Снова загудели самолеты.
«Возвращаются, отбомбились, гады», подумал Дании и даже не стал искать их в небетошно смотреть на них. Но что это за свист? От близкого взрыва содрогнулся хлев. У колхозной фермы, где немцы устроили переправу через речку, один за другим взлетали кверху столбы огня и дыма. Даник увидел свои, советские самолеты, с такими родными красными звездами на крыльях! Они бомбили переправу.
Саша и Поля выскочили из хаты и побежали на огород, в яму.
Это наши! Наши!.. радостно кричал им Дании; ему казалось нелепым прятаться теперь. Разве могут они попасть в своих же людей?
Саша остановилась возле убежища и с Ленкой на руках в первый раз без страха следила за бомбежкой. И впервые в этот тяжелый, трагический день она с благодарностью подумала о своих, об этих вот летчиках. Надежда, забрезжившая, когда она услышала канонаду, разгорелась с новой силой: «А может, и правда это перелом?»
Самолеты скрывались за лесом и вновь возвращались, заходя на цель по поскольку раз. Бомбы попали в коровники, и они пылали ярким пламенем. А чуть поодаль от пожара горел огромный шар солнца. В небе натужно выли и гудели моторы, трещали пулеметы: где-то за тучами и дымом шел воздушный бой.
Поля звала Даника, но того и след простыл.
Этот парень в могилу меня вгонит, жаловалась она.
Саша молчала: она не испытывала тревоги за брата и стыдилась этого. Она и об отце, ушедшем в армию, не беспокоилась так, как Поля. Неужели стала такой эгоисткой, что, кроме дочки и мужа, больше ни о ком не думает, не волнуется? Нет, здесь что-то другое. Отец выполняет свой долг. А Даник, он не маленький, как Поля считает.
Сестры ночевали в убежище. Даник вернулся поздно вечером, когда канонада утихла. Он ничего не сказал на упреки Поли. А когда примостился на соломе рядом с Сашей, она сердцем угадала, что он взволнован, и ее охватило чувство уважения к брату. Она молча погладила его руку. Он сжал ее пальцы и горячо прошептал:
Теперь я знаю, для чего пошел на смерть Алеша Кошелев Понимаешь, сколько наши немцев перемололи? Ты бы только видела! Там сбилось машин, танков, техники разной А наши как дали! Только щепки летели во все стороны
Утром, когда они с Полей отважились перейти в хату и растапливали печь, чтоб приготовить обед, Даник прибежал с таким видом, что Саша ахнула от радости:
Наши?
Парень понурился.
Нет, однако глаза его блестели. Но если б ты видела, сколько их оттуда везут, раненых и убитых! Машина за машиной! Как дрованавалом В школе госпиталь устраивают
Когда Саша услышала о госпитале, угасла последняя искра надежды. В груди стало пусто и холодно.
И ко всему она теперь была равнодушна, ничто ее теперь не интересовало, не могло зажечь.
На рассвете канонада за лесом часа два гремела еще сильнее, чем вчера. Саше казалось, что не сильнее, а ближе, и надежда, угасшая было за ночь, снова затеплилась в ее сердце. Но вдруг канонада утихла. Как-то очень внезапно. Словно лопнула струна. Наступившая тишина больно ударила Сашу. Она бросила кормить ребенка, шепотом спросила у сестры:
Что это, Поля? Почему они замолчали?
Замолчали. Говорят, когда пушки умолкают, начинается наступление
Кто? Кто наступает, Поля?
А кто ж его знает, Саша. На войнечто в картежной игре.
В эту минуту и вбежал взволнованный Даник.
Значит, наши отступают, тихо и грустно сказала Саша. Слышишьмолчат?..
Молчат, повторил Даник; он, видно, только сейчас обратил на это внимание.
Пришел какой-то незнакомый в штатском, молодой, высокий, хорошо одетый, и, тыча пальцем, грубо сказал:
Всем к школе! Ты, Данику, с лопатой. Ты, Поле, с ведром и тряпками. Ты он встретил Санин полный ненависти взгляд и смешался.
Она больная, сказала Поля. И ребенок болен.
Фашистский прихвостень брезгливо поморщился и, оставив Сашу в покое, предупредил:
Не вздумайте волынить! Это вам не колхоз!
Предатель, прошептала Саша, когда он вышел.
Она впервые увидела изменника, и ее потрясло, что он такой молодой, интеллигентный. Она представляла себе изменников какими-то выродками, кретинами; и ей казалось, что это все уроды или старые, бородатые кулаки.
Холуй! Сволочь! выругался Даник. Если лопата, чтоб копать им могилы, пожалуйста с радостью пойду.
Поля, боясь оставлять Сашу одну, посоветовала ей пойти к деду Андрею.
Об опасности и горе говорят, когда они далеко.
Когда же горе вошло на порог, когда опасность рядом и страх завладел людьми, в такие минуты стараются говорить о самом обыденном, простом или о том, что всего дороже. Саша и Аксана, оставшись вдвоем, беседовали о своих маленьких. Будто не было у них в этот час ничего важнее, чем то, что «у Ленки поносик», а «у Мишки прорезался первый зубок». Они не сознавали, что разговор о детях возник из тайного желания забыть обо всем, что творится вокруг. Женщины словно хотели сами себя перехитрить. Но не так-то это было просто.
Аксана вдруг умолкла, настороженно прислушалась. В хате дремотно гудели мухи. С улицы доносились чужие голоса, как напоминание и угроза. Еще более суровым предвестием прозвучал выстрел.
Они вздрогнули.
Я боюсь, прошептала Аксана. А помнишь, я была самая смелая в деревне. Помнишь, как мы за реку ходили, а хлопцы хотели нас напугать?
Саша никогда не ходила вместе с Аксаной, та была старше, но согласно кивала головой.
Молодица так увлеклась рассказом о своей смелости, что они не услышали, как вошел Даник. Он постоял у двери, схватившись за косяк, с белым как мел лицом. Ахнув, Саша бросилась к нему. Первая ее мысль была о Поле.
Деда Андрея убили Голос у юноши был неестественно громкий и совсем чужой.
Саша не узнала его, ей показалось, что это говорит кто-то другой, за дверью. Аксана зажала ладонями рот, чтобы не закричать. Потом без плача, без слез схватилась за грудьона задыхалась.
Им не понравилось, что он слишком старательно копает могилу быстрее всех
Саша всхлипнула, но слова ее прозвучали сурово:
Вот и увидел их культуру!..
Даник посмотрел на нее, как будто не узнавая, в отчаянии стукнул кулаком о косяк, уперся в него лбом и чуть слышно застонал:
У-у-у
IV
Жизнь в оккупации
По-разному начиналась она. И поначалу имела свои особенности, свои отличительные черты в городе и в селе. Отчасти это зависело от оккупантов. Цель у всех у них была одна, организация власти почти одинаковая, и большинство проводников «нового порядка» выполняли приказы «фюреров» с точностью автоматов. Тупые расисты, человеконенавистники начинали с террора, с массовых убийств. Но были и более умные и хитрые, они проводили политику «кнута и пряника», заигрывания и демагогических посулов.
Таким образом, от оккупационных властей на местах полностью зависела форма взаимоотношений между людьми, внешние проявления их деятельности. Однако же суть жизни, ее пульс определялись другимнастроением народа. А настроение было везде одно: ненависть к пришельцам. Народ, узнавший свободу, счастье, не мог и на минуту склонить голову перед захватчиками. Народ боролся.
Борьба эта тоже начиналась по-разному. В одних местах силы сопротивления проявляли себя в первые же дни оккупации, стихийно и бурно. В других они росли постепенно, по разработанному партией плану и, достигнув необходимой мощи, наносили врагу тяжелые удары. Так, в частности, было с партизанскими соединениями, которые выросли из небольших отрядов и групп коммунистов. Но во многих деревнях и городах группы патриотов вначале вели упорную, скрытую, самоотверженную борьбу с фашистами, ничего не зная о существовании партийных центров. Была это преимущественно молодежь, воспитанники комсомола, «молодогвардейцы» нашей земли. Юноши и девушки выполняли свой долг перед Родиной так же, как их отцы и братья, так, как учили их школа, комсомол, литература и кино. Немало было стихийного в их действиях и поступках. Но сколько высокого героизма! Многие из этих героев погибли. Другие остались неизвестныскромные люди, они не говорили о себе.
Саша жила как в тумане или в тяжелом сне: где конец этой неизвестности, берег, к которому надо плыть? Где фронт, наши? Где теперь ее Петя? Что делают люди здесь, в оккупации? Неужто везде такая жизнь: никто ничего не знает, и все думают только о том, как прожить день?
Фронт отдалился. Немецкие воинские части прошли и как бы унесли с собой страх, в котором жила Саша до их прихода. Стало тихо и пусто. Но тишина эта не принесла облегчения.
Туман не только вокруг, туманв голове.
Саша копает картошку, не своючужую. Время от времени картофелины начинают шевелиться в земле, как живые, двоится дужка корзины, тяжелеет в руках сапка. Саша опускается на борозду. Качается земля, плывет куда-то сосновый лес за полем. Однако не эта минутная слабость пугает ее. Страшно то, что бывают моменты, когда Саше кажется неправдоподобной, нереальной та жизнь, которой она недавно жила. Разве можно поверить, что эта женщина в домотканой свитке, с потрескавшимися пальцами могла испытать столько счастья и радости? Она и сама уже не верит, что были лунные ночи, когда они с Петром ходили по полю. Выдумкой кажутся амбулатория, комната в Аниной хате, где стояла ее узкая кровать, на которой нм с Петей никогда не было тесно Все это как во сне О чем они с Петром говорили в те ночи? Обо всем О Чернышевском, например, о Вере Павловне Боже мои! Неужто они в самом деле вели такие разговоры? Неужто им и правда хотелось говорить о книгах, о кино? Какая же это была сказочная жизнь! Теперь нет книг, не с кем поспорить о них, вспомнить былое. Раньше с Даником, с братом, можно было поговорить. Но и брата не стало для нее, Саши, не стало, хоть и живут они в одном доме. Как неожиданно все рухнуло, все развалилось. Если бы не дочка, не маленькая Ленка, не стоило б и жить Забота о том, чтобы накормить малышку и самой не помереть с голоду, вынуждает Сашу копать чужую картошку. Как батрачка Не в роскоши она жила, без матери выросла, случалось иной раз и раньше, до техникума, работать на людей, но чтоб чувствовать себя батрачкойтакого и во сне не снилось. Да разве могло это прийти на ум, если она была хозяйкой своей судьбы?
Покуда она жила за Днепром, а Поля в городе, в колхозе разделили и сжали хлеб. Трояновы получили долю только на отца и на Данилукто работал в колхозе. Но все забрала мачеха, как только отец ушел в армию, и перебралась к своей дочери.
Сестры никогда ни перед кем не клонили головы, и им даже на ум не пришло просить мачеху, чтобы она вернула их добро, хотя родичи и соседи советовали это сделать. А тут еще, как говорится, «на кого люди, на того и бог». Делили на едоков посевы колхозной картошки. Картошка была плохая: как началась война, никто за ней не смотрел, не полол, не окучивал. А Поле «посчастливилось» получить по жребию участок, на котором трудно было разыскать картофельный куствсе заросло травой. Кое-кто из женщин потребовал передела, но послышались голоса: «Ничего, они пожили при Советах, выучились, как барыни ходили». И Поля отказалась от замены. Однако жить надо, впереди суровая голодная зима. И сестры копают у соседей, которым больше повезло, за пятый короб.
Пятый короб
Саша глядит на корзину, наполненную картошкой, и не может вспомнить, которая это по счету. Четыре она высыпает в хозяйские мешки, пятуюв свой. Их никто не проверяет: нет в деревне семьи честнее, чем семья Федора Троянова, это знают все. Саша часто забывает, который у нее короб, а потому, случается, и пятый и шестой высыпает хозяевам. Когда рядом Поля, она ведет счет. Сейчас Поли нет. Саша чувствует, что набрала уже больше, чем четыре, но уверенности у нее пег. Ей жалко своего труда, своих потрескавшихся рук, которые так болят. Слезы застилают глаза, снова двоится ручка корзины, снова плывет сосняк Она со злостью высыпает картошку в свой мешок, хотя и не уверена в счете. Она работает на человека, который бежал из армии, вернулся домой и теперь из кожи лезет, чтобы разбогатеть. Саша ненавидит его. Она крепко поссорилась с Полей, когда та однажды сказала: «Пусть бы наш отец вернулся. Старику пятьдесят шестой год, какой он солдат». А с братом она подралась самым настоящим образом и уже, верно, с месяц не разговаривает
Налетел ветер, пригнал тучу. Брызнул мелкий осенний дождь. Саша накинула на голову пустой мешок, едва разогнула усталую спину.
На поле маячит еще несколько таких же печальных согнутых фигур. Ближе всехстарая Кравчиха, ей около восьмидесяти лет. Она одинокая и уже много дней убирает свой участок, одну-две корзинки в день. Саша несколько раз помогала бабушке. Вдруг ей почудилось, что старуха голосит. Прислушаласьнет, не голосит, поет, но так жалостно, что у Саши стиснуло сердце. Вслушалась получше и разобрала слова:
Ой, сеяла ды не валачыла,
Усё поле слёзкамi залiла.
Никогда она не слышала этой песни, этой тоскливой, скорбной мелодии. Но слова слова ей знакомы. Саше очень хочется вспомнить, где, от кого она их слышала.
Дождь утих. Весь день он идет такими вот полосами: налетит, сыпанет и вдруг кончится. И робкий какой-то, будто ненастоящий. Зарядил бы надолгоможно бы уйти домой, к Ленке, погреться и отдохнуть.
Саша находит в желтой, полегшей траве куст картошки, переворачивает сапкой мокрую землю, в которой поблескивают белые картофелины, выбирает их и думает о песне. И вдруг вспомнила. Был у них в школе преподаватель литературы, молодой поэт, знавший много разных песен, поговорок. Вот он как-то и прочитал им эту песню, сложенную крепостными крестьянами.
«Вон какие песни вернулись, крепостные А где теперь этот учитель? Он ведь до войны работал в нашей школе. Учил Данилу. Рыбу вместе ловили. Мысли ее снова вернулись к брату. Эх, Даник, Даник!.. Хорошие люди тебя учили Я так любила тебя, нянчила маленького. А ты Куда ты клонишься? За ком идешь? Неужто они захватили в свои сети твою душу?»
С болью, злостью и обидой думала она о брате. И вдруг возникла мысль, что она, может быть, неправа. Постепенно мысль эта превращается в убеждение. Он еще ребенок, мальчишка, увлекся войной, оружием. Надо бороться за него, оторвать его от Кузьмы.
Кузьма, их двоюродный брат, служил в полиции, теперь стал начальником поста, «верховной властью», как он кричал пьяный. «Главный изменник», назвала его Саша. Измена Кузьмы была жестоким ударом, и она до сих пор не может понять, что толкнуло молодого человека из трудовой семьи на такой путь. Саше казалось естественным, что в полицейские пошел сын кулака Гниды. Не удивилась она, когда записался в полицию ее бывший одноклассник Колька Трапаш. Этот и в школе был матерщинник, курильщик, картежник, да и семья у них какая-то бестолковая. А Кузьма из такой почтенной семьи. Мать егородная сестра отцана редкость честная, набожная и работящая женщина. О нем говорили, что никто не видел, когда она спит и ест, и Саша верила этому. Тетка Хадоська перехватит чего-нибудь у печи, прикорнет где-нибудь в борозде за прополкой иснова за работу. Отец Кузьмы, говорят, не такой был неуемный труженик, иной раз и в чарку заглядывал, но и его поминали с уважением, Саша плохо его помнила: он умер в первый год коллективизации. На руках у тетки осталось шестеро детей, и она гордилась, что вырастила их, вывела в люди, В науку они не пошли, только младшая дочка окончила педучилище. Набожная Хадоська и не стремилась их учить. «Пускай на земле трудятся, говорила она. Земелька всех прокормит». Но дети почему-то не задерживались в колхозе. Самый старший пошел в зятья в город, в семью рабочего. Одна дочка вышла за лесника, другую увез какой-то шофер-украинец. Самым работящим в семье был Кузьма. В школе он учился не ахти как, но зато с малых лет кормил семью рыбой. Он был такой завзятый и искусный рыболов, что даже опытные и старые мастера советовались с ним и брали его с собой. А еще он увлекался лошадьми. Окончив четыре класса, Кузьма стал колхозным пастухом. Потом поступил на конный завод и работал там лет пять. Женился. Привез к матери жену. И вдруг года за два до войны оказался в рыболовецкой артели где-то на Днепре. Вскоре после прихода немцев он заявился в родную деревню полицаем.
Пока Кузьма был просто полицаем, и притом единственным здесь, он не слишком мозолил людям главабольше посиживал дома. А когда стал начальником поста и получил в свое распоряжение еще двух человек, сразу отправился в обход по хатам. Зашел и к Трояновым. Уже слегка подвыпив где-то, поздоровался громко, весело:
Хайль, дорогие сестры!
Саша отвернулась. Это его задело, и он с иронией спросил:
Не нравится, сестричка? Известно, как же тебе может нравиться! Ты ведь комсомолка, тебя советская власть выучила.