Некоторое время все молчали. Наконец Гермис выдавил:
А как же войска, что дерутся на юге?
Отойдут, хмуро отозвался Захаров.
Легко сказать. У нас в сорок первом
Ну, не стоит механически переносить Хотя чего там: окружение есть окружение, и надо смотреть правде в глаза.
Эх, хлопцы, зараз бы нас туда, сказал Мотко и, видя, что никто не возражает, продолжил:Взяли б и сформировали спецовскую дивизию
А что кхе, кхе Представляете: утро, первый солнечный луч скользит по земле Наш эшелон прибывает в Пхеньян толпы радостных горожан
Слушай, притормози маленько, а? поморщилась Манюшка. Это в Пхеньяне-то радостные толпы? Да и вообще, напрасно вы, Василий Андреевич, рассчитываете на торжественную встречу. А не хочешьсперва километров сто пехом, потом стона своих двоих, а потомсогнувшись, короткими перебежками, а потом и вовсе на пузе?
И отлично! Дело ж не в том, как кхе, кхе
Герой! воскликнул Захаров. И что зря трепать языками! Во-первых, мы военные люди, поэтому нечего лезть поперед батьки в пекло. Во-вторых, даже если бы нужны были наши солдаты в Корее, нас не пошлютмы пока что всего-навсего пушечное мясо, ничего же еще не умеем толком. Так что сиди, хлопцы, и не рыпайся.
Эх, комиссар, суха и рациональна ты людына, нема в тебе мечты, взлету духа.
Летать надо, когда есть на чем, а не то так шмякнешься с небес на землю, что и костей не соберешь.
Теперь стали ждать газет с еще большим нетерпением. Хмуро выслушивали очередное сообщение о продвижении американцев и молча расходились. Линия фронта на карте медленно, но неуклонно надвигалась на северную границу Кореи и, наконец, замерла, слившись с пограничной рекой Ялуцзян.
Среди спецов витал какой-то невнятный слушок о том, что военкоматы набирают в Корею добровольцев. Ему вроде бы не очень верили.
И вот однажды утром Игорь Козин, появившись в классе, провозгласил:
Братва, набирают добровольцев в Корею! После третьего урока поеду оформляться. Поднял над головой сжатый кулак:Но пасаран!
А почему после третьего? поднял голову от учебника Синилов, ожидая какой-нибудь остроты.
Но Игорь очень серьезно пояснил:
Ибо-дабы обещал спросить меня по физике. И я подготовился, чтобы исправить пару. Если не явлюсь на урок, он подумает, что я струсил, а Кореятолько предлог. Да и полночи просиделзазря, что ли? Теперь уж чточасом раньше, часом позже
Все, как один, прислушивались к этому разговору. Больше, конечно, не верили, чем верили.
Очередной звон, вглядываясь в лицо Козина, пробурчал Славичевский. Слишком уж по-крупному врете, дорогой.
Дело хозяйскоеможете не верить, проходя на свое место, равнодушно заметил Игорь. Убеждать вас слишком нудное занятие для такого жизнерадостного хлопца, как я.
«Нет, похоже, не заливает, решила Манюшка. Если только его самого не облапошили Да что, ясно ведьнас все равно не возьмут. Толик прав по всем статьям».
Конечно, Захаров был прав, но последнее время, читая в газетах, как американцы бомбят, жгут, расстреливают далекую Корею, как гибнут дети, Манюшка жила в душевном напряжении. Вернулась война в память и в сердце. Воскресли пережитые совсем недавно страшные дни.
То вдруг привидится наяву: бредет в пойме речки Усвейки колонна смертниковдети, бабы, старики, а вокруг немцы с автоматами, кричат по-своему, ругаются, подгоняют, и сыплются удары прикладами, кулаками, пинками на сгорбленные спины, понурые головы, под дых и в живот. Впереди, на высоком берегу, другая группа сельчан под присмотром фашистов копает могилу. Все видят и понимают, что их гонят туда, и ужас леденит душу, и она, маленькая, перепуганная до немоты, жмется к Велику, надеясь на защиту и спасение, и видит, что сам он тоже маленький и тоже боится неминуемой смерти.
А то ночью, в полудреме, вдруг загремит, затрещит, зататакает и покажется, что лежит она в Колком гущаре лицом в траву, а вокруг рвутся гранаты, визжат осколки и тенькают, посвистывают пули. И ждет каждой клеточкой телосейчас вонзится острая огненная боль, и хочется сжаться в маленький комочек, в песчинку, в иголку и отчаяние шевелит на голове волосы: невозможно сжаться, и тело твое накрыло всю землю удобной, отовсюду видимой мишенью.
Или во сне всплывает вдруг из темноты мертвое братово лицо и снова, как когда-то, ударит в сердце застывшая на нем виноватая улыбка. Мишка всегда улыбался, как бы извиняясь: «Вот живу, вы уж простите»и после смерти словно винился: «Зацепило, лишние хлопоты вам, не сердитесь».
И не раз было: смотрит на нее Лесин на уроке, что-то говорит, а Манюшка ничего не слышит и не видит. Лишь получив от соседа отрезвляющий тумак, медленно возвращается из прошлого.
Что с вами, голубчик? доносится до нее голос преподавателя. Вы спите с открытыми глазами.
Прошу прощения, отвлеклась, смущенно оправдывается Манюшка.
А может, вам, голубчик, попроситься на комиссию? Вы, видимо, больны. Это он уже тонко ехидничает.
Среди ночи вскидывалась с криком, в поту, с выпученными глазами. И тогда разбуженная Марийка перебегала к ней, садилась рядом, обнимала и гладила молча и долго, пока Манюшка не успокаивалась и не засыпала.
И вновь проснулась экзема на левой лодыжке. Она как действующий вулканто засыхала на несколько месяцев, то вдругв тяжелые дниначинала неистово и зло чесаться. В последнее время она мучила беспрерывно, и Манюшка часто попадала в унизительное положение: вдруг так заноет, проклятая, что хочется скрести, драть до боли, до крови, но кругом ребята, надо терпеть
Да, Захаров прав, безусловно, но когда знаешь и каждый день тебе напоминают, что там ежеминутно гибнут беззащитные люди, дети много детей
Да, брат, это ты уж через край хватил, громко и равнодушно сказала она Игорю и замедленной походкой вышла из класса.
Но, очутившись за дверью, Манюшка преобразиласьбыстро протопала по коридору, кубарем скатилась с лестницы и бегом бросилась через сквер к трамвайной остановке.
Ей повезло: сразу подошел нужный трамвай и быстро доставил ее к Красногвардейскому райвоенкомату; посетителей там не было, и Манюшка с ходу попала к военкому.
Высокий лысый полковник с выпуклыми насмешливыми глазами выслушал Манюшкин доклад, кончившийся словами: «Прошу записать добровольцем в Корею», кивнул и деловито осведомился:
В качестве кого хотите?
Рядовым стрелком, товарищ полковник! поняв скрытый смысл вопроса, отчеканила Манюшка.
Хм, хорошо хоть на большее не претендуете Слушайте, с чего вы взяли? Набор добровольцев никто не объявлял, думаю, и не объявит.
Но как же, товарищ полковник? У меня точные сведения.
ОБСодна бабка сказала. Возвращайтесь в школу и скажите всем вашим добровольцам, что трубачи пока не протрубили тревогу.
Но я не могу вот так вернуться
Полковник развел руками.
А я, простите, ничем не могу помочь.
Манюшка неловко топталась у двери, словно забыв, где она, зачем и что делать дальше. Военком подошел, положил руку на плечо.
Это хорошо, что вы пришли. Спасибо. Всем нам надо быть наготове каждый день. Нопока ваша помощь не требуется. Учитесь. Он открыл перед нею дверь.
Красная, как свекла, Манюшка выскочила в приемную и тут наткнулась на Гермиса. Оба растерялись.
А, Марий, сколько зим, сколько лет!
Ну и сколько же, интересно? буркнула Манюшка.
Гермис пытливо посмотрел на нее. На скуластое широколобое лицо его набежала тень: с Марием у него всегда были хорошие и даже душевные отношения.
Ты что это икру мечешь?
Мелькнула мысль сказать Гермису правду, но больно уж не хотелось еще раз выставить себя дурочкой.
Да, понимаешь, волокита растягивая слова, ответила Манюшка. Вызвали приписное свидетельство что-то там такое Ну, а тут ничего. В другой раз велели прийти. Волокита! А ты чего тут?
А насчет комиссии узнать. Он тоже говорил врастяжку. У меня, наверно, растяжение связок. Перетренировался, видать.
Тут секретарша дала знак Гермису войти.
Видно, полковник не вел больше пространных разговоров с добровольцами: Гермис подошел к трамвайной остановке минуты через три после Манюшки. Вид у него был сконфуженный, как у оплошавшего в чем-то деревенского пса.
Нет комиссии? с глубоким сочувствием спросила Манюшка.
Нет. Гермис отвернулся и стал внимательно изучать трамвайные провода.
Погода разгулялась: небо очистилось, появилось солнышко, пресно запахло пылью.
А ты чего это насчет комиссии к самому военкому? невинно спросила Манюшка. Обратился бы в нашу санчасть, все ж маленько поближе.
Э, что говорить! с досадой махнул рукой Володя. Тоже волокита Кстати, приписными свидетельствами сам военком тоже не занимается.
Видишь ли О, глянь-ка, еще один!
На противоположной стороне путей на остановке с трамвая сошел Матвиенко. Заметив однокашников, он начал отряхиваться, приглаживать свою растрепанную шевелюру, потом, нагнувшись, зашнуровывать (а может, расшнуровывать) ботинок. Видимо, выработав в эти минуты план действий, он выпрямился и, осматривая себя, а потому «не замечая» товарищей, зашагал через пути наискосок, оставляя ребят далеко в стороне.
У этого, наверно, растяжение верхнего полушария головного мозга.
Гермис не остался в долгу.
А может, его вызвали обменять приписное свидетельство на генеральское удостоверение?..
Подошел трамвай, и спецы вошли в него. Когда вагон тронулся, в дверях появился Вася Матвиенко. Вид у него был загнанный, никак не мог отдышаться после гонки за трамваем.
Не скажешь, зачем вызывали? вкрадчиво спросила Манюшка. Ей было досадно, что так легко, по-детски, попалась на крючок и подмывало выместить злость на ком-нибудь.
Вася, бегло взглядывая то на нее, то на ехидно прищурившегося Гермиса, покряхтел, покашлял, но так ничего и не родив, отвернулся и стал скорбно смотреть в окно.
Войдя на переменке в класс, ребята заметили, что ряды взвода поредели. И как-то глухо и немо было: ни джаз захаровский не надрывал пупков, ни в «угадай» не играли. Ребята молча сидели за партами или торчали в коридоре у окна. Захаров отрешенно уткнулся в книгу. Когда вошли Гермис, Матвиенко и Манюшка, он поочередно скользнул по ним хмурым взглядом и снова вернулся к чтению.
Игорь Козин изучал карту Кореи. Манюшка подошла к нему.
Ты, прав, старина, вполголоса сказала она. Мы только что из военкомата. Действительно, записывают добровольцев. Будем ждать вызова.
Игорь посмотрел на нее долгим недоверчивым взглядом.
Брось трепаться, Марий, я старый воробей, меня на мякине не проведешь.
Манюшка пожала плечами и отошла. Взволнованный Игорь бросился к Васе и получил подтверждение: Архимед тоже рад был отплатить за пустые хлопоты. Игорь умчался в военкомат.
До начала очередного урока оставалось две минуты.
Когда Четунов, делая перекличку, назвал его фамилию, Манюшка торжественным тоном правофлангового на поверке отчеканила:
Курсант Козин отбыл в Корею добровольцем!
Грянул такой хохот, что Папаша вскочил со стула, замахал руками и закричал:
Замолчите, юмористы! Я и так недослышу, а вы меня совсем оглушить хотите!
На перемене Манюшка с досадой сказала Васе:
Слушай, как это мы так опростоволосились? Ведь знали же: не возьмутнет, сунулись на посмешище. Все-таки насколько Толик серьезнее нас ко всему относится.
Архимед наморщил лоб, и как всегда глубокомысленно, изрек:
Ничего это не значит. Глупый пингвин робко прячет тело жирное в утесах.
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯВоскресник. Володя Гермис
В субботу после уроков в класс зашел Лесин.
Товарищи, завтра комсомольский воскресник. Будем заниматься оборудованием Парка имени Красной Гвардии. Славичевский, проследите, чтобы все были.
Обязательно. Тон у помкомвзвода был, как всегда, двусмысленный: за первым, буквальным смыслом«прослежу» угадывался другой: «держи карман шире».
Лесин никак не мог привыкнуть к своеобразной манере разговора своего помощника, пытался отучить его от этой «лукавой привычки раба», но безуспешно. Подозрительно вглядываясь в бесстрастное лицо Славичевского, комвзвода строго уточнил:
Вы меня поняли?
А как же! прежним тоном ответил Ростик.
Весть о воскреснике всколыхнула спокойную гладь устоявшейся однообразной жизни. Всем хотелось размяться, проветриться.
Спускаясь в столовую, Захаров просвещал Манюшку:
Ты знаешь, Марий, этот парк затмит все остальные. Там построят бассейн, детскую железную дорогу. В общем, мы сподобились участвовать в великом деле. Ну-ка, грудь вперед!
На следующий день спецшкола тремя ротными колоннами прибыла к месту работы. Обширная, заросшая бурьяном территория была занята развалинами домов, горами строительного и бытового мусора, редкими корявыми деревцами, с которых унылый ветер срывал пожелтелые листья. Спецшкольников распределили по машинам. Стоя в кузове, Манюшка огляделась. Со всех сторон в будущий парк вливались многочисленные колонны. Ей всегда становилось радостно, когда она могла сказать: вот сколько нас!
А дивчат, дивчат! восхитился стоявший рядом Мотко. Эх, хоч бы за мизинчик подержать яку-нéбудь.
Манюшке стало почему-то опять обидно: вот, они по-прежнему считают ее «своим парнем», а самой ей все больше стало казаться, что она невольная лазутчица в мужском стане.
Неожиданно заводилой показал себя Володя Гермис. Неповоротливый, стеснительный, в классе он вел себя степенно и тихо, с видимым удовольствием слушал остряков и зубоскалов, но сам активно не проявлялся. А сегодня на него словно что-то нашло: балансируя на ногах посреди кузова, он запевал и дирижировал импровизированным хором. Голос у него был крепкий, с залихватскими и разудалыми переливами.
Проехав центр города, машина долго петляла по узким улочкам и переулкам, наконец выбралась к обрывистому берегу и по накатанному следу съехала на песчаную косу. Река волновалась и глухо роптала. Упругий и резкий осенний ветер гнал против течения гребни волн. Они, пенясь, неслись навстречу пароходу, медленно идущему вниз. Буйки с красными флажками приплясывали и подпрыгивали, будто рвались вон из холодной воды.
За работу, друзья, за работу! затянул Гермис, но неожиданно дал петуха.
Все засмеялись и, следуя его примеру, взялись за лопаты. Быстро нагрузили машину. Едва она отъехала, подошла вторая.
Эй, богато их там? крикнул Мотко, ни к кому не обращаясь.
Что, заныл уже, белоручка? поддел Гермис.
Мотко обиделся.
Це я билоручка? А ось давай, хто швыдче заморыться!
Кряхтя и потея, они долго наперегонки бросали в кузов тяжелый мокрый песок.
Давай отдохнем, взмолился наконец Грицко.
Отдыхай, раз проиграл.
Ни, я просто предлагаю отдыхать вместе.
А я не хочу. Сдаешься, что ли?
Но Мотко не сдался. Он «дотянул таки до своего аэродрому»до отхода последней машины. «На честном слове и одном крыле», но дотянул. Соперники сели на песок под обрывом и, тяжело дыша, выпученными глазами долго с интересом разглядывали друг друга.
Ну и бугай ты! с уважением произнес Мотко.
Ты тоже не из дохляков.
Отсюда ребят перебросили на железнодорожную станцию. Здесь надо было таскать из склада и грузить на машину бумажные мешки с цементом.
Работали попарно: каждый мешок весил не меньше пятидесяти килограммов. Тяжеленько было, зато цемент возила всего одна машина, и пока она совершала рейс, можно было передохнуть.
К концу дня Манюшка заметила, что Гермис, работавший с нею в паре, дышит неровно, тяжело и как-то страдальчески кривится. Лицо его, покрытое росою пота, побледнело.
Что с тобой?
Володя через силу улыбнулся.
Чего уставилась, как на покойника? Все в порядке. Берись-ка давай.
Когда очередная машина отъехала, они ушли за склад и уселись на камни.
А я тебя еще со вступительных экзаменов помню, сказал Гермис. Такой был хулиганистый парнишка!
А сейчас другая стала?
Да, и очень даже. Сейчас ты как будто и та, и нельзя сказать, что та Ты взрослее стала. И на девчонку стала похожа на девушку
Манюшка покраснела и опустила глаза. Поспешила увести разговор от скользкой темы:
Володь, если не секрет: что это за фамилия у тебя? Профиль вроде бы славянский, а фамилия не соответствует.
Гермис сделал вид, что внимательно следит за паровозом, маневрирующим по путям. Потом перевел глаза на нее.