Через мост прошел грузовик и, свернув в кусты, остановился. Из кузова выскочили красноармейцы, потащили к мосту ящик, засуетились.
«Взорвать мост хотят», понял Даник и с детским любопытством и нетерпением стал ждать взрыва, прикидывая, может ли долететь до него осколок. Вдруг за мостом раздался стрекот, и из-за поворота шоссе выскочили мотоциклисты. Даник понял, что это немцы, только тогда, когда двое из них, почти достигнув моста, как-то странно перекувырнулись, а один мотоцикл скатился по насыпи в речку, и там все продолжали вертеться его колеса, разгоняя кругами воду. Даник пулей слетел с груши, крикнул в убежище: «Немцы!»и снова полез на грушу.
Он услышал, как вскрикнула Саша. С ребенком на руках она бросилась к выходу.
Поля и соседка вцепились в нее, не пускали. Заплакали дети.
Куда ты теперь убежишь? Куда кинешься? Хочешь, чтобы застрелили?
То ли это страшное слово, то ли частые выстрелы, щелкавшие теперь уже довольно громко, заставили Сашу изменить свое намерение; она снова забилась в угол. Трясясь всем телом, прижалась к влажной земле. Она видела их перед собою, немцев. Перед ее глазами снова, как уже не раз, встал тот, что вел ее на расстрел. Каждая черточка его лица врезалась ей в намять. Молодой, даже красивый, с приветливой улыбкой Теперь, когда она знает, что он вел их на расстрел, от этой улыбки леденеет кровь. Как он мог так улыбаться! А за ним стоит тот, второй, что сказал: «Курт, дэн зойглинг дарфст ду нихт эршиссен» Теперь Саша точно знает смысл этих слов: «Курт, ребенка можешь не убивать». И вот он опять стоит, опять произносит эти страшные слова, показывая пальцем на Ленку и пряча лицо Саше страшно, но ей очень хочется увидеть это лицо. Она напряженно вглядывается в пустоту. В ее больном воображении встает нечеловеческая образина, жуткая, обросшая звериной шерстью. Во время коротких приступов этой непонятной болезни, которая тянется почти месяц, ей никогда не является третий немец, тот, что первым вышел из лесу и что побледнел, когда «герр лейтенант» приказал их расстрелять. Этого она вспоминала, только когда голова была ясная, когда рассказывала кому-нибудь об ужасной встрече в лесу. Тогда вспоминалось все до мелочей. Только лица того, который сказал: «Ребенка можешь не убивать», Саша никак не могла вспомнить, поэтому во время припадков он стоял перед ней, безликий и оттого еще более страшный. Вот и сейчас ей показалось, что его нечеловечья мохнатая рука тянется к Ленке. Саша закрыла глаза и закричала:
Вот он! Спасайте Ленку! Поля!.. Даник!..
Поля обняла ее.
Саша, родная моя! шептала она. Никого нет. Мы тут одни. Погляди Маня, ее дети. ТамДаник. Даник! громко позвала она.
Но в ответ раздалась еще более частая и, казалось, близкая стрельба. Старшая сестра, десять лет заменявшая им, младшим, мать, отошла от Саши и высунула голову из ямы, разыскивая брата.
Ну и задам же я этому мальчишке! Лезет прямо под пули! Данила, сейчас же иди сюда!
Однако брата нигде не было, напрасно она звала. Данила в это время со всех ног бежал вдоль ручья к мосту, где гремел бой. Со своей вышки он увидел, что другая группа мотоциклистов выехала по лесной дороге к западному концу деревни, где был песчаный брод. Он увидел, как они стали перетаскивать через речку свои мотоциклы, и сразу понял их намерение: зайти в тыл группе бойцов, ведущих бой у моста. Недолго думая, он помчался предупредить их. Когда полз от ручья через пустырь, его, видно, засекли, так как пули жужжали вокруг, срезая лозу. Но он не обращал на них внимания. Его цельполуразрушенный кирпичный хлев, откуда бил наш пулемет. Он добрался до этого хлева и увидел там трех бойцов. Один лежал за ручным пулеметом и короткими очередями стрелял за реку, приговаривая: «Что, съели, гады?»
Второй молча набивал диски и подавал пулеметчику. Третий стоял за кирпичной стеной, внимательно следил за мостом, изредка стрелял из винтовки и отдавал какие-то команды. Увидев Даника, проползшего в хлев сквозь дырку в стене, он удивленно спросил:
Ты что тут делаешь?
Дядечка, они переправляются вон там, паренек показал рукой, Они хотят вас окружить.
Ничего, хлопчик, ничего, успокоил его боец. Мы скоро все кончим и, вздохнув, произнес:Эх, товарищ командир! На смерть пошел! Ложись, хлопчик! Бей их, иродов, Степан!
Пулемет ударил длинной очередью. И в ту же минуту раздался взрыв, такой, что Даниле показалосьобрушилось небо. Закачалась земля, а сверху что-то упало, больно ударило по ноге и по плечу. Даник не сразу понял, что это взорвали мост. Ожидая новых ударов, спрятал голову. Чьи-то сильные руки подняли его. В лицо глядели скорбные глаза бойца, стрелявшего из винтовки.
Запомни, хлопчик! тихо и торжественно произнес боец. Чтоб взорвать мост, пошел на смерть наш командирАлексей Кошелев. Запомни это имяКошелев! А теперь осторожно пробирайся к матери.
А мы, товарищи, покуда дым да пыль, сиганем на ту сторону, а тамв лес! За мной! и он кинулся в пролом стены, следом за нимпулеметчики.
Данила ползком добрался до лозняка и оттуда увидел, что осталось от моста. Половина его была уничтожена начисто, частые бревенчатые сваи с густым переплетом подпорок торчали, расколотые взрывом в щепу. В мутной воде плавали обломки дерева и поблескивала оглушенная рыба. Даник подумал, что в другое время тут можно было бы славно поживиться. А сейчас не до того Он смотрел на немцев на другом берегу реки. Они прятались в сосняке и изредка стреляли. Когда же по ту сторону шоссе взметнулось вверх высокое пламя (Даник догадался, что красноармейцы подожгли свой грузовик), немцы открыли бешеную стрельбу. Из-за поворота шоссе выполз танк, остановился и ударил туда же из пушки.
«Бейте, дураки, в белый свет, как в копеечку!»злорадно подумал паренек и пополз к деревне. Добравшись до сада деда Андреясоседа напротив, он встал и пошел во весь рост: ему не хотелось, чтобы кто-нибудь видел, что он ползет или прячет голову. У него даже явилась озорная мысль подшутитьподкрасться к убежищу, где сидят дети и его невестка Аксана, и крикнуть по-немецки какое-нибудь «хзндэ хох!». Но он понимал, что людям не до шуток, и пошел через двор. Отворил калитку и остолбенел. По улице шли немцы в касках. Они шли цепью посреди улицы, направив дула автоматов на дворы: боялись засады. Даник сообразил, что бежать нельзяначнут стрелять, и застыл на месте. Заметив его, немцы быстро заговорили. Один, молодой, подвижный, подбежал к Данику, спросил, показывая на дворы:
Руссиш зольдат?
Даник покачал головой: нету.
Немец засмеялся.
О, гут, и, достав губную гармонику, сыграл прямо в лицо ошеломленному Данику знакомый мотив: «Из-за острова на стрежень» Снова засмеялся, показывая белые крепкие зубы. Потом вынул из нагрудного кармана плиточку шоколада и протянул пареньку. Да-ник взял шоколадку, и немец, довольный собой и всем окружающим, похлопал его по плечу и бросился догонять своих. Даник смотрел им вслед, и сердце его все сильнее и сильнее сжимала какая-то неведомая до того горькая обида. Было обидно за незнакомого Алексея Кошелева, который погиб, взрывая мост. Зачем он погиб, если его смерть ни на минуту не задержала врага? Было обидно за речку, любимую им с детства, что она такая мелкая и в ней так много бродов. За свою землю За Сашу, которая так напугана и дрожит там, в яме. И за себя. Как маленькому, как несмышленышу, сунули ему шоколадку. А может, немец этотсамый злостный и хитрый фашист.
Он зашел к себе во двор, швырнул шоколадку в лужу и затоптал ее ногами. Присел на крыльцо и заплакал, не громко, а по-мужскитихо и тяжко. В сердце его еще не было той сознательной ненависти к пришельцам, которая явилась позже. Но презрение к ним, злость против их гармоники, неуместной игры, шоколадки уже разгорались. А главноепропал страх перед ними. Напуганный Сашиным рассказом, ее болезнью, он хотя и бодрился и не показывал виду, но в душе очень боялся их прихода. Теперь же, когда увидел их, столкнулся лицом к лицу, страха этого не стало.
Даник пошел на огород. Заплаканная, побледневшая Поля, увидев его живым, обрадовалась и тут же с возмущением накинулась на него:
О боже! У меня сердце чуть не выскочило Где ты болтаешься, бродяга ты этакий? Как тебе не совестно!..
Немцев встречал! с угрюмой иронией ответил Даник.
Что ты мелешь!
Почему это мелю? Вон они по улице идут, мимо нашей хаты Слышишь, у фермы их мотоциклы трещат А вы сидите тут, как кроты. В голосе его и словах звучали такие взрослые, мужские нотки, что старшая сестра растерялась.
Спустившись в убежище, он продолжал тем же тоном;
Саша! Живая ты тут? Он спросил это с иронией, а потом сказал серьезно, совсем по-взрослому:Зря ты так дрожишь перед ними. Надо быть гордой. Видел я уже их Разговаривал. Один мне шоколадку сунул. Сволочь! Даник со злостью плюнул на солому. Конфеткой хотел купить
Слова его неожиданно оказали на Сашу удивительное действие: словно отменили смертный приговор, который душил ее, сковывал, вызывал приступы дикого страха, жутких видений. Нет, страх ее не пропал, как у Даника, но стал теперь таким же, как у других людей; это была боязнь за самое дорогое: за ребенка, за себя, за близких, страх перед неизвестнымжизнью в оккупации. Думал ли кто, что им, молодым, свободным, счастливым, придется жить в оккупации? Слово какое непривычное! Раньше, когда Саша, читая книги о прошлом, о гражданской войне, встречала это слово, она не вдумывалась в его смысл. Впервые она поняла его значение еще там, за Днепром, когда услышала, что занят Минск. Но все же до самой этой минуты она не верила, что ей придется жить на оккупированной территории. Сперва она надеялась на две большие реки, потом, больная, дала себе клятву, что отступит, убежит, умрет, но с этими выродками не останется. И вот не отступила Умереть тоже не так легко. Надо жить! Жить! А как жить? Все еще не веря, что это жестокое слово «оккупация» стало действительностью, Саша почти шепотом спросила:
Ты правда видел их, Даник?
Время сейчас шутки шутить!
Значит, мы в оккупации.
Саша произнесла эти слова горестно, но Полю обрадовало уже то, что говорит она трезво, без отчаяния, без крика, как мог бы говорить любой здоровый человек. Поля очень опасалась, что с сестрой после случая в лесу не все ладно.
В оккупации? Даник хмыкнул. На своей земле?
Он, видно, понимал это слово как-то иначе, по-своему не желал считать себя покоренным в своем доме.
Беседуя, они настороженно прислушивались к тому, что делается в деревне. Стрельбы не было слышно даже вдалеке. Война будто отдалилась на много-много километров. За рекой зарокотали моторы. Их шум стал быстро приближаться, перешел в мощный гул, от которого дрожала земля и на головы им сыпался песок.
Опять самолеты, заметила соседка.
Нет, танки! сразу определил Даник. Наши взорвали мост на шоссе, и они идут через речку у фермы. Прямо к броду вышли, будто показал кто.
Разве мало они забросили шпионов? снова спокойно и рассудительно откликнулась Саша.
Чтобы взорвать мост, пошел на смерть Алеша Кошелев. Запомните его имя! так же торжественно, как сказали ему, произнес Даник и тяжело вздохнул. А все равно это не задержало их. Что наша речка!!
Женщины не спросили, кто такой Алеша Кошелев и откуда Даник все знает. Вообще с этого дня сестры перестали считать его ребенком, за которым надо приглядывать. Он повзрослел на их глазах, и они внимательно прислушивались к его словам.
Может, и наши где-нибудь вот так же, всхлипнула соседка, услышав о смерти Кошелева. Отступают, отступают, а потом
Пусть не отступают, сердито перебила ее Саша. Мой не отступает! Моему некуда отступать Потому они и держатся там.
Откуда ты знаешь? удивился Даник.
Ты же сам читал сводки!
Саша каждый день просила брата приносить ей газету и со страхом искала среди горьких новостей сообщения о сдаче Мурманска. Сообщения такого не было. Наоборот, она прочитала строчки, убедившие ее, что город, где служил Петро, не сдан, стоит, борется. И очень может быть, что это ее и спасло. С детской наивностью она верила, что там, где ее Петя, не отступают, что там дерутся по-настоящему. А эта вера порождала другую: что он жив, что он будет жить. Поля лучше кого бы то ни было понимала сестру, а потому дернула брата за рукав и вдруг сказала:
Пойду-ка я принесу чего-нибудь поесть. Не помирать же нам здесь с голоду.
Под вечер на юго-востоке, куда отступили наши, снова загремела артиллерийская канонада. Все поняли: за лесом, там, где начиналась украинская земля, разгорается бой. Это недалекокилометрах в пятнадцати. И Саша с надеждой, с душевным трепетом прислушивалась к выстрелам: «А может быть, это перелом? Может, вернутся наши?» Но нет, напрасны ее надежды, очень уж много идет их, гитлеровцев. Они заполнили деревню, шныряли по всем углам. На улице буксовали на песке их машины. Солдаты заходили во дворы, в хаты. Должно быть, зная об убежищах, прошли по огородам и приказали людям вернуться в дома и заняться обычными делами. Оккупантам хотелось показать, что власть у них прочная, что они умеют в первые же часы навести должный порядок.
Саша, выглянув из убежища, увидела немца, стоявшего под грушей с автоматом на груди, и в ужасе отпрянула назад: солдат показался ей похожим на того, что вел их на расстрел. Саша, наверно, так и осталась бы там, в темной яме, но, плачущая дочка выдала их. Немец терпеливо ждал, пока все вылезут. Поля силком вытащила Сашу.
Выходи, глупая! А то, чего доброго, еще стрелять станут.
Немец, увидев ее с ребенком, приветливо закивал головой, заулыбался:
О, мутер!
Но Саша не верила этой приветливости, улыбкам и волновалась за Даника: тот смотрел на врага с ненавистью. Немец, должно быть, прочитал эту ненависть в его глазах, потому что нахмурился, совсем другим тоном крикнул: «О-о!», погрозил Данику, дулом автомата показал на дом:
Лос!..
Он довел их до хлева и побежал во двор напротив, где весело смеялись солдаты. Трояновы скоро поняли, почему там такой хохот: с немцами разговаривал по-немецки дед Андрей, их сосед. Этот чудаковатый и болтливый дед в первую мировую войну, будучи уже немолодым человеком, обозником, попал в плен и года два пробыл в Германии. Теперь дед демонстрировал свое знание чужого языка. Вскоре, когда немцы, вволю посмеявшись, разошлись, дед появился в хате у Трояновых веселый, оживленный.
А что, не говорил я вам? крикнул он еще с порога. Я всегда твердил, что немцы народ культурный. Ты погляди, какую зажигалку мне подарили. Чик! дед щелкнул зажигалкой и, довольный, как ребенок, засмеялся. Где Саша? Перестань дрожать, глупая. Это на тебя какие-то бандиты напали. В семье, говорят, не без урода. Бандиты везде есть.
Саша, как только вошла в хату, забралась с дочкой на печь и завесилась тряпьем, чтобы не было видно. Слова деда больно поразили ее. В то время, как сердце обливается кровью от великого горя и обиды, когда мысли путаются в голове, этот старый дурень радуется да еще похваляется какой-то игрушкой Как ему не стыдно! С ума он сошел, что ли? Саша не выдержала, шепотом, но с болью у нее вырвалось:
Замолчите, дед! Горе пришло, а вы Неужто по понимаете, что случилось?..
Дед за зажигалку все готов продать! злобно бросил Даник, до сих пор считавший деда Андрея своим другом.
Старик, видно, понял неуместность своих слов и испуганно замахал руками:
Что ото вы! Разве я не русский человек? Это я только для того, чтоб Саша не очень боялась их. Что не все они такие, есть культурные
Поглядим на их культуру, отозвалась Поля, молча и, как всегда, старательно прибиравшая хатуподметала мел, осыпавшийся от взрывов.
Поглядим, поглядим, согласился дед и с необычной для него поспешностью выскочил из хаты.
Старый дурак! выругался Даник и тоже вышел во двор.
За лесом, не умолкая, гремела канонада. Даник понимал, что там идет большой бой: возможно, даже такой, как битва под Бородино (парнишка продолжал мыслить историческими аналогиями), иначе немцы ire бросили бы столько авиации: эскадрильи бомбардировщиков и штурмовиков проносились над шоссе и лесом, и земля вздрагивала от мощных глухих взрывов. Мысли и сердце Даника были там, где громыхали эти взрывы. Он даже в глубине души пожалел, что бой разгорелся не возле их деревни; тогда, может, и ему удалось бы принять участие.
А немцы все шли да шли II казалось, не будет конца потоку машин, танков, пехоты. И все они спешили туда, где гремел бой, в деревне не задерживались и никого не трогали. Даник хотя и не испытывал страха перед немцами, считал, что лучше все-таки не мозолить им глаза. Он забрался на чердак над хлевом и наблюдал оттуда. Под вечер небо прояснилось, огромный, ярко-красный, словно умытый, шар выкатился из-за туч и поплыл над далекими лугами, чтобы вскоре упасть в Сож. Дым войны не заслонил солнца, оно заходило, как в обычный августовский день.