поняла, рассмеялась Даша. Пусть его натура пошире распахнется и в нашем селе.
Она уже распахнулась, нахмурив брови, сказала Ольга. Это о нем и его компании в прошлом сезоне шла поганенькая слава среди торфяниц. Ну ладно, иди обедай, потом поговорим, что делать.
Подруги расстались.
* * *
Волдырин важно шагал по улице. У дома кузнеца Протасова он остановился в нерешительности: «Сейчас заглянуть или к ужину?» Он самодовольно улыбнулся и зашагал дальше. Протасов зарезал пеструю свинью и палил ее в саду. Если б ветер дул с Оки, Волдырин учуял бы запах паленой щетины и, разумеется, свернул бы в сад. Но ветер дул с другой стороны.
Вербовщик поднялся на крыльцо и, не стучась, вошел в избу Авдошиной. Высокая, сухая, с впалыми щеками и большими черными, уже погасшими глазами женщина оставила ухват и выглянула из-за кухонной перегородки. Девушка с тонкими чертами матово-бледного, слегка смугловатого лица и не оформившейся еще фигурой подростка склонилась над раскрытым чемоданом. При виде вербовщика она быстро выпрямилась и бросила на него пугливый взгляд больших черных глаз.
Здравствуйте! сказал Волдырин. А я к вам, Авдошина, хочу вашу дочку взять на болото, хе-хе! Торф нужен стране. Война Так вот, снаряжай красавицу, хе-хе!
Сама собралась. Зачислилась добровольно в бригаду Ольги, ответила спокойно Авдошина.
«Опять эта Ольга! подумал с раздражением Волдырин. Придется повидать эту боевую девку, а то она, пожалуй, всю музыку испортит, почета лишит».
Он сел на коник и, зевнув, спросил:
Авдошина, нет ли у вас кваску?