Почему-то именно этот голос казался мне голосом здравого смысла, и я отступал. Начинал думать о тех самых гарантиях, которые мне так или иначе когда-то придется предъявить.
Мои знакомства стали более редкими, менялся я, мое отношение к подобным знакомствам. Мать предпочитала видеть мир таким, каким он ее устраивал. И вдруг настойчивые расспросы. Впервые мать интересовали частности. Заметила? Предчувствовала? Догадалась? Существовало суммарное беспокойство. Я носил его в себе.
А может быть, в наших отношениях с матерью наступил перелом, мы подошли к критической черте?
Увы, мое наставничество, моя тренерская удачливость оказались недолговечными: на следующее занятие она не пришла. Дни шли своим чередом, и равнозначно их движению убывал мой оптимизм. Неделя, еще неделя, месяц. Сложной эволюции моего состояния не случилось. Сначала я ждал, а затем единовластно и разом пришла мысль: «Надо искать».
Обострился слух, обострилось зрение. Я вечно к чему-то прислушивался: ударила входная дверь, гул голосов, я мысленно их сортирую мужской, женский, мужской, снова женский. На улице я вглядываюсь в лица. Проходит мимо автобус, ползет в общем потоке (кругом сутолока, ругань), а я рад: ползет, и слава богу успею разглядеть. Экран окна: разводы пыли, запотелость стекол, краски блекнут, неузнаваемы лица. Я не замечаю, что иду, бегу наравне с автобусом, желаю разглядеть, разглядеть непременно. Какая-то однозначность состояния дома, на улице, в институте.
Седьмой этаж. Привычный перекур. Гурьбой выливаемся в коридор. Положено размяться. Вдох, выдох. На спор: «Достану коленом собственное ухо». Есть желающие? Нет желающих. Скверно! Стареем. Стоп, где Савенков? Он у нас самый спортивный. Савенков это я. Меня там нет. Я потерялся: остался в мастерской. Смотрю в окно, безадресно смотрю. Стекло тоскливо холодит лоб. Лиц не видно, лишь контуры фигур, а мозг начеку: похожа непохожа, похожа непохожа. Сейчас окончится перерыв, надо успеть задать себе все необходимые вопросы.
Возраст? Возможно, двадцать, еще возможнее двадцать три.
Внешность? Женщина в моем вкусе.
Учится или работает? Скорее всего учится. А может быть?..
Если учится, то где? Если работает?! Нет, все-таки учится. «Языки моя страсть». Утверждение или осознанная мечта? Все впереди или радость познанного?
Место жительства? Город Москва. А если точнее? «Вы любите старую Москву?»
Старая Москва, новая Москва. Деление свойственно коренным москвичам. Пусть крохотный, но шажок вперед.
Фамилия? В школе верховой езды адреса могло и не быть.
Воспоминания мимолетны, они скорее гасят оптимизм, нежели приумножают его.
«Верховая езда увлечение или?..»
«Скорее или. Подруга не давала покоя. «Поехали, говорит, у меня в школе блат». Я и согласилась».
«Где же подруга?»
«Вышла замуж, уехала в Севастополь, а я вот осталась».
Выбирает тот, кому есть что выбирать. Школьная канцелярия, журналы посещений мой единственный шанс.
Свет скверный, рябит в глазах. Кособокая папка, ее распирает от обилия бумаг: и нужные здесь, и те, что положено сжечь, здесь. Одиннадцать групп, одиннадцать старост, одиннадцать разных почерков. Списки, заявки, квитанции. Еще не отчаялся, но уже близок к тому. И вдруг! Нет, не вдруг, как дань упорству тетрадный листок в косую линейку: «Малая Бронная, д. 12, кв. 69. Петрова». Уточнений не замечено, просто Петрова.
Дом на Бронной полон ожидания. Дом на Бронной лучится вечерним уютом. Не надо торопиться, я дышу терпким весенним воздухом, я постигаю мир старой Москвы, приобщаюсь к духовности дома на Бронной
Кто там?
Моя фамилия Впрочем, это не имеет значения. Мне нужна Ада Петрова.
Петровы здесь не живут.
То есть как не живут?
Очень просто. Переехали.
Куда?
Этого я не знаю.
Ну хотя бы район.
Район? Новый район.
Это очень приблизительно. Может быть, место работы, телефон? Мало ли кто обратится по старому адресу.
Может быть, может быть. Только никто не обращался.
Дверная цепочка натянулась, и я увидел говорящего со мной человека. Старик. Уже сгорбленный временем, отчего полы халата едва не касались порога. Очки, он время от времени их поправлял, поблескивали золотыми дужками. Старик был небрит, лицо выглядело помятым, неопрятным. Старик поправил очки, сделал шаг назад и оттуда, из квартирной темноты, посмотрел на меня:
Вас интересует дочь?
Чья? А, да-да, разумеется, дочь.
Голос из темноты закашлялся, затем сообщил:
Квартиросъемщик отец. Лицевой счет на его имя. Петров К. А. Да, да, только инициалы. Нет, имени-отчества не помню. Он преподает. Педагогический. Где именно? При обмене такие детали ни к чему. Не знаю. Дочь? По-моему, у него две дочери. Вас интересует старшая?
Чувствую, как спину сверлит взгляд из темноты. Ухожу не оборачиваясь. А сзади бормотание, комканые слова:
Кому положено знать, знают наверное. Не положено, не положено не положено
Если вы родились в рубашке, проверьте тщательно, не имеет ли она дыр.
Позвольте, вы, собственно, кто?
Я некто.
Если каждый, кому заблагорассудится
Можете быть спокойны, я не из них. Вот мои документы.
Ваши документы ничего не объясняют. Они лишь подтверждают, что вы есть. Меня интересуют мотивы.
Я ищу свою дальнюю родственницу.
Видимо, очень дальнюю, если вы не знаете даже ее отчества.
Я вас понял.
А я вас нет.
Будьте здоровы.
Честь имею.
Слова, сказанные вдогонку, которые я мог услышать, но не услышал:
«Странный взлохмаченный тип. Чем занимается у нас милиция? Иннокентий Савенков. Гипрогорстрой. А что, если Н-да-с, редкой приметности фамилия.
Откуда объявился, зачем? Родственницу ищет. Ишь ты, прыткий какой! Теперь это называется родственницей. Глаза сузились, рот растянулся под стать гримасе. Хи-хи-хи! Обожаю родственниц, когда им двадцать три. Запел гнусаво вполголоса, похотливо:
А рельсы-то, как водится,
У горизонта сходятся.
Где ж вы, мои далекие года?
Ах, где вы мои прежние года?»
Потянулся до хруста пальцев, зевнул аппетитно: «Врет, сукин сын, по глазам вижу врет».
Вышел на улицу, стою, запрокинув голову, угадываю, где они есть, окна ректората. Там за мутными стеклами белесая округлость хихикающего лица.
Сделаем мысленно дневниковую запись: «В педагогическом меня выставили за дверь».
Клочковатая рвань облаков над головой. Апрель на улице. Растаял снег, пора идти дождям. Воздух легок, хочется дышать. Земля сыра и оттого черна приметно. Шильца молодой травы на оттаявшей земле редки, и цвет у травы не зеленый салатный, будто разбавленный талым снегом. Какая-то печаль на душу ложится. Говорю вслух, себя убедить хочу:
Осточертело пересчитывать людей. Нужна правдоподобная легенда.
Язык мой враг мой.
Кабинет стеснен шкафами. Шкафы из прошлого столетия. Четыре львиные морды скалятся на посетителей, а гирлянды деревянных цветов и фруктов на фронтоне даруют изобилие. Шкафы забиты книгами. Книги покрыты пылью. Тут же рядом современный стол пересечение прямоугольных плоскостей. Одна сверху, две по бокам. Стулья квадраты, пепельницы квадраты. Квадратные портреты по обе стороны от квадратных дверей. В квадратном кресле сидит неквадратный человек.
Эти шкафы не вписываются в ваш интерьер, говорю я.
Я здесь временно. Они постоянно. Пусть стоят, отвечает он.
Тогда вам надо сменить мебель, говорю я.
Вы, видимо, ошиблись. Проректор по хозяйственным вопросам этажом ниже, отвечает он.
Моя затея тускнеет, утрачивает реальность. Ничто не движет мною: ни чувства, ни желания.
Ваш кабинет парадоксален, говорю я.
Он не отвечает, трет усталые глаза, сквозь прищур разглядывает меня.
Вы кто, художник по интерьеру?
Я архитектор.
Я же сказал: заместитель по хозяйственным вопросам ниже. Точка. Уронил голову, забыл обо мне. Угодно разглядывайте: вид сверху. Бородат. Соответствие моде по содержанию, но не по форме. Борода, лопатой, на старорусский манер. Сколько ему лет? Волос густой, не видать пролысин. Седина не довод. Ныне седеют и в двадцать семь.
Моя фамилия Савенков.
А, вот в чем дело. Коллега из областного звонил. Предлагал вызвать милицию.
Вызывайте, я готов.
Проректор оторвался от бумаг, чуть опустив голову, посмотрел на меня поверх очков.
Я вас, кажется, не приглашал? Он не стал ждать моего ответа, потянулся к настольному звонку. Не институт, а сумасшедший дом. С таким же успехом я мог бы сидеть на улице; заходит каждый встречный.
Настойчивый вызов возымел действие, в дверях появилась взволнованная секретарша.
Я вас слушаю, Константин Аверьяныч.
Проректор нахмурился, сделал это скорее для порядка.
Ваша обязанность, Мария Антоновна, не только слушать, но и смотреть. Как этот человек оказался здесь?
Но, Константин Аверьяныч
Обстоятельства вынуждали, я встал и наклонил голову:
Мария Антоновна здесь ни при чем.
Да-да, засуетилась секретарша, обрадованная моей поддержкой. Товарищ из милиции, я не решилась его задержать.
Проректор не высказал возмущения, он даже не удивился. Сказал устало, словно итожа разговор:
К тому же вы еще и лгун.
Мария Антоновна ужасающе округлила глаза, лицо ее неестественно порозовело, я зажмурился. Меньше всего я ожидал, что буду обруган секретарем проректора.
Как вы могли? сказала Мария Антоновна.
Но тут вмешался проректор, призывно постучал пальцами по столу:
Потом, потом, Мария Антоновна. Ваш гнев справедлив, но, если можно, потом. Идите.
Даже если бы он меня выгнал, не сказав более ни одного слова, я был бы признателен ему.
Дверь закрылась, в голосе его прибавилось мощи:
Ложь во спасение?
Надо было что-то отвечать проректору, объяснять, убеждать.
Действую применительно к обстоятельствам.
В самом деле нахал, а я не поверил.
Мне не до смеха, но я делаю над собой усилие улыбаюсь. У него странная привычка разглаживать бороду изнутри жестом священнослужителя.
Патриарх всея Руси делает тоже так. Лицезрел его преосвященство в Загорске. Хорошо бы сказать об этом проректору. Все-таки нестандартное сходство.
Глупое положение не знаю, как распорядиться собой! Уйти или, наоборот, набраться нахальства, закинуть ногу на ногу и устроиться в этом невероятно современном кресле? Во всяком случае, моя внешность органичнее вписывается в эту обстановку, нежели его. Он угадал мои мысли, бросил очки на стол. Оправа массивная, стук гулкий, так и проскользила по столу, выпучив квадратные окуляры.
Придумали правдоподобную легенду? Напрасно. Мне рассказывать не надо. Я спокоен, вы не мой родственник.
Это была шутка. Мы познакомились в школе верховой езды. Я ничего о ней не знаю, кроме фамилии и имени.
Лицо проректора заострилось, глаза стали определеннее, жестче.
Как долго вы были знакомы? Неделю?
Несколько недель.
Я должен вам верить?
Это слишком категорично. Я хочу, чтобы вы мне верили. Я ищу Аду Петрову. Я знаю наверное, она учится в институте, скорее всего в педагогическом.
Он посмотрел на меня сосредоточенно. Я не выдержал и добавил:
Или иностранных языков. Или в университете.
У него странные глаза. Меняется настроение и тотчас меняется их цвет. Сейчас в глазах больше синевы, чем серости.
Вот список. Пофакультетно.
Рука утверждающе прихлопнула по столу, он засмеялся.
Чему вы смеетесь?
Мой коллега был очень напуган. Вы ему не понравились. Он так и сказал: «Похож на террориста». Ха-ха-ха!
Смех раскатистый, уверенный. Наверняка слышен за дверью и еще дальше. Я передернул плечами. Всегда неприятно, когда поводом к подобному смеху являешься ты. Уже не различаешь, где кончается смех и начинается самодовольство.
Это неправда, говорю я. Коллега тут ни при чем. Вашему смеху иная причина.
Он вытирает слезы, дышит тяжело:
Какая же?
У вас есть дочь. Ее зовут иначе. Пассаж мог быть. Вот вы и веселитесь. Бог миловал.
Он смеялся в прошлом году, целое столетие назад. Припухлость губ, ее как не бывало. Уронил локти на стол, придавил бумаги. Ему так удобнее сидеть. Он ближе к моему лицу, он может меня разглядеть.
Вы умнее, чем кажетесь. Откуда вам известно про моих дочерей?
Я их высчитал. Пятьдесят процентов достоверности. Я высчитал одну дочь. А дочерей оказалось две.
Вы угадали. Дочери доставляют мне много беспокойств. Избежать их хотя бы частично уже радость.
А как зовут ваших дочерей?
Молодой человек, вы злоупотребляете моим терпением. Список у вас в руках. Желаю удачи.
Я топчусь на месте. Моя нерешительность раздражает его.
Что еще?
У вас есть личные дела. Я бы мог посмотреть фотографии, это сократит
Он не ответил, поднялся из-за стола. У меня хороший рост, но он выше на полголовы.
Сколько вам лет?
Тридцать два.
О, значит, вы уже получили паспорт. И я вправе рассчитывать на разумность.
Откуда-то взялся коробок спичек Он ловко прошил его спичкой (получился волчок). Крутнул.
Нет, личных дел я вам не покажу. Сами посудите такое благородное начало. Утрачен покой. Вы должны найти ее. Дни, недели, месяцы вас ничто не остановит. И вдруг такая проза: опознание по фотографиям. Согласиться с вами значит обидеть вас, принизить ваше чувство. Петровых семнадцать. Петровых А. всего шесть. Если справедливо утверждение: «Любовь требует жертв», то ваша жертва не так уж велика.
Я уже в дверях, машинально разворачиваю список, складываю его.
Досадно, бормочу я.
Лицо проректора недвижимо, взгляд минует меня, упирается в квадратную дверь.
Досадно, повторяю я. Придумал роскошную легенду. Выслушай вы ее, и степень вашего сочувствия ко мне могла бы утроиться. Может быть, рассказать? Это займет немного времени.
Он не ответил. Поворот головы был красноречивее ответа:
Ваш талант сочинителя я оценю когда-нибудь в следующий раз.
«Следующего раза может не быть, подумал я. Неприятно чувствовать себя побежденным».
Проректор опускает голову, возвращается в мыслях назад, к тому моменту, когда распрощался со мной. Чем объяснить мое нежелание уйти? А может быть, я уже уходил и вернулся?
Вы?!
Нет. Я уже там. Мотаюсь по этажам, путешествую из корпуса в корпус. Скажите, по крайней мере, ваша дочь есть в этом списке?
От любви до ненависти один шаг не искушайте судьбу, молодой человек. Прощайте.
ГЛАВА IV
Орфеюшка, спишь? Ну спи, спи, дорогой Ты спи, а я буду рассказывать. Так на чем мы остановились? Ах да Что есть происходящее? Ответ: происходящее есть любовь.
Я ее нашел. Зачлись мои мытарства. Отныне все педагогические институты города Москвы я знаю наизусть. Весна, брат, зябко, а ты как заведенный вышагиваешь перед общежитием, меряешь лестничные марши, врезаешься в разноликую студенческую толпу и смотришь, смотришь, смотришь. Рябит в глазах от бесконечного мелькания лиц, одежды, сны стали лоскутными. Раньше хоть сон отдушина, покой, теперь и этого нет.
Сначала я считал свои неудачи, затем мне это наскучило, я машинально вычеркивал из списка очередную Петрову и устремлялся дальше.
За все время я ни разу не задал себе вопроса: «Велик ли смысл в моем поиске?»
Я, молодой человек, которому за тридцать, не сумевший по сию пору обзавестись семьей, попавший в разумении своих друзей в категорию мужчин, уже подпорченных холостяцким существованием, уже зараженных цинизмом, любящих говорить о своих любовных похождениях не потому, что они подтверждение их мужественности (полноте, мальчишеству пора перегореть), а есть предъявление собственного алиби: дескать, искал и не чужд, однако не везет, холостякую по сей день.
Ни разу не сказал себе: «Ищу миф, живу под созвездием «Мне казалось». Привык к коридорной толчее. Всякий раз будто в новый город вхожу, и факультетные доски у входа как названия улиц: Историческая, Географическая, Филологическая. Моя затея уже не казалась мне романтической. Я еще раз вернулся на Бронную улицу и пошел в ЖЭК. Записи в домовых книгах оказались старыми, нового адреса Петрова К. А. не значилось, мало о чем говорило и место работы, было оно двадцатилетней давности: Министерство внешней торговли СССР. Я сел на лестничные ступени, бесцельность месячного поиска, унижение и ерничество все припомнилось разом. Я искал бесплодно. Итак, мне предстояло вернуться домой, бестревожно дожить этот день и пробудиться утром с ощущением новой назначенной для себя судьбы. Возможно, так бы все и случилось, но я проспал. До начала работы оставались считанные минуты, я схватил такси и поехал не привычным путем, а мимо одного из институтов, где, памятно, блуждал бесцельно. Я хорошо помню миг моего прозрения. Я попросил остановить машину, взлетел на третий этаж и завороженно застыл перед кабинетом проректора: «Петров К. А.».