Дальше целая страница была перечеркнута.
А это почему же? спросила Ольга Николаевна.
Люба закусила губу. Ольга Николаевна смотрела: какая большеголовая, с хорошим лбом и хорошим затылком девочка. И думает, прежде чем ответить.
Я люблю писать с шутками, серьезно проговорила Люба, а тут не получается. Хотела комедию, эхе-хе, она вздохнула, а выходит драма!
Ольга Николаевна спрятала улыбку. Пожалуй, девочка рассуждала слишком по-взрослому. Ох уже эта акселерация!
Девочка глядела уже мимо Ольги Николаевныи щеки и губы ее надувались от усилия мысли.
«Какое важное и значительное у нее лицо», снова подумала Ольга Николаевна, и вдруг ее пронзило чувство: удочерить бы такую девочку! И тотчас она удивилась самой себе: «Почему удочерить? Почему не родить?.. Родитьи, как моя мама мне, внушать ей свои стремления, считать талантливой, мечтать о ее великой планиде, а потом огорчаться, что жизнь обыденнее мечтаний»
Но и этим мыслям Ольга Николаевна тоже удивилась: откуда к ней пришло слово «родить»? Кто же он, с кем бы она хотела продолжить себя в ребенке? Если может Только не Альберт, упаси боже!.. Чье же промелькнуло лицо?
Так бывает в редкие мгновения жизни: увидишь в середине лета у какой-нибудь старухи в руках букет ромашек, купишь, поднесешь к лицу, и вдруг открываешь, что давно стосковалась по лугам, по березняку, по вольным птичьим голосам. Или услышишь, может быть, в вагонной давке, в духоте, в метро мужской голос, похожий на голос другого человека, когда-то встреченного в ранней юности, и внезапно поймешь, что все эти годы тайно скучала о нем, и захочется его найти, обменяться хотя бы письмами, что-то вспомнить невосполнимое никакими другими встречами Какие неожиданные открытия бывают в самой себе!.. И сейчас, видя черты Медведева в прелестном детском лице, она неожиданно почувствовала смутное беспокойство, услышала невнятный голос откровения, ощутила себя как перед какой-то болезньюне той ли, которую Пушкин назвал «болезнью любви»?.. И откуда все это явилось? Не было, казалось, причини спокойно входила в палату. Правда, присматривалась, пыталась увидеть Медведева тем здоровым и недюжинным человеком, с которым однажды подружился ее брат. И не забывала, как вздрогнула, когда Виктор стукнул кулаком по обеденному столу в ответ на ее фразу: «Медведев останется инвалидом» Ну и что? Нет, слишком часто она видела Медведева лежащим на больничной койке, думала о его травме, ощущала безволие мышц его ног, вдыхала тяжелый запах увечья. Материнское чувство он пробуждал не однажды, но Просто девочка хороша, а через нее «похорошел» и приблизился Олег Николаевич.
Порыв и фантазии прошли, как откатилась волна. Оказывается, Ольга Николаевна задала Любе какой-то вопрос, и девочка отвечает.
Мама говорит, слышится детский голос, что папа у нас не совсем обычный: слишком много путешествует, но мы его любим А сейчас его держат дела в Одессе, добавляет девочка.
Ольга Николаевна прощается с ней и, пока идет до станции метро, к ней возвращаются трезвые мысли врача. Кажется, ей удалось узнать о больном главноеи в то же время она никого не встревожила, и это хорошо. Никто от Медведева не отказывался и не отказывается. Олег Николаевич именно прячется, скрывая свое уродство, боясь их потрясения. Но не вечно же А что, если права Лилиана Борисовна, которой всегда все известно и которая считает, что Медведев давно разошелся с Любиной матерью? Но отчего он так терзается, смотрит фотографии?.. Надо обдумать.
Дома ее нетерпеливо ждала Татьяна Федоровна. Редко ведь удается праздно побыть вместе! Да и тему припасла «вулканическую».
Посмотри, что в «Медицинской газете»! мрачно отчеканивая слова, проговорила мать, как только дочь вошла в комнату. Ты возражала, мы обе были против, а она как надумала, так и сделала.
Ольга Николаевна стала читать. Так и есть! Все бы хорошо. Статья как статья. И со знанием дела. Плохо одно: не хотелось с этим спешитьтем более в ненаучной публикации. Это как бы оповещать общественность, устраивать рекламу. И чересчур много сказано о больной Н. (Снежане). Это нескромно.
Стыдкак удар. Она ощутила тяжесть в затылке и огонь на щеках. Но внезапно рассмеяласьи стало легче от смеха.
На того бы корреспондента да желтого попугайчика!
Что? удивилась мать и отмахнулась, не поняв. Главное, ради чего Вялова все это устроила? Чтобы ее фамилия стояла рядом с твоей!
Тебя, мама, тоже не забыли, благодари Лилиану Борисовну!
Да я не о том. Рано ей, дочь моя, рядом с тобой становиться! Онаничто
Неприятное ощущение в затылке совсем прошло. Ольга Николаевна была уже неуязвима. Она слышала голос матери, согласно меняла выражение лица, но видела перед собой Любуне ту, что осталась сидеть на скамейке, а выросшую, взрослую, лет тридцати, сочетающую в себе мудрость человека, знающего жизнь, думающего над книгами, с силой природного добродушия. И ей захотелось походить на этот образ. Вживаясь в него, она возразила:
У меня слабость к способным людям, мама. Лилиана может многого добиться и далеко пойдет. В конце концов от этого выиграют больные.
Мать в сердцах загремела креслом, в котором сидела, сдвинула его.
Не строй, дочь моя, из себя такого бесстрастного мудреца! Лилиана, увидишь, все к рукам приберет. Она и сейчас нечто вроде лечащего врача, методиста и научного работника сразу.
И все на одной ставке методиста! Разве не молодец?
Да ты меня просто дразнишь! крикнула на нее мать и даже постучала пальцем по столу. Так стучала когда-то на маленькую Олю
Мама, ну успокойся, пожалуйста.
Нет, ты посмотри на факты хотя бы с такой стороны. Она жена Вялова, а тот, злодей, еще тогда выжил меня из больницы, теперь выживет и тебя.
Я, скорее всего, сама уйду.
Тебе только кажется, что «сама».
Мне кажется, что у Ивана Ивановича «любовный роман» с Лилианой, а со мной он небрежничает, как муж с женой. Все это игра человеческих отношений.
Мать больше не возмущалась. Она сокрушенно молчала, отпустив дочь на кухню поставить чайник. Потом она пила чай, время от времени повторяя:
«Игра человеческих отношений»!
Налей мне еще, сказала она. Спасибо. Скажу тебе, что ты все-таки не боец. Оттого и не будешь академиком.
Ой, мама, как ску-учно! протянула дочь. Давай лучше я тебе расскажу про свою поездку
После чаепития занялись каждая своим делом. Татьяна Федоровна разложила на обеденном столе рулоны электромиограмм и протоколы обследований. Ольга Николаевна села писать письмо профессору Уиндлю. На одном из вежливых оборотов она задержалась и отвлеклась. Чуть было не стала додумывать необычные свои мысли, принесенные с Чистого переулка, «удочерить» и «родить».
Тут она встряхнула головой, подумала: «Нет, видно, не избежать разговора с Медведевым»и продолжила письмо.
3
Ольгу Николаевну не смущало, если кто-нибудь из больных не любил ее. Такова особенность их травмы, несчастья. Все до поры до времени, до перелома в болезни. А потом какое-нибудь случайное словцо понравится, наконец, больному Достаточно пустякавот хотя бы как с бедным Клещиковым, когда она принесла ему тетрадь, чтобы он записывал свои «изобретения».
Она столкнулась с Медведевым в понедельник утром. Он словно ждал ее, сидя на лестничной площадке на стуле, прислонив к стене костыли и склонив усталую головудолжно быть после тренировочной ходьбы. Она сразу отметила его темные и прямые, как у Любы, волосыи тотчас же увидела вместо него девочку, сидящую в саду, и даже остановилась от мягкой теплой волны, ударившей в грудь. «Значит, подумалось ей, все-таки можно, влюбившись внезапно в ребенка, затем влюбиться в отца?» Она додумала свою мысль уже после кивка Медведева, под его узнающим, но недобрым взглядом.
Он, видно, заметил нечто необычное в ее лицевластно требующее, ждущее ответа, хотя бы малейшего, и, может быть потому, проговорил:
Знаете, своими ногами ходитьэто Он подыскивал слово.
неплохо придумано природой?
Да. Только когда много походишьслова забываешь. Как будто туман в мозгу.
Ничего страшного. Это временное явление. Скоро у вас мысли будут ясные и радостные.
Что? Какие, вы сказали? Медведев бодливо наклонил голову. Вот уж чего не терплю, с подкашивающей прямотой отпарировал он, так это казенного бодрячества.
Вот как?! Ольга Николаевна вдруг подхватила его тон. Считаете себя настолько окрепшим, что вас не надо подбадривать? Вы теперь столь сильны, что с вами можно повести любой трудный разговор?
Туман в головеэто еще не глупость, Медведев глядел спокойно, не предчувствуя следующей фразы врача.
Хорошо, у вас храбрый, антарктический, скажем, вид. Я не могла придумать, как поделикатней начать. Но вы сами просите бить в лоб Вчера я видела вашу дочь, разговаривала с ней, как с вами. Она и ее мать думают, что вы в Одессе. Зачем вы прячетесь?..
Как трудно остановиться, когда делаешь промах! Не можешь остановиться и промахиваешься снова, а лицо человека ошеломленно бледнеет, человек берется за голову обеими руками, глаза у него закрыты, лицо вспыхивает, ты сама чувствуешь дурноту, которая подкатывает ему к горлу, ты торопишься со словамину, хоть бы одно оказалось спасительным хоть бы оправдало тебя!
Нет. Медведев нащупывает костыли и поднимается, все еще не открывая глаз. Глаза бы его на вас, на весь мир не гляделитак вы это понимаете. Шагнув, он открывает глаза и, стукнув несколько раз костылем, скрывается в коридоре.
Вы ждете. Он тоже там стоит, ждет. Потом возвращается.
Вы им все рассказали? спрашивает он.
Ничего не рассказала. Это была случайная встреча. Успокойтесь.
Тогда запомните, товарищ доктор. Они ни о чем не знают и не должны знать. Дочь меня никогда не видела. И я ее тоже. Тем более она не должна видеть теперь, когда я такой им на шею Вам все ясно?
Чувствовалось, что больной хотел продолжать спокойно, но голос ему изменил. Оп не выдержал и закричал:
Зачем вам все это надо? У вас нет других дел, обязанностей? Вы напуганы, конечно, но я не Беспалов, и ЧП у вас со мной не будет. Так что вас никто не станет песочить. Не хлопочите. И слушайте, доктор, оставьте их в покое, добром прошу!..
Через полчаса Ольга Николаевна зашла в палату и подсела к постели Медведева. Ей нужен был очередной промах, чтобы до конца прочувствовать себя неудачницей.
Олег Николаевич глядел в потолок, пока она говорила о том, что если общежитие на Бауманской превратится в настоящий стационар, ей придется, наверно, все силы отдать той работе. Но Олега Николаевича она могла бы взять к себе и там продолжить лечение.
Извините, сказал больной, но я хотел бы остаться здесь.
«Вот теперь все, с мстительным удовлетворением, подавившим остальные чувства, сказала себе Ольга Николаевна. Вот результат моей самонадеянности, необдуманных поступков и слов Он даже накрыл свое лицо простыней, этот буйный медвежонок. Спрятался»
Она осторожно просунула руку под простыню и коснулась пальцами его щеки. Больной вздрогнул. Тогда она успокаивающе стала водить ладонью по его щекам, шее.
«Затаился О чем он думает? И какая выдержка: терпит! Единственный больной, к которому я не нашла ключика Поделом мне, что он останется у Лилианы Борисовны!»
И тут Ольгу Николаевну впервые пронзила неприязнь к Вяловойкороткое, словно укол опытной медсестры, чувство.
ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ
1
Снежана уехала в Кемери в специализированный санаторий с тем, чтобы после отдыха вернуться на родину. Медведева и Беспалова перевели в ее палату. Здесь было хорошо уже тем, что они никому не мешали. Досаждал немного постоянный шум каких-то работ рядом. В конце коридора опять грудились строителиприглушенные голоса, деловитая спешка, запах белил и известки. Как нередко бывает, за внешними переменами крылись внутренние, но для больных это был только «постоянный шум».
Медведева поглощали перемены в нем самомощущение роста вверх, выпрямления, как будто стал не человеком, а деревом. Не тянулись вверх и не росли только его деревянные ветви-костыли. Они помогали ему проделывать ежедневные спуски и восхождения по больничным лестницам. Он сросся с ними, гладил их в конце дня, как гладил и растирал свои ноги. «Мои несущие винты», называл он их Беспалову.
Беспалов, не забыв еще полет костыля, скоро оценил «несущие винты» по-новому. Олег Николаевич придумал сажать товарища в кресло-каталку и возить по коридору.
Обоим надо отвыкать от лежания, говорил он ему с намеренной жесткостью. А то жизнь задушит.
Он толкал каталку грудью, опираясь на костыли. И хотя врачи ему говорили «зря перенапрягаетесь», медсестры«хватит ездить туда-сюда», а нянечки«занимаете кресло, а оно другим понадобится», Медведев, по-прежнему не терпящий ничьих увещеваний или приказов, гнул свое и готов был при случае стать преемником титула «чумарод».
Покатав товарища, походив по лестницам, он возвращался в палату и, вместо того чтобы лечь, еще помогал Беспалову делать упражнения. Тот быстро утомлялся, ленился, просил о «помиловании», но Олег Николаевич умел подчинить себе больного. Иногда он мрачно шутил, что в будущем, если его возьмут, останется сиделкой в больнице.
Стук его костылей с ожесточенной бодростью звучал по коридору и лестницеи так же ожесточенно отзывался в кабинете главного врача. Тонкая кирпичная стена не спасала.
Главный врач терпел и даже сказал однажды Ольге Николаевне:
Видите, какие у них условия? Вы нас не цените! и дотронулся до ее плеча дебелой рукой.
Было утро обхода. Медведев и Беспалов смотрели на Вяловых и Воронцову. Ольга Николаевна видела, казалось, одного Медведева. А он зачем-то потрогал свои костыли, как бы желая обрести в них опору.
Уже несколько дней Медведева не покидало ощущение тяжести ссоры, неловкости перед Ольгой Николаевной, хотя сама она вроде бы этого не чувствовала. Теперь каждый раз, как только пальцы врача касались его, Медведев вспоминал ее неожиданную успокаивающую ласку, искоса следил за движениями ее руки и бегло взглядывал на ее лицо, стараясь понять: «Что же тогда было?» Сейчас он еще больше тяготился своей недавней вспышкой, сказав себе: «Что-то было. Не показалось. Или нет?.. Противный калека!»
Пока он думал, до него долетали только обрывки фраз:
Скоро закончим перестройку другой палаты, говорил Вялов.
За перестройку спасибо Ольга Николаевна усмехнулась, и Медведев это заметил. За такое время можно было построить целый научный центр.
Кстати, о центре, проскользнул голос Лилианы Борисовны. Скоро, Ольга Николаевна, вы возглавите Реабилитационный центр, и вам уже будет не до насни до палаты, ни до перестроек Извините
Все трое вышли в коридор. Потом их голоса зазвучали за стеной.
Что за центр? спросил Беспалов.
А кто их знает.
Беспалов прислушался.
Какая слышимость! Мне-то ничего, но ты, Олег, у стены
Медведев вновь ушел в свои мысли. Сознание, что Ольга Николаевна действительно скоро исчезнет из этих стен, по-новому омрачало завтрашний его день: настанет часи он выйдет отсюда не просто инвалидом, но одиноким калекой, который сам отказался от всех, кто был ему дорог или становился таким. Только теперь он понял, что привык каждое утро смотреть на дверь, ждать появления Ольги Николаевны, хмуриться, когда она к нему подходит, говорить с ней бесцветным голосом, подчинять ее приказам свое тело, уставать вместе с ней и в ночных снах опять видеть ее в белом халате И эта привычка, оказывается, стала столь сильной, что Медведеву захотелось выругаться
2
Поздним вечером того же дня, часов с десяти и чуть ли не до двенадцати, у Вялова в кабинете настойчиво и долго звонил телефон. Звон прекращался, но тотчас возникал снова. В нем было что-то от раздражения, гнева. Ты, Олег Николаевич, ворочался. Беспалов тоже. Часа два назад вам слышался в кабинете голос Лилианы Борисовны. Потом она, видно, ушла, и некому было утихомирить упорного «звонаря».
Ближе к полуночи простучали женские каблучки, скрипнула дверь кабинета. Телефон уже молчал. «Наконец-то можно уснуть», подумал ты. Тебе не мешало, что к Лилиане Борисовне постучалась дежурная медсестра, и они обсудили, стоит ли давать кому-то сильное сердечное средство. У тебя все теплее становилось в глазах, во рту и в груди. И ты бы тотчас заснул, как уснул Беспалов, если бы вместо голоса ушедшей, кажется, медсестры не зазвучал новый, уже мужской голос. Ты узнал голос главного врача.