У больной.
До утра у больной?! презрительно проворчал он.
Чудак ты! Принимала роды. Годился мальчик
Роды?
И сразу пропали все его многочасовые страдания, сомнения, разочарования. Опять вернулось ощущение счастья, покоя. Он легко вздохнул и даже тихо засмеялся. В его сердце, кроме любви, появилось к Саше какое-то особенное уважение: она присутствовала при рождении человекавеликом таинстве, при котором ему, дорожному технику, вероятно, никогда в жизни не присутствовать! Нет, она не только присутствовала, она помогала родиться человеку, без нее могло бы случиться несчастье. Вот какая она, его Саша! И ему стало страшно стыдно за свою ревность. Какой он глупый! Так плохо думать о Саше! Он тут же поклялся, что никогда-никогда в жизни больше не подумает про нее плохо.
Прости, Сашок, прошептал он виновато.
За что?
Я ругал тебя Ты пропала невесть куда.
Извини, что не предупредила, она подошла и положила ладонь на его горячую голову. Спи.
Он схватил ее руки и прижался губами к ее холодным от эфира, спирта и ночной сырости пальцам.
Казалось, кончились все неприятности, наступила пора безоблачного счастья. Но одноюношеский ум, который способен логично оценить все события, по-философски понять и примириться даже со скупостью хозяйки, и совсем иноеюношеские чувства, над которыми ум подчас не имеет никакой власти. Петро поклялся, что никогда его сердцем не овладеет такое отвратительное чувство, как ревность, и что он не будет обращать внимания на хозяйку и на то, чем она станет его кормить, и назло ей будет жить две недели, а то и больше. (Занятия, в связи с практикой, у них начинались на месяц позжев октябре.) Но все эти клятвы имели силу до утра, пока он спал. А потом опять начались неприятности. И опять из-за хозяйки.
Сколько еще у нас случаев, когда искренняя любовь, самые лучшие чувства и порывы разбиваются об острые скалы материального расчета, жадности или просто человеческой глупости. Если такие препятствия станут на пути к твоему счастью, юноша, смело поднимайся на борьбу с ними, сталкивай их прочь с дороги, невзирая ни на что! Правда, обстоятельства часто складываются так, что это очень нелегко сделать. Но найди в себе силы спасти свое счастье, иначе его растопчут, загрязнят.
На завтрак хозяйка подала миску картошки и яичницу. На большой сковороде между аппетитными кусочками румяного сала горели солнцами штук шесть желтков. Саша даже посветлела от удовольствиязначит, разговор помог. Когда же сели за стол, обнаружили, что нет хлеба.
А хлеб, Аня? спросила Саша, думая, что хозяйка забыла подать хлеб.
Хлеба нет, Шурочка. Никак смолоть не могу, неделю бегаю на мельницу. Это же целое несчастье Раньше в одной нашей деревне сколько мельниц было, а теперь на полрайона одна. Кто сидит там, тот мелет. А мне сидеть некогдакоровы ящуром болеют. Своя корова сегодня почти совсем молока не дала, боюсь, не заболела бы. Это такое несчастье будет
Обычно молчаливая, она вдруг стала многословной, говорила о своих несчастьях и о том, как ей трудно жить. Саша не слушала ее, она не поверила, что хлеба нет, и опять почувствовала себя неловко перед Петром. А еще хуже чувствовал себя Петро; картошка застревала в горле, хотя он вчера не ужинал и был голоден. Настроение испортилось опять. Останься Саша с ним на весь день, он бы, возможно, скоро забыл обо всем. Но, как назло, из района приехал инспектор санстанции, молодой парень, и Саша пошла с ним в соседнюю деревню проводить какую-то профилактику. Петро на весь день остался один и не знал, чем заняться. А известно, когда человеку нечего делать, какие только мысли не приходят ему в голову. Правда, приступ нелепой ревности больше не повторялся, но мысли все же были невеселые.
На следующий день Сашу еще до завтрака повезли в соседнюю деревню. Приехал сам председатель колхоза, грузный, общительный человек, который, увидев Петра, вдруг стал поздравлять девушку и очень смутил этим обоих. Саша пообещала скоро вернуться, по не вернулась и к обеду. Тогда, измученный ожиданием и думая черт знает о чем, Петро пошел в ту деревню, куда поехала она. Ему повезло: он встретил Сашу на краю улицы. Она стояла с каким-то молодым человеком и весело разговаривала. У Петра замерло сердце, но он решительно приблизился. Увидев его, Саша удивилась.
И ты тут? спросила она и покраснела.
Это усилило его подозрительность. Он вспомнил, что и роды позавчера она принимала в этой же деревне. Кровь ударила ему в виски.
Знакомьтесь, сказала она. Это мой брат.
Молодой человек, который был лет на пять старше Петра, солидно, с сознанием собственного достоинства протянул руку и назвал весь свой «титул»:
Учитель Владимир Иванович Лялькевич.
Петро в ответ невнятно пробормотал свое имя.
Пойдемте, Александра Федоровна, поиграем в волейбол, в школе как раз мои коллеги и старшеклассники собрались, предложил учитель.
Саша сразу согласилась, и это еще больнее кольнуло Петра. «Она с радостью принимает его приглашение, даже не подумав, что я пришел за ней, что я не обедал»
Застенчивый, он всегда чувствовал себя неловко среди незнакомых людей, особенно в присутствии женщин. Тем более трудно было ему знакомиться с учителями и учительницами в таком душевном состоянии: Петро не мог произнести ни слова, не мог ответить на шутку. К тому же он не умел играть в волейбол. Впервые этот недостаток показался ему страшно позорным, он сгорал от стыда. Петро сидел в стороне и наблюдал, как играют на площадке. Он не отводил глаз от Саши и Владимира, замечая каждое их движение, ловя каждое слово, сказанное ими друг другу. Они играли в одной команде, стояли все время рядом, весело хохотали и, как казалось Петру, умышленно били по мячу одновременно, для того чтоб их руки соприкасались. Между прочим Петро услышал, как Владимир громко сказал Саше:
Что это ваш брат такой бука? А еще студент!
Саша возвращалась домой веселая, возбужденная игрой и шаловливо поглядывала на Петра, понимая, почему он такой. А он шел понурый, молчаливый, злобно сбивая прутом придорожный репейник, поднимая пыль ногами, не жалея своих ненадежных туфель и единственных брюк.
Чего ты сопишь, как кузнечный мех? улыбаясь, спросила Саша.
Он не ответил.
Может, ты ревнуешь? продолжала она шутить. Вот это мне нравится! Но ведь ты все время доказывал, что это позорное чувство, пережиток а ты человек новый, передовой. И вдруг заразился пережитком? Она засмеялась. Почему ты молчишь?
Ему нечего было говорить: он действительно все время утверждал, что ревностьпережиток и что чувство это неизбежно должно отмереть у людей социалистического общества. Но и отрицать, что такое чувство появилось у него, он не хотел: «Пусть знаетвсе это из-за ее поведения». Он еще долго шел молча, не отвечая на ее насмешки и шутки, потом печально сказал:
Я пойду.
Куда? не поняла Саша.
Домой. Куда же я еще могу пойти?
Саша замолчаласразу пропала ее игривость. Она не знала, что ответить. Она не могла сказать «иди»это значило бы выгнать егои не могла просить остатьсяне позволяла гордость. Она вздохнула.
Тебя почему-то невзлюбила Аня.
А чего ей меня любить, если Он не закончил, но Саша догадалась, что он хотел сказать, и обиделась до слез:
Как тебе не стыдно!
Он немного успокоился и даже обрадовался, увидев, что Сашины глаза стали влажными. В другой обстановке он бы, наверное, страшно взволновался, если бы почувствовал, что обидел ее. Даже теперь у него возникло желание приласкать ее и помириться. Но решение уйти, неожиданно возникшее, становилось все более твердым, и он удержался от желания помириться.
Саша, полагая, что он уйдет только завтра, успокоилась и начала рассказывать о своих делах. Когда они пришли домой, Петро сразу же стал собирать свой портфельукладывать дневники и стихи.
Ты куда? удивилась Саша.
Пойду, упрямо повторил он.
Сейчас? Она смотрела на него испуганными глазами. Вечером нет поезда, и машин на Речицу уже не будет. Куда ты пойдешь?
А я и не пойду на твою Речицу! Он вдруг почувствовал себя в роли страдальца, а известно, что ничто не придает столько отчаянной решимости, как сознание, что ты страдаешь. Петро отворачивался и глотал слезы жалости к самому себе, но теперь уже никакие уговоры не могли остановить его.
Куда же ты пойдешь?
Пойду к Днепру, потом к Сожу, а там будет видно: может, поеду на пароходе, может, пойду дальшепо шоссе.
Ты с ума сошел! Через лес и болото, на ночь глядя? Не пущу! Не пойдешь!
Она решительно встала у двери, Он усмехнулся, взял портфель, надел кепку.
Командуй кем-нибудь другим!
Ты дурень.
Ну конечно, я дурень, потому что есть более умные.
Боже мой!.. простонала она, но, видимо, поняла, что задержать его невозможно, и отошла от двери. А обед? Ты уйдешь, не пообедав? вдруг вспомнила она.
Роль мученикастрашная и смешная роль: такой человек бесконечно придумывает себе новые страдания.
Не нужен мне твой обед!
Он проговорил это с таким злобным упрямством, что Саша еще больше испугалась. Может, попросить его остаться, поклясться, что она любит его одного, убедить, что все, о чем он думает, глупости? Нет, у нее тоже есть самолюбие! II хотя ей, возможно, было во сто раз тяжелей, чем ему, и хотелось плакать, она сдержанно и сурово сказала:
Что ж, коль ты такойиди!
Ему очень хотелось спросить: какой такой? Но побоялся, что это может стать шагом к примирению.
Дай я положу тебе яблок на дорогу
Не надо мне яблок твоей скупой хозяйки!
Яблоки не хозяйкины, яблоки мои!
Она вырвала из его рук портфель и пошла за печку, где находилась ее кровать. Выйдя оттуда и отдавая левой рукой портфель, она протянула ему правую:
Иди. Будь здоров.
Она боялась, что не сможет сдержать слез, и хотела, чтобы скорее все кончилось.
Он крепко пожал ей руку, быстро повернулся и пошел через кухню мимо удивленной хозяйкиной дочери, которая, вероятно, слышала их разговор.
Он прошагал через сад и уже вышел на дорогу, когда вдруг услышал позади Сашин голос:
Петя!
Он остановился. Она приблизилась, пристально взглянула ему в глаза, вероятно ожидая, что он скажет. Петро молчал. Она обняла его, крепко поцеловалавпервые поцеловала сама. Потом повернулась и быстро пошла назад.
Ошеломленный, он чуть не бросился вслед за ней, но упрямство превозмоглосмешное юношеское упрямство!
III
Можно себе представить, какое было у него настроение, когда он шел по пыльной дороге к Днепру. По самая страшная мысль пришла к нему на высоком крутом берегу, с которого открылись широкие просторы приднепровских лугов, густо уставленных стогами. Она пришла вдруг, с каким-то болезненным толчком сердца: а что, если ее поцелуйэто последнее «прости»? Чем больше он думал об этом и вспоминал подробности, тем больше убеждался, что это так. И сразу потемнели для него и солнце и ясное небо, потускнела днепровская вода. Когда старый рыбак перевозил его через Днепр, Петру хотелось, чтоб узкий челн, называемый в народе душегубкой, опрокинулся и чтобы он, Петро, утонул. Нет, совсем погибать он не желал! Хотелось, чтоб рыбаку только показалось, будто он утонул, а в действительности он бы незаметно выплыл. Ему нужно это для того, чтобы тайком подсмотреть, как примет весть о его смерти Саша. Осталась ли в ее сердце хоть капля любви? Если нет, тогда дело иное, тогда можно утонуть и навсегдабез нее и ее любви жизнь казалась невозможной.
Вероятно, у него был очень грустный вид, потому что рыбак заботливо спросил:
Не болен ли ты, хлопец?
Он спохватился:
Нет. Я шел издалека и устал.
И опять так задумался, что, когда перебрались через реку, забыл рассчитаться с рыбаком. Рыбак смолчал, видимо, понял, что с парнем творится что-то неладное.
Не спрашивая дороги, Петро тронулся по той, которая попалась ему на глаза и вела от Днепра на восток, в глубь леса.
Правый берег реки высокий и безлесый, а все левобережье и междуречье Днепра и Сожакрай лесов, болот и песков. Почва тут неурожайная, пустая и колхозы слабые. Районные руководители, когда речь заходила об этих деревнях, махали руками: «В междуречье? Что вы! Ничего там не сделаешь! Пустыня! Туда только и приятно съездить рыбку половить»
До войны человека поражал вид здешних деревень: среди леса стояли старые, покосившиеся хаты с бедными огородами. В степных деревнях за двадцатьтридцать километров отсюда дома были один в один, новые, окруженные садами. После войны облик деревень изменился. Это были годы, когда строились и те, кому негде было жить, и те, кто имел крепкую крышу над головой, все заразились горячкой строительства. Естественно, что те, у кого лес был под боком, отстроились лучше и быстрей. Облик деревень в бедном междуречье стал более пригожим. Да и не так уж беден этот край! Не зря тут селились наши предки. Почва-то песчаная, а зато сколько других выгод! Широкие луга, леса, реки и озера, трава и деревья, рыба и зверьвсе есть. С незапамятных времен места эти славились рыболовами, охотниками, плотниками, бондарями, корзинщиками и другими мастерами. Несколько деревень в междуречье носят название Рудня: Рудня-Маримонова, Рудня-Каменева И названия эти не случайны: вокруг деревень находят большие залежи шлака. Когда-то давным-давно вольные казаки Богдана Хмельницкого завозили сюда по Днепру и Сожу руду из Кривого Рога, а может, и находили ее где-нибудь поближе. Леса же для угля здесь всегда хватало. И в этом лесистом уголке белорусской земли выплавляли они сталь для оружия.
Несчастный влюбленный шел, не замечая ни красоты, ни особенностей междуречья, не в пример автору, который, увлекшись, отступил от темы. Действительно, скажешь ты, читатель, при чем тут облик хат, рыбаки и бондари, казаки Богдана и руда, если речь идет о любви? Благо были бы рассуждения о красоте приднепровских дубовых рощ и сосновых боров, о березах с первой позолотой листьев. Но автор сам сказал, что герою было не до любования природой. Что поделаешь, дорогой читатель, у каждого своя слабость, и эта слабостьсказать при случае и без случая о родных местах, о сосновых лесах, где прошло твое детство, о лугах, где впервые отбивал косу и узнал, что пот солон, о полях и тропинках, по которым бегал на первое свидание, видимо, есть у всех.
Лес кончился. Началось сухое болото, с высокими кочками, старыми обгорелыми пнями и большими огороженными стогами сена. Через болото шла едва заметная тропинка. Возможно, унылость пейзажа встряхнула парня, вернула к действительности: куда он идет, куда выведет его тропинка, где он будет ночевать?
«В стогу, твердо решил он, все еще чувствуя себя в роли мученика. Среди болот С волками, чертями и лешими Назло тебе», погрозил он Саше. Вспомнив о волках, он невольно оглянулся назад, на солнце. Оно висело низко над лесом, красное, затянутое мутной дымкой: должно быть, где-то невдалеке горели леса пли торфяники. Такая сумеречная тишина и безлюдье всегда вызывают в человеке тревогу и страх: кажется, что где-то произошло или вот-вот произойдет большое несчастье. Почувствовав тревогу, Петро подумал, что ему надо вернуться и переночевать где-нибудь в приднепровской деревне. Он устало сел на пень. Буря, бушевавшая в душе, постепенно утихла. Он почувствовал, что хочет есть и пить, особенно пить, и вспомнил о яблоках, положенных в портфель Сашей. Несколько минут он с глубоким философским раздумьем решал: может ли есть эти яблоки или нет? Наконец решил, что имеет право съесть их. Он открыл портфель, и кровь ударила ему в лицо. Сначала он растерялся, потом возмутился. Как! Она осмелилась положить ему деньги после того, как чуть ли не выгнала? Что этоиздевательство, насмешка? Не нужны ему ее деньги!
Он злобно скомкал пятерки и выбросил их под куст. И, не коснувшись яблок, с прежней решимостью зашагал дальше по узкой и неровной тропинке.
Вскоре им овладело сомнение: правильно ли он поступил, выбросив деньги? И кому нужен такой жест среди болота? Ему стало жалко денег, не потому, что это деньги, которых ему всегда не хватало, а потому, что они Сашиныее первый трудовой заработок. Рассудив, он убедил себя, что было бы просто нелепо класть деньги с целью издевательства, и, конечно, Саша положила их, искренне желая ему помочь. Как просто она сказала, узнав, что на практике они остались без денег: «А ты мог бы написать мне, и я прислала бы тебе на дорогу» Еще неизвестно, является ли ее поцелуй последним, прощальным; может, совсем наоборот! Подбодренный этой мыслью, он повернул назад, хотя и прошел уже около километра, и подобрал деньги. Он любовно разгладил скомканные бумажки, положил в карман и решил, что тратить их не будет, а оставит на намять. Однако обстоятельства заставили его позже нарушить обет и купить на эти деньги туфли, потому что старые за время путешествия совсем развалились.