Исправимся, сказал Захаров и выжидающе посмотрел на преподавателя: в самом деле, не о стенгазетах же он пришел потолковать.
А Лесин в свою очередь выжидающе переводил глаза с комсорга на зама: ему хотелось, чтобы костер загорелся не от его спички. Поняв это, Манюшка спросила:
Товарищ преподаватель, это правда, что Сурдин и Евстигнеев украли у вас очки?
Взяли, кивнул Лесин. Выходка, достойная учеников максимум четвертого класса.
А верно, что Евстигнеев заложил Сурдина? спросил Захаров.
К сожалению, вернодонес. Командир взвода сделал ударение на последнем слове. Считаю, что в данной истории главное это.
Да уж и дураку ясно, не очень тактично поддакнула Манюшка.
Лесин хотел что-то сказать, но, взглянув на часы, видимо, обнаружил, что до звонка остается пять минут, и убежал.
Захаров позвал помкомвзвода Славичевского, они втроем посовещались, а когда зазвенел звонок и все заняли свои места, от парты к парте поползло:
Евстигнеевубойкот.
Передавая это Сурдину, Гермис добавил:
Лично я и тебе бы объявил.
В темной мути глаз-копеек плеснулись недоумение и испуг.
Женечка узнал, а вернее, догадался о бойкоте чуть позже, на уроке, когда преподавательница логики вызвала его к доске.
«Логичка», маленькая тщедушная женщина с лицом дробным и невыразительным, отличалась редкой способностью отключаться от окружающего мира в любых, даже в самых неподходящих обстоятельствах. Когда вызванный начинал отвечать урок, она, ободряюще кивнув, принималась за свои дела: заполняла журнал, проверяла контрольные работы, писала письма, подкрашивала увядающие губы, перелистывала периодику, иногда при этом тихонько напевая. Отвечающий в это время мог произносить монолог любого содержания, требовалось только, чтобы речь текла гладко и непрерывно. Стоило чуть прерваться, как преподавательница настораживалась и начинала вслушиваться. Понятно, спецы этими ее особенностями широко пользовались. Журнал пестрел четверками (пятерки она из осторожности ставила очень редко), а общий уровень знания предмета хорошо, если заслуживал троечки.
Сегодняшний урок Евстигнеев знал, хотя и нетвердо (твердо он знал только историю авиации), и потому заговорил довольно уверенно и ровно. Поощрив его благожелательным кивком, логичка начала специальной пилочкой подтачивать ногти, напевая под нос:
Взгляд твой, как небо ясный,
С моим случайно повстречался
Как только Женечка вышел к доске, в классе установилась могильная тишина. Двадцать девять пар глаз смотрели на него напряженно-ожидающе, вопросительно, насмешливо, укоряюще, отчужденно, презрительно. На лицах было написано и читалось в ухмылках: ну-ну, поглядим, на что ты способен: ври, ври, да не завирайся. Эта враждебная тишина класса, недоброжелательность во взглядах и в выражении лиц вышибли Евстигнеева из равновесия. Он вдруг со страхом обнаружил, что выученное вчера вылетело из головы. Неуверенным голосом, путаясь и спотыкаясь, он произнес две-три фразы и осекся.
Возвращенная этой заминкой в класс, преподавательница подняла на Евстигнеева выцветшие глаза и с неудовольствием сказала:
Ну что же вы? Так хорошо начали
Это ободрило Женечку, и он пошел ровно, без перерывов тянуть из себя фразу за фразой, сам не понимая, что говорит:
Наука логика очень хорошая наука. О ней еще в древние времена прекрасно отзывались разные мудрецы и философы. Один из них сидел в бочке, а другой ходил и как дурак днем с фонарем искал человека
Успокоенная логичка сразу вернулась к прерванному занятию и замурлыкала:
Вернись ко мне, тебя я умоляю
Евстигнеев, сам убаюканный своей гладкой речью, постепенно успокаивался. Чтобы не видеть недружелюбных глаз и лиц, он смотрел в окно. Урок успешно тек к финишу, но тут раздался возмущенный голос Игоря Козина:
Он же ахинею несет!
Галиматью! подтвердила Манюшка.
Мандрагорию! Абракадабру! Муть зеленую!
Женечка занервничал и смолк. Преподавательница начала задавать ему вопросы. Провал был полный и очевидный.
Не буду отвечать! выкрикнул Евстигнеев. Вы ето не понимаете, что ли, меня же топят!
Логичка оглядела пожирающий ее преданными взорами взвод и пожала плечами.
Не понимаю, кто вас топит. Наоборот, все очень внимательно слушают, поправляют, когда вы говорите не то. Ответьте мне на такой вопрос
Я сказал уже, что не буду. Я не могу.
Что за капризы? Садитесь. Единица.
Женечка вернулся на свое место и попытался обратиться к соседу по парте Мигалю. Но тот равнодушно отвернулся, а когда Евстигнеев повторил вопрос, отрезал:
Не болтай на уроке!
На перемене Женечка подошел к Игорю и, тронув его за рукав, самым ласковым голоском, на какой только был способен, спросил:
Игорек, за что на меня взвод ето рассвирепел?
Козин стряхнул его руку, демонстративно дунул на то место, которого коснулись Женечкины пальцы, посмотрел Евстигнееву в глаза и, засвистев, отвернулся.
За что вы ето издеваетесь надо мной? закричал Женечка. Что я? Виноват? Так бейте или что хотите А нечего Ну, вот почему ты не отвечаешь? опять прицепился он к Игорю.
Тот повернулся и смерил его прищуренным взглядом.
О аллах! Да потому, что правоверные брезгуют разговаривать с нечестивыми доносчиками, шкурниками плюс подхалимами.
После этого Женечка затих. Целую неделю ходил он весь обвялый, как осенний куст, не поднимая головы и ни с кем не заговаривая. Зная, что никто не придет к нему на помощь, он стал регулярно и добросовестно готовить уроки, не препирался с преподавателями, когда те делали ему незаслуженные, по его мнению, замечания. Решил было обратиться за помощью к майору Кудрину, фронтовому другу отца. Но, поразмыслив, пришел к выводу, что это ничего не даст. Даже любимый спецами комбат не в силах уговорить или заставить их уважать того, кого они не уважают.
Прошло две с лишним недели. Женечка ходил, как побитый, смирившийся со своей жестокой участью. Манюшке, да и еще кое-кому уж и жалковато его становилось.
Надо было ставить точку. После уроков Захаров зашел в учебную часть к Лесину. Там было много народу, и они вышли в коридор.
Так что будем делать дальше, товарищ преподаватель?
Вот те на! А я откуда знаю, голубчик? Мне показалось, что вы это дело предали забвению.
Хитрил командир взвода. Ему было прекрасно известно о бойкоте, но поскольку эта мера воспитания была официально непризнанная, доморощенная, может, и непедагогичная, то он делал вид, что ничего не знает.
Мы испытываем его терпение, неопределенно сказал Захаров. Наверно, пора подбить бабки. Сегодня после обеда.
Лесин пришел в класс к началу собрания, а когда избранный председателем Матвиенко объявил повестку, появился майор Кудрин. Ребята были удивленывсе считали, что об истории с очками никто, кроме их четвертого взвода, не знает. Кудрин сел на первую парту рядом с Манюшкой, внимательно и строго выслушал председателя, изложившего суть дела. Несколько раз он взглянул на Евстигнеева, заставив парня поежиться.
Начались выступления.
У Евстигнеева со здоровьем не все в порядке, заявил Славичевский. У него нервыпсихует, как ненормальный. Не раз командир взвода советовал ему пойти в санчасть и выпить валерьянки.
А он идет туда и берет освобождение от занятий, подал реплику Лесин.
Точно. Говоря по-нашенски, сачкует. Ну, с этим мы кое-как справились.
Прошелестел оживленный шумок: вспомнили, как приводили Женечку на занятия «под белы ручки».
В этом плане вроде ничего хлопец стал, продолжал помкомвзвода. И с учебой наладилось. Рычал на преподавателей, правда, но это ладно, все мы не святые Но он ведь сегодня рычит, а завтра доносы шепчет. С таким человеком даже в одном помещении быть противно, а не то что
Евстигнеев вскочил, сжав кулаки, но под холодными взглядами ребят снова сел и опустил голову.
Я на месте начальства выгнал бы его и часовых поставил, чтоб к спецшколе и на километр не подпускали, закончил Ростик.
И сразу встала Манюшка.
Хорошо, что ты не такое уж большое начальство. Представляю, что сделал бы товарищ Славичевский, облеченный соответствующими полномочиями: половину спецов выгнал бы, а другую половину поставил часовыми, чтоб изгнанные не вернулись. Пойми же ты: добить любого не хитро, особенно если он лежит. Но это нечестно и не по правилам. Тяжелый проступок совершил Евстигнеев. Предательстводаже не проступок, а преступление. Она перевела дух. Евстигнеев мечтает стать летчиком, как и все мы. Но пусть он ответит мне лично: могу ли я быть спокойной за свой хвост, если нам придется вылететь в бой на пару?.. Но все же давайте дадим ему шанс. Если он этим шансом не воспользуется, то ему рано или поздно придется сгребать свои шмотки и ковылять отсюда на все четыре стороны.
Один за другим выступали ребята, и тяжелые слова падали на голову Евстигнеева, как камни. Он только теперь по-настоящему начал осознавать, какую подлость совершил. Конечно, двухнедельный бойкот подготовил его к этому, но все же до собрания иногда казалось, что ребята делают из мухи слона.
Евстигнеев с нетерпением ждал, что скажет Кудрин. Он был для него высшим авторитетом.
Мне вспоминается один случай из фронтовой жизни, начал майор. Нам было приказано перебазироваться на другой аэродром. Летчики взяли с собой по одному пассажируиз штабных офицеров и техников. Новый аэродром находился недалеко, и никаких неожиданностей быть не могло. И действительно, все самолеты благополучно приземлились. Все, за исключением одного. Этот потерял курс, напоролся на немецких истребителей, был подбит. Ему удалось все же оторваться. Машина горела, спасти ее было уже невозможно. Летчик мог выпрыгнуть с парашютом, и никто ни в чем его не обвинил бы. Но у техника, который летел с ним, парашюта не было. И летчик пошел на смертельный риск. Ему удалось чудом посадить самолет, спасти товарища и себя. Так вот, этим летчиком был Женин отец, а техникомя. И сегодня, Женя, мне стыдно за тебя и стыдно за моего друга, капитана Евстигнеева, который проглядел в тебе что-то очень важное, стыдно и за себя.
Манюшка увидела, как от этих слов Евстигнеев дернулся, словно от удара. Исподлобья он скользнул взглядом по лицам товарищей и, видимо, понял, что бойкот кончилсяв глазах ребят не было больше холодной отчужденности, которая обжигала и отталкивала его в последние дни, а кое-кто так же, как и Манюшка, даже смотрел на него с сочувственным любопытством. И несмотря на жестокие слова, что били его под дых, ему, видно, стало легко и тепло: он понял, что его простили.
Есть предложение послушать Евстигнеева, сказал Матвиенко.
Старшина Мигаль тронул Женечку за руку, и он покорно встал и заговорил, часто сглатывая слюну:
Я ето понял теперь, что такое быть одному. Бойкот Как на собаку Да нет, собаку хоть ударят А тут что есть ты, что нет Лучше бы загнули салазки или чем попало побили Я ето
Больше он не мог выдавить из себя ни слова. Смотрел под ноги, переводил взгляд на потолок, на окно. И сесть не решался: ему казалось, что ребята его не поняли.
В коридоре раздался чей-то ликующий возглас:
Почта пришла! Где старшина?
В классе задвигались, зашумели. Мигаль попросил разрешения пойти за письмами. Все это несколько сняло напряжение.
Садись, Евстигнеев, сказал Матвиенко. Мы тебя поняли. А теперь перейдем к рассмотрению проступка Сурдина.
Вот именно! подхватила Манюшка. А то сидит, как у тещи на блинах, ухмыляется. А сам-то
Да я не ухмыляюсь. Не понимаю, что ль, ничего?
Дай мени сказать! поднялся Мотко. Сурдин якийсь прыдуркуватый, все одно як мыла наглотався. Дурню вже около двадцаты годиков, а вин все як первоклассник, що воробьев з рогатки стриляе. Подумав бы своею ослячою головою: чи по-мужскому я поступаю? Чи по-спецовськи?
Сурдин ждал, что сейчас ему «кэ-эк вмажут», но ребята говорили дружелюбно, хотя и поругивали. Это так растрогало проштрафившегося спеца, что, когда ему вслед за Евстигнеевым вынесли выговор, он заявил:
Чтоб уж до конца Братцы, это я тогда украл у Грицка часы. Отработаюзаплачу
Мотко молча встал, подошел к Сурдину и, развернувшись, растопыренной пятерней хлобыстнул его по лицу.
Дурак, воны бесценныенаграда. Я вже не кажу про позор всего взвода и все такое Ладно, считай, що мы квиты.
Собрание было закрыто, и счастливый Сурдин побежал в туалет смыть с лица кровавую юшку.
ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯСурдин обретает друга. Кража. Разоблачение Коморы
Крепкая дружба связывала спецшколу с окрестнымида и не только окрестнымиженскими средними школами. Поэтому накануне восьмого марта комитет комсомола был завален приглашениями на вечера.
Ну что, Марий, вдарим по бабам? сказал Захаров после уроков, подсев на парту к Манюшке.
Кто по бабам, а кто по мужикам. Она загадочно улыбнулась. А куда идем?
Выбор неограниченный. Сорок шестая школасамые вумные девочкис математическим уклоном. В тридцать восьмой, по свидетельству сердцееда Мотко, самые стройные ножки. Но там в последнее время даже движение родилось против приглашения на вечера спецов: они, мол, бездуховные, только на ножки и смотрят Так, теперича восемьдесят втораятерра инкогнита, приглашают впервые, так что там нас ждет радость первооткрывателей. Шестаясильна своими гуманитарными пристрастиями. Лучший драмкружок в городской школьной самодеятельности. А кто у них таланты открыл? Мы, четвертый взвод. Да ты ведь и сама участвовала в основании этого драмколлектива.
А, это когда ты нашел, наконец, хвыномена.
Увы, наш порыв к драматическому искусству кончился быстро. Единственный результаткое-кто нашел своих хвыноменов. А девочки продолжали совершенствовать свое мастерство и вон каких высот достигли.
Ну, меня они, считай, вытурили в первый же вечер, и я туда не ходок.
Тэк-с. Мукомольно-элеваторный техникум. Они там все булочки, пампушечки, батончики, саечки, калачики и пирожки с повидлом. Впрочем, есть и с ливерухой. О тридцать шестой говорить нечегоона под боком, привычна, как жена, и, как верная жена, скучна.
Зачем ума искать и ездить нам далеко? встрял подсевший к Манюшке с другого боку Матвиенко. Вот в тридцать шестую кхе, кхе и проложим курс.
Толик хотел было заспорить, но Манюшка поддержала Васю, и Захаров, сделав вид, что ему, собственно говоря, все равно, куда и с кем идти, позевывая, сказал:
Надоели мне эти карнавалы. Я еще не решил, пойду ли вообще.
В этот день в комнатах и «уголках» частных квартир, снимаемых спецами, в общежитии стояла столбом меловая пыльребята драили пряжки, «крабы» и пуговицы; стирали, гладили и подшивали подворотнички, чистили кителя и брюки.
Вместе со всеми чистился, гладился, прихорашивался и Володя Гермис. На душе у него было, как у соловья в преддверии лета: вот-вот запоет. Впрочем, в отличие от соловья, он не ждал заветной поры и горланил во всю мощь своей объемистой груди:
Так, значит, амба, так, значит, крышка,
Пришел конец любви моей.
Любил я сильно ее мальчишкой,
Теперь люблю еще сильней.
Друг мой, вы прекрасно поете! крикнул ему Козин, ловко орудовавший специальной щеточкой для чистки пуговиц через две кровати от него. Но лучше бы вы пели подальше от нашей хаты!
На соседней кровати, заложив руки под голову, валялся Ленька Сурдин в нижней рубашке и брюках. Он уныло поглядывал вокруг и насвистывал какую-то похоронную мелодию.
В предвыходные дни и особенно в праздники у него прокисало настроение. Ребята собирались парами и группами, что-то придумывали и предпринимали, а не придумывалось ничегоим и так хорошо было вместе. У Леньки же в спецшколе не только задушевного другаболее-менее близкого товарища не завелось. Были временные попутчики. Ребята, видно, не знали, о чем с ним говорить, он не знал, о чем разговаривать с ними.
Вот с Мотко, кажется, и общий интерес былгимнастика, вместе ходили на тренировки и наметилось было сближение: в секции познакомились с девочками из металлургического техникума и некоторое время провожали жития, перед разделением на пары эти трое так выпендривались друг перед другом, так вигинались, что у него начинали чесаться кулаки и хотелось крикнуть: «Ну чего их после занятий. И когда они шли все четверо до общевигинаться, ну к чему все эти хаханьки, намеки, умные разговоры, если все равно кончится одним?..».
Уж он-то знает, за год с лишним в немецком походном борделе насмотрелся! Там никаких этих вокруг да около не было: провонявший куревом и выпивкой фриц берет женщину и ведет. Его мама была там, и его держалимальчиком на побегушках. Мать и сын не могли смотреть друг другу в глаза, едкая ненависть к фашистам и жгучая жалость друг к другу выжгли душу. Маму расстрелялине угодила офицеру (об этом объявили в назидание остальным) он в ту же ночь сбежал
Шли годы, а Ленька по-прежнему не мог спокойно видеть парочки, слышать про любовь и все такое. Каждый раз ему хотелось грязно выругаться. Он был уверен: у любого человека на дне души скрывается скотство и гниль, а все остальноекамуфляж