Выходили бы вы, Шура, замуж за моего Володю. Жили бы мы с вами душа в душу.
Саша смутилась до слез. Ее обидело это наивно-расчетливое сватовство старухи. «Опять коровы, свиньи Как это противно!»мысленно возмущалась она, не зная, что ответить, и сказала просто:
Чтобы идти замуж, надо любить человека.
Ох! удивилась старуха. Да разве мой Володя не любит тебя? Я тебе, Шура, вот что скажу: он и дня не может прожить, чтоб тебя не повидать.
«Главное, что Володя любит, а до моих чувств ей дела нет!..»подумала Саша все с тем же чувством обиды.
Разговор со старухой заставил ее сильно призадуматься. Впервые возникла тревога за свою судьбу, страх перед будущим. Как повернется ее жизнь? Раньше она не думала о замужестве и даже считала, что это нечто ненужное, во всяком случае необязательное. Теперь она стала понимать, что это неизбежно придет.
Она написала Петру, просила приехать. Он шутливо ответил, что боится хозяйки. Она уверяла его, что хозяйка будет ласковой, как хорошая теща, и шутя пригрозила, что, если он не приедет, она выйдет замуж, потому что к ней сватаются.
Ее шутка испугала Петра. Он в это время работал над дипломным проектомпроектировал дорогу со всеми необходимыми постройками: домами, гостиницей, бензоколонкой, ремонтной мастерскойодним словом, такую дорогу, которая часто существует только в проектах и о которой продолжают мечтать владельцы машин и шоферы. Выпускники чертили и вычисляли с вдохновением, хотя знали, что по их проектам ничего строиться не будет, а чертежи изгрызут мыши в техникумовской библиотеке. Энтузиасты проводили в чертежной по двенадцать часов. Петро же, решив ехать к Саше, оставался там чуть ли не по двадцать часов. Он хотел сделать как можно больше и выкроить время на поездку. Он жалел потратить полчаса на обед и не ходил в столовуюпокупал булочку, кусок колбасы и так обедал, одновременно делая расчеты. Он оставался в чертежной до трех-четырех часов ночи и часто тут же, за столом, засыпал. Об этом сказали директору, и он приказал сторожу выгонять всех и запирать чертежную в девять часов вечера. Тогда Петро стал приходить в шесть часов утра, когда чертежную открывали для уборки. Таким образом, за две недели он, казалось ему, сделал то, что планировалось на месяц.
Накануне Первого мая он поехал к Саше. Ехал спокойно. Пешком от Речицы не побежалдорога стала непроходимой, а целую ночь ожидал парохода на пристани, в холодном и неуютном вокзале.
Потом терпеливо плыл полдня, любуясь разливом Днепра. А Днепр в это время чудесен! Он раздастся вширь на много километров, заливает луга, лозняки. Дубы на низком левом берегу стоят по самые сучья в воде, а правый берег уже не выглядит таким обрывистым и высоким. Пароход идет вдоль этого берега, и с верхней палубы видны улицы деревень, оживленные и по-весеннему красивые.
Саша очень обрадовалась его приезду. Она не бросилась целоваться, а сдержанно протянула руку, но радость отразилась на ее лице, в больших голубых глазах. Она прищурила их в веселой улыбке и сказала:
Ну вот, Аня, опять приехал брат. Она так произнесла слово «брат», что хозяйка засмеялась.
Да брат же, брат, не двоюродный, а самый родной, пропела хозяйка, крепко пожимая руку Петру.
Ее приветливость сразу примирила с ней Петра. Он понял, что онастаршая подруга Саши, все знает и теперь, очевидно, будет относиться к нему так же дружелюбно, как и к своей квартирантке.
Под вечер пошел дождь, по-майски теплый, веселыйтот весенний дождь, что смывает грязь на дорогах, последний снег в оврагах, лесных чащах и после которого трава начинает расти так, что видно, как шевелятся на земле слежавшиеся прошлогодние листья.
В такой дождь, да еще перед праздником, все сидят домадети, взрослые, молодежь, занимаются мелкими и приятными домашними делами или беседуют, без сплетен и обид
К Ане пришли соседки, не выходили из хаты и дети. Саша и Петро, движимые неизменным желанием влюбленных быть подальше от людских глаз, уединились в амбулатории, в той большой и пустой хате, где пахло сыростью и лекарствами. Дождь шумел за окном, ласково и однотонно барабанил по стеклам. В сумерках шкаф с белыми склянками казался причудливым видением. В хатах загорались огни, и сквозь пленку дождя окна расплывались в желтые широкие круги.
Лампу они не зажигали. Сидели на диванчике, обнявшись, и рассказывали о своей жизни за последние восемь месяцев. Словно боясь, что кто-то им помешает рассказать обо всем, что видели, что передумали, что перечувствовали, они говорили торопливо, перебивая друг друга, неожиданно переходя с одной темы на другую, с одного предмета на другой.
Однажды там, в Западной, я стоял на границе, рассказывал Петро. Смотрел на ту сторону. Увидел немецкого часового, и, знаешь, мне стало немного ire по себе: так близко от нас люди, которые воюют
Да ну, как они там воюют! перебила Саша. Какая там война!
Это правда, там не то, что было у нас на финской. Сидят в этих «линиях», где, говорят, даже трамвай под землей ходит, пьют кофе и вино и для развлечения иногда постреливают. Все время сообщают: «перестрелка патрулей».
А знаешь Я тебе не писала об этом. Я тоже просилась на финскую. Подала заявление в военкомат. Меня вызывали. Военком поглядел на меня, головой покачал и говорит: «Ступай, детка, работай, где работаешь». Так и сказал: «детка». Мне стало обидно, я никому не рассказывала об этом.
Правильно он сделал, военком. Ты такая слабая
Я слабая? насупилась Саша.
А знаешь, там трудно было. Из нашего техникума уходили трое снайперы. Теперь вернулись. Они рассказывали, какая там зима была
У нас тоже сады повымерзли Молодой колхозный сад наполовину погиб.
Там люди в снегу лежали. И не один день и по два Петро словно и сейчас страшился мысли, что она могла уехать туда, и отговаривал. Потом спохватилсяу самого было такое же стремление. Помолчал, прижимая ее к себе, потом горячо сказал:А знаешь, я рад, что тебя не взяли. Ты могла бы затеряться в этом человеческом море, забыть обо мне
Тебя забыть? Глупенький! Я никогда не забуду тебя Когда ты ушел в прошлом году, я плакала
Она смутилась и замолчала, а у него это признание вызвало такое умиление, такой прилив нежности, что он чуть не задушил ее в объятиях.
Медведь ты! Она освободилась из объятий. Подожди, чей-то голос. Может ко мне
На улице уже было совсем темно, дождь лил по-прежнему. Где-то невдалеке от дома слышался разговор. Саша подошла к окну, прислушалась. Когда голоса утихли, она вернулась на диванчик.
А я не шутила в письме. Ко мне действительно сватались Но не сам жених, а его мать. И она рассказала о разговоре с матерью Владимира Ивановича.
История эта была смешная, но Петра она встревожила. Он вдруг подумал, что мог потерять свою Сашу, особенно после его нелепого поступка. Крепко сжав Сашины руки, он горячо зашептал:
Сашенька, я хочу, чтобы ты была моя, навсегда моя Чтоб никто, ничтони разлуки, ни войны, никакие случайности, ничто не могло отнять тебя, ничто не могло разлучить.
Она обняла Петра и прижала его лицо к своей груди.
Я буду твоя, Петя. Твоя! Навсегда. И тымой
Близость принесла Петру то особенное ощущение счастья, какое, вероятно, человек переживает только однажды. Он чувствовал себя самым счастливым из всех людей, каких знал и видел. Это была пора самого высокого взлета всего лучшего, что было в его душе. Он находился в состоянии какого-то необыкновенного опьянения: весь мир казался ему в эти майские дни сказочно очаровательным, а в центре этого мира его солнцем была она его Саша. Она освещала его своим сиянием, согревала своим теплом Он ходил к ней в амбулаторию, провожал к больным в самые дальние деревни и часами ждал где-нибудь на краю деревни ее возвращения. И ожидать ему тоже было радостно, потому что исчезла безрассудная ревность. Она, эта ревность, пропала с приходом близости и сознания, что Сашаего жена. Слова «муж» и «жена», которые он раньше, но любил и считал грубыми, непоэтичными, теперь казались самыми красивыми. Он гордился тем, что он муж, и когда услышал, как хозяйка объясняла одной женщине: «А это муж докторши!», был на седьмом небе.
Однажды Петро сидел на скамье возле хозяйкиной хаты, радовался первому теплому дню и уверял себя, что видит, как растут листья на липе и трава под ногами.
К нему подошел молодой человек, поздоровался и несмело сел на край скамьи. Петро не сразу узнал в ном Владимира Ивановича. Узнав же, стал рассматривать с невежливым любопытствомтак, что учитель смутился. Заметив его смущение и вспомнив, каким самоуверенным, ловким и веселым был учитель в прошлом году на волейбольной площадке, Петро почувствовал себя победителем, а значит, человеком более остроумным и ловким. «Это тебе не в волейбол играть. Я покажу тебе, какой я бука». И он начал разговаривать с учителем таким тоном, каким взрослые разговаривают с детьми.
Как дела, товарищ педагог? спросил он с усмешкой.
Ничего, спасибо, серьезно ответил Владимир Иванович.
Что вы преподаете?
Математику.
О, это очень серьезный предмет, тут надо уметь шевелить мозгами.
Безусловно, согласился учитель.
Ну, и как чувствует себя ваша математика?
Вопрос был неумный, насмешка явной, но Владимир Иванович не нашелся и не смог ответить так, чтобы Петру стало стыдно.
Как чувствует?
Ну, как знают ее ученики, например?
Хорошо знают.
Хуже или лучше учителя? Петро в упор смотрел на своего бывшего соперника, и в глазах его прыгали чертики.
Учитель понял, что продолжать беседу с этим самовлюбленным юношей невозможно. Он опустил голову и задумчиво постукивал топким прутиком по носку своего ботинка. Потом поднял голову и решительно сказал:
А теперь вы ответьте на один мой вопрос. По откровенно
Пожалуйста.
Кем вы приходитесь Александре Федоровне?
Я? Мужем. Кем же еще! с гордостью ответил Петро.
Благодарю вас, учитель поднялся, Будьте здоровы. Желаю вам счастья. И, рассекая прутиком воздух, быстро пошел вдоль улицы.
Петру хотелось засмеяться вслед ему, но он сдержал себя, смущенный искренним пожеланием учителя.
Потом, примерно через час, гуляя в саду, Петро опять увидел Владимира Ивановича. Он вышел из амбулатории. «Вот бродит человек, как привидение. Что ому здесь надо?»подумал Петро.
Саши в амбулатории не было: она уехала в местечко на какое-то кустовое совещание.
Петру вздумалось зайти в амбулаторию одному. Он нашел ключ, открыл дверь и, увидев на полу бумажку, поднял ее и развернул.
«Александра Федоровна! Вы говорили мне, что никому никогда не лгали. А мне вы солгали. Зачем? Вы уверяли, что этот юношаваш брат. А теперь я знаю, что он ваш муж. Мне обидно, что вы сказали неправду. Однако желаю вам счастья.
Петро пожал плечами. Ему казалось странным и смешным, что серьезный человек, учитель математики, два часа подряд ходил вокруг амбулатории, чтобы подсунуть под дверь эту записочку. Петро забыл, что совсем недавно сам совершал еще большие глупости. Он теперь не задумывался, почему Саша так долго говорила всем, что он ее брат, теперь это не волновало его: Сашаего жена, и он самый счастливый человек в мире.
Когда Саша вернулась, он подал ей письмо. Она, прочитав, покраснела.
Какой он чудак! А что я могла ему сказать? Он так настойчиво допытывался, кто ты.
Они поговорили об этом «чудаке», и ни одна струна ревности не зазвенела в душе Петра. Но когда Саша в этот вечер сказала, что его ждет дипломная работа и ему надо бы ехать, струны эти загудели все сразу, гулко и зловеще. Все эти дни он не думал о дипломной работе. Еще перед отъездом он убедил себя, что сделал больше, чем товарищи, и потому имеет право на передышку. А теперь вообще все это казалось малозначительным и скучным в сравнении с тем, что он переживал. Что такое этот дипломный проект, эта объяснительная записка? Кому они нужны? Дорогу по ним никто не построит, и будут они валяться в библиотеке, в пропыленном углу за полками. Наконец, не так уж важно, получит ли он при защите «отлично» или «посредственно»: все равно выпустят техником-дорожником и все равно осенью придется идти в армию. Все это пришло ему на ум, когда Саша сказала, что пора охать. Раньше он об этом не думал и хотел только одногокак можно дольше побыть тут, в этой необыкновенно уютной хате, рядом с Сашей, своей женой. Сейчас ему казалось: только он уедети счастье рухнет.
Ты хочешь, чтобы я скорей уехал? упрекнул он Сашу.
Я хочу, чтобы ты всегда был со мной. Но нельзя забывать о деле.
Я на полмесяца обогнал всех.
А ничего не скажут, что тебя так долго нет после праздника?
Кто может сказать!
Знают хоть, где ты?
Никто не знает.
Надо ехать, Петя. Так нельзя.
Конечно, я надоел тебе
Какой глупый! Я хочу, чтоб было лучше, чтоб не было неприятностей, а он
Но на следующий день пришла телеграмма от товарища: «Немедленно возвращайся. Директор, комитет угрожают всеми карами».
С тревогой в сердце оставил Петро жену, взяв с нее обещание писать ему каждый день.
Бесконечной показалась ему в тот день знакомая дорога по приднепровской равнине, хотя он и заставлял себя любоваться красотой молодой зелени и непрерывно думал о Саше. Между прочим, он мечтал йотом, что когда-нибудь построит здесь в честь Саши дорогу по своему проектунеобыкновенно красивую дорогу, по которой людям будет ходить приятно и радостно, и даже молодоженам, когда им придется расставаться друг с другом.
Раньше довольно веселый и шумный в кругу близких друзей, Петро стал задумчивым и замкнутым. Молчаливыми становятся люди обычно от горя, но случается, что иногда замыкаются и от счастья. Петро словно боялся, чтобы кто-нибудь случайно не оскорбил, не запятнал его светлых и чистых чувств. За прогул его пробрал директор, вызывали в комсомольский комитет, допытывались, где он был десять дней. Он отвечал:
Да вот ездил, и улыбался так, как улыбался бы человек, которому вдруг открылись все тайны мира.
Он чувствовал, что стал взрослее своих товарищей, даже тех, кто старше его годами: ведь он женат и счастлив и пережил то, чего они, вероятно, еще не переживали. Товарищи удивлялись, глядя на него. Всегда проницательные и догадливые, девушки неожиданно объявили, что Шапетович женился. Эта весть мгновенно разнеслась по техникуму. Девушки с младших курсов приходили в чертежную и смотрели на него, как на какое-то чудо. Парии-друзья допытывались, правда ли это, шутливо поздравляли, а он отвечал им все той же таинственной и радостной улыбкой. Он готовился к защите проекта день и ночьхотел догнать и опередить товарищей и опять выкроить время на поездку к жене. Он отрывался от работы только для того, чтобы сбегать на почтуспросить, нет ли письма. Несколько дней писем не было, и он опять страдал, опять вспомнил о Владимире Ивановиче. Наконец письмо пришло: оказалось, каких-нибудь сто километров око шло целых пять дней.
Через неделю, забыв о предупреждениях директора и своего комсомольского начальства, Петро опять мчался к Саше. Он не ожидал ни машины, ни парохода, а прямо с поезда побежал по знакомой дороге, и тридцатикилометровый путь показался ему теперь коротким и приятным.
V
В молодости у человека редко бывает бессонницаразве только во время тяжелых переживаний, горя. Петру не спалось от счастья, от того душевного подъема, который все еще не покидал его, хотя шел второй месяц после их женитьбы. Он лежал на краю кровати и боялся шевельнуться, чувствовал на руке мягкие Сашины волосы. Она спала спокойно, ровно дыша. Петро осторожно поворачивал голову и любовался ею: и во сне черты ее лица отражали какие-то чувствагубы то складывались в улыбку, то застывали с выражением серьезного внимания, то иронически передергивались, левая бровь изредка вздрагивала. Эта игра на любимом лице казалась Петру такой привлекательной и потешной, что ему хотелось поцеловать и губы и глаза, но он боялся разбудить жену.
«Пусть спит, она устала за день, набегалась, с нежностью, как о ребенке, думал он. Пора и мне спать. Спать, спать!»
Но заснуть не удавалось. Ночь врывалась в комнату далеким смехом девушек, Приглушенными переливами гармони, доносившимися откуда-то из соседней деревни, запахом цветов. И еще одно чувство не давало уснутькакая-то смутная тревога, будто перед грозой или перед неизвестной дальней дорогой. Она, эта тревога, таилась где-то в глубине души. Но чем настойчивей он боролся с бессонницей, тем упорнее шевелилась она в сердце, пробиваясь наружу. Что это? Почему? Может, снова неоправданная ревность, о которой ему сейчас стыдно вспоминать? Нет. Нечто совсем иное. Он вспоминал события днячто видел, с кем встречался, о чем говорил И вдруг вспомнил: немецкая армия вступила в Париж. Он услышал эту весть по радио в сельсовете. Председатель, учителя высказывали свое отношение к этому событию. Тревоги никто по проявлял: она, видимо, у всех осталась в сердце и обнаружилась, возможно, как и у него, не сразу, а позже, ночью, когда каждый остался наедине с собой. Больше толковали о военной мощи немцев: